Дом в Мансуровском - Метлицкая Мария - Страница 2

Маруся оглядела принаряженную комнату, и ее взгляд остановился на фарфоровом златоклювом Лидином гусе: «Ну и морда! Не гусь, а сатана! И как Лида могла купить этот ужас? Нет, этого я не выдержу». И, завернув в полотенце, убрала страшилище в диванный ящик.

Юлька появилась к обеду. Маруся все глаза проглядела, чуть нос не примерз к окну. А сестрица уже стучала в дверь:

– Эй, где вы там? Спите, черти?

Маруся кинулась в объятия сестры.

От Юльки восхитительно пахло духами Climat, морозцем, свежестью, влажным мехом, помадой.

– Господи, – чуть отстранив от себя Марусю, сказала она, – неужели все это правда? Как будто сто лет тебя не видела.

Маруся утирала слезы. Юлька. Сестра, нет никого роднее. И пусть Лешка не обижается – с ним они всего пару лет, а с Юлькой всю жизнь. И в этой жизни было столько всего! И хорошего, и плохого. Всякого.

Юля оглядывала комнату, кхекала, но деликатно молчала. «Пока молчит», – думала Маруся. Но, зная сестрицу, была готова ко всему. Она крутилась вокруг Юли, причитала, обнимала и целовала ее, принималась плакать и хлюпать покрасневшим носом, бросалась на кухню, чтобы разогреть обед, расставляла посуду, грохнула от волнения тарелку, заохала, запричитала, схватилась за веник.

– Не суетись, – спокойным голосом сказала сестра, – ну что ты мечешься как подстреленная? – В голосе зазвучали раздраженные и знакомые командные нотки: – Садись, Мань. От голода я не помру. Давай просто посидим. Что ты как заполошная? Не английская королева к тебе приехала, а родная сестра. – Помолчала и вдруг сказала: – Врала, значит, все врала. И про отдельную квартиру врала, и про польскую стенку, и про мягкую мебель.

– Чтобы вас не расстраивать. А квартиру мы ждем! Честное слово! Вторые на очереди! Леша вернется, и…

Юлька перебила ее:

– Что «и», Мань? Апартаменты с ремонтом выдадут? Фруктов в магазине будет завались? Муж твой перестанет уходить на полгода, и ты перестанешь дергаться: всплывут – не всплывут? Что поменяется, Маш? Ну чтобы так, кардинально? Может, климат?

– При чем тут климат? К климату я привыкла. То есть привыкаю, – разозлилась Маруся. – Леша – мой муж, а я жена офицера. И силой сюда меня не отправляли. Это только мое решение, и ты это знаешь! А потом, Юль, ты вообще понимаешь, что я Лешку люблю?

Юля махнула рукой – дескать, что с тобой, с дурой, разговаривать!

– Ну хотя бы душ у вас есть? – ядовито осведомилась она. – Или снег топите?

– Ванна! – обрадовалась Маруся. – Вот тебе полотенце, халат – и вперед!

На пороге ванной Юля застыла, обернулась на Марусю и покачала головой:

– Нет, дорогая. В эту ванну я не полезу! Ладно, теперь до дома. А халат и тапочки давай, что уж.

Ванна была желтого цвета и не отмывалась никакими средствами, как Маруся ни старалась. Дно ее было поцарапанным, коричнево-черным, с омерзительными, неотмывающимися подтеками.

– Я полотенце на дно кладу. Ну и… давай положу, а? – жалобно и заискивающе спросила она сестру. – Я ее только вчера отмывала!

Юля прошлась по квартире. Заглянула на кухню. Кивнула на две соседние двери:

– Соседи?

– Ну да.

– И где они? – строго, как инспектор, спросила Юля.

– Шепелевы в отпуске, Бородин в походе. Он бессемейный, – словно оправдывалась она.

– Жених, значит, – недобро усмехнулась Юля, – понятно. И как?

– Что – как? – не поняла Маруся.

– Жених как? Стоящая кандидатура? Может, рассмотреть? А что, будем соседями.

– Брось ерничать, Юль, – обиделась Маруся, – везде люди живут. А эти, между прочим, еще и страну охраняют! И не всем довелось родиться в столице. А люди здесь приличные, морские офицеры. И жены у них…

– Видела я этих жен, – прервала сестру Юля. – Да разве я спорю? Конечно, везде! И на Севере, и в Антарктиде! И в пустыне живут, и в горах. Только у меня один вопрос. Всего один. При чем здесь ты, Маша?

Машей она называла сестру в самых крайних, конфликтных случаях или если злилась и обижалась. А так сестра для всех была Марусей.

– Я? – Маруся поперхнулась от возмущения. – Потому что я – жена офицера! – с пафосом повторила она. – Потому что это мой долг. Потом – и я тебе говорила, – я люблю Алешку и счастлива с ним! – И Маруся расплакалась.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Ладно, – примирительно сказала Юлька, – ну? И где твои яства?

Попробовав мясо, за которое билась бедная Лида Брекун, Юля скривилась:

– Собачатина? А может, медвежатина?

– Что? – поперхнулась Маруся. – Ты… – от возмущения она закашлялась, – ты совсем спятила? Это свинина! И вообще, Юль! Ты, кажется, перегибаешь!

Ну что делать? Поссориться, выгнать Юльку из дома, уйти самой? В конце концов, все это Маруся предвидела. Такой человек ее Юлька. Непросто с ней, но это родная сестра.

– Ладно, – примирительно вздохнула Юля, – извини. Но ведь не жуется, зараза! А юморок мой ты знаешь.

– А ты и собачатину пробовала? – желчно осведомилась Маруся. – Откуда знаешь, что она не жуется?

Зато пирожки с клюквой Юльке понравились. И калитки с картошкой, принесенные Лидой, и компот из морошки.

Юлька открыла дорожную сумку и, как факир, медленно, с расстановкой, стала вытаскивать подарки – пять плиток горького шоколада с орешками, две банки растворимого кофе, индийский чай, две палки сырокопченой колбасы – как же она восхитительно пахла! – целых четыре коробочки сыра «Виола» – Маруся его обожала! – и пять большущих ярко-желтых лимонов. В общем, фантастика.

А потом сестры разговаривали.

Юля рассказывала о Москве и родных, вскользь о своих кавалерах, прокомментировав, что все это не то и вообще полная ерунда, а «того самого» нет, и она почти не верит, что это когда-нибудь будет.

– Видимо, дело во мне, – вздохнула она. – Или в судьбе. Ты в нее веришь?

От этих откровений Юля немного смутилась, и было странно видеть ее растерянной. «Устала, просто устала, – мелькнуло у Маруси, – вот и раскисла, разнюнилась».

– Иногда думаю, – продолжила Юля, – на что я трачу жизнь? Дурацкие романчики, порочные связи. Ну что ты смеешься? Да, порочные. Иду я тут по Каланчевке и реву, представляешь? Я – и реву! Причин нет, просто жалко себя. Все оборачиваются, а мне наплевать. Ты знаешь, мне правда наплевать на прохожих.

«А ведь Юлька несчастна, – подумала Маруся, и ее сердце буквально разорвалось от печали и боли. – Сильная, смелая, боевая и очень красивая Юлька». Но сестра не дала ей долго горевать:

– Хочешь знать, что будет дальше? Брошу всех, уеду на Алтай или в Карелию, а может, на Байкал – мечтаю его увидеть, – приду в себя, поживу аскетом, отдохну от страстей. А когда вернусь, заведу новый роман.

Маруся засмеялась:

– Да ну тебя! Опять роман! Жди, пока влюбишься!

– Ну да, ждать большой и чистой любви! Я так не могу – это ты у нас положи-тельная! А я нет! Я в любовь не верю, поэтому и завожу нового любовника! В общем, утешаюсь. Думаешь, я неправа?

– Не знаю.

– Ну и правильно! – погрустнела Юля. – Я и сама не знаю… Ничего не знаю, кроме одного – ничего у меня не получается и ничего не срастается. Прогуляемся? А то я своим нытьем тебя измотала. Сама не понимаю – куда меня понесло? Ну что? Ты говоришь, здесь природа? А валенки? Вторые валенки у тебя есть?

Нашлись и валенки, и теплый зипун – старая шуба из овечьего меха. От шубы воняло козлятиной, но она жаркая, как печка.

Сестры долго возились в крохотной прихожей и наконец вывалились на улицу – смешные, похожие на неваляшек, укутанные, в валенках и огромных платках.

На улице стояла тишина. Сказка. Обалдевшая Юлька огляделась по сторонам и тихо присвистнула. Белый снег, как только что поколотый рафинад, искрился под слабым светом уличного фонаря. На чернильном темно-синем небе низко, почти над головой, горели огромные яркие звезды. На горизонте видны были покрытые снегом сопки. И стояла тишина – такая невозможная тишина, что становилось не по себе, хотелось закричать, чтобы нарушить ее, разорвать.

Снег скрипел под подошвами валенок. Юлька, со счастливой улыбкой раскинув руки, плашмя упала в сугроб и закрыла глаза.