Благословенный 3 (СИ) - Коллингвуд Виктор - Страница 23

Не мелочась, я решил устроить сразу большую клинику на сотни коек, выписав из Европы хороших специалистов. Для него нужно было хорошее, большое помещение, находящееся в центре Петербурга.

* * *

На другой день Наташа снова была не в духе. Конечно, ей сейчас нелегко, даже не будь она беременна. Такая перемена в жизни — из почти полной безвестности вдруг оказаться на самой авансцене! Теперь о ней судачат решительно все, обсуждая любую деталь её туалета, внешность, каждый жест,…и к тому же, пока нечем её развлечь. Новогодний бал 1797 года и прочие зимние празднества в связи с поминовением государыни были отменены. Новый цикл праздников откроется после нашего возвращения из Москвы, то есть в середине апреля 1797 года. А до этого мы двор соблюдает траур!

И сегодня глаза Наташи, увы, снова полны слёз.

— Отчего ты плачешь, любовь моя?

— Ах, Саша, любовь моя! С тех пор, как стало известно о сокращении двора, светские дамы обдают меня такой холодностью… Я чувствую, что все смотрят на нас, как на прокажённых…

— Ах, оставь. Кончится траур, начнутся новые праздники и увеселения, и все они потянутся во дворец, как стадо коров идёт на привычный водопой, забыв, что источник уже обмелел…

— Может быть, они и вернутся, но будут со мною всегда неискренны. Не понимаю, откуда такая холодность! Все шепчутся, что наш брак — неравный, что мы опозорили русскую монархию. Сможем ли мы их переубедить?

Как это печально… То, что для меня не имеет никакого значения, супруга воспринимает чрезвычайно близко к сердцу. Эх, милая моя Натали! Ты ещё не знаешь, что к короне прилагаются власть, уважение, и… одиночество

— Ничего, со временем все привыкнут, — попытался успокоить её я, сам не веря в правоту своих слов.

«Или, что вернее всего, ты сама к этому привыкнешь» — невольно подумалось мне. глядя на её огорчённо склонённую, как у подсолнуха после захода солнца, голову.

Однако, надо бы отвлечь её от грустных мыслей

— Наташенька, а в какой резиденции ты бы хотела провести лето? — спросил я, лихорадочно подбирая отвлечённую тему для разговора.

— Как это — «в какой»? Двор всегда весной переезжает в Таврический дворец, потом в Царскосельский, а затем в Петергоф. Разве у нас будет по-другому? — немного успокоившись, спросила она.

— Ну, здесь у нас огромный выбор! На, вытри-ка слёзы… Хочешь, осмотрим все дворцы и выберем тот, что тебе больше понравится?

— Да, хочу, хочу, хочу! — закричала юная моя супруга, как девчонка, захлопав в ладоши. Впрочем, далеко ли она ушла от девчонки, в 20-то лет…

— А когда мы поедем их смотреть?

— Гм…

Я задумался. Ездить куда-либо специально у меня не было ни времени, ни желания. Совместить бы это всё с каким-нибудь полезным делом!

— Давай спланируем! В Царском Селе ты уже бывала, не так ли? В Таврическом дворце и Петергофе — тоже. Значит, ты не видела Павловск, Гатчину, Ораниенбаум, московские резиденции, Аничков, Воронцовский, Мраморный и Каменноостровский дворцы. Есть ещё несколько недостроенных резиденций, но они пока не в счёт. В Мраморном дворце живет Константин, его мы не рассматриваем. В Петербургские дворцы можно съездить в любое время. Гатчина…

— Не думаю, что мне понравится Гатчина, а уж тем более Павловск –заметила Наташа.

— В любом случае, хорошо, когда есть выбор! Да, я совсем забыл тебе сказать: Александр Васильевич уже через неделю должен быть в Петербурге!

Армию Суворова весть о смерти Императрицы и предстоящим их возвращении в Россию застала в Тюрингии. Несмотря на наступление зимы, фельдмаршал образцово исполнил приказание, и в начале января пятидесятитысячное войско вернулось в пределы России. Я приказал распределить войска на зимние квартиры в основном в районе Петербурга и Москвы, так, чтобы они всегда были под рукой. 26 января генерал-фельдмаршал с соратниками — Дерфельденом, Багратионом, Милорадовичем, Беннигсеном, Ланжероном, Бонапартом, фон Эльмптом иФерзеном, явились в Зимний дворец с докладом.

По старой памяти я принял их в Большом тронном зале Зимнего Дворца, на стороне покойной императрицы. Разумеется, Наталья Александровна была со мною. В воздушном платье на новый манер, она была очаровательна, как сама юность. Заметив среди пришедших фон Эльмпта, Наташа смутилась и покраснела; это был её несостоявшийся жених, предлагаемый когда-то отцом и отвергнутый Натальей Александровной.

Войдя, Александр Васильевич опустился было на колено, и собирался поцеловать мне руку. Меня от такого зрелища как током шибануло!

— Бросьте, бросьте немедленно это дело! — возмущенно закричал я, убирая обе руки за спину. — Вас что, не предупредили? Чёрт побери, людей — полон дворец, а не могут сделать самые простые вещи! Мне уже второй месяц приходится ходить, заложив руки за спину, чтобы никто ненароком не поцеловал, а тут и вы туда же! Да забудьте уже эти глупости, я вам не дама, и не архиерей!

Наташа нежно обняла отца; глядя на них, невозможно было не растрогаться при виде встречи юной дочери и престарелого отца. Я поздоровался с остальными: все, кроме Дерфельдена и Германа Ферзена, были очень молоды. Странно, но екатерининская система записи в гвардию младенцев давала иногда удивительный результат — армию пополняли молодые полковники и генералы, прекрасно показавшие себя в 1812 году…

— Господа, не вздумайте падать на колени! В строю, будучи в мундире, следует отдавать мне честь, как Верховному командующему; вне строя можете пожать мне руку и называть Александром Павловичем!

Наконец, с приветствиями было покончено, и мы прошли в столовую залу, выпить шампанского за встречу. Первый тост был в ознаменование памяти усопшей императрицы; второй — за благополучное возвращение.

— Рассказывайте, как нашли вы Германию! — предложил я после первых тостов.

— Германия хороша, дав Германии нам было нехорошо — отвечал Александр Васильевич. — Пришлось в зиму идти походом, туда-сюда, и всё бестолку!

Он явно был недоволен срывом войны с «якобинцами».

— Пришлось помёрзнуть? Потери были? — немного сконфуженно спросил я. По-хорошему, солдат по зиме походом не гоняют, но оставлять их в Германии до весны я тоже не мог.

— Ничего, Ваше Величество, терпимо. Были с нами епанчи, взятые в поход ради наступающей зимы, да плохо они спасают от холода! — заметил опытный Дерфельден.

Про эту проблему я знал. Такая вещь, как «шинель», уже была известна, но в русской армии широко не применялась. Я об этом говорил ещё с Потёмкиным; но Светлейший князь считал, что зимою солдаты должны сидеть на винтер-квартирах, а не маршировать под буранами и вьюгами, пусть даже и в добротной зимней одежде.

— Надобно всем выдавать шинели. Как думаете, Александр Васильевич?

Полководец веско кивнул.

— Совсем не помешают, Ваше Величество!

— Господа, честное слово, я за «Ваше Величество» буду вас штрафовать. Вон, Александр Васильевич ругает всех за «немогузнайство», а я, значит, буду за «вашевеличайство».

— Кстати, Александр Васильевич, а почему вы с такой ненавистью реагируете на ответ «не могу знать»? Это ведь стандартный, самим воинским уставом предусмотренный ответ на вопрос, выходящий за сферу познаний военнослужащего!

Лицо фельдмаршала приняло хитрое и загадочное выражение.

— Видишь ли, дорогой зять. Так отвечают не тогда, когда чего-то не знают, а когда и знать ничего не хотят! На войне время дорого: нельзя взять, да и отложить решение на недельку-другую. Неприятель, особливо деятельный и бодрый, не даёт времени почитать книгу или навести справки иным способом — надо что-то решать сразу, прямо на месте. Туркам не скажешь «не могу знать» — они требуют верного ответа!

Пока мы болтали, гофмаршал Барятинский, просочившись между гостей, тихонько доложил мне, что «кушать подано».

— Господа. Предлагаю отобедать! — тотчас пригласил я дорогих гостей к столу.

Мы перешли в соседнюю залу, прихватив с собою шампанское. Здесь нас уже ждали устрицы, горячие закуски и сыр. Александр Васильевич не без удивления рассматривал некоторые блюда, вполне справедливо казавшиеся ему диковинкой.