Лелит Гесперакс: Королева Ножей (ЛП) - Брукс Майк - Страница 9

— Я задам тебе вопрос, — пробормотал Лелит. — Ответь мне четко и правдиво, и я не стану тебя убивать.

Друкари нельзя было предлагать быструю смерть, это их не мотивировало от слова совсем. Та, Что Жаждет, ждала за последним занавесом темноты, поглощающим их зрение, и муки, которым подвергнутся их души там, будут хуже всех смертных замыслов. Друкари никогда не молили смерть прекратить их страдания, потому что знали, что она этого не сделает; они дрались и плевались, чтобы остаться в живых, даже разбитые и искалеченные, даже когда все казалось безнадежным. Это была одна из причин, по которой отчаяние других видов имело ту небольшую дополнительную грань восхитительности, потому что, доведенные до крайности боли, они желали последнего избавления, и отказ от него заставлял их страдать еще сильнее. Друкари, по крайней мере, знали, что если они еще живы, то ты не сделал с ними самого худшего, что было в твоих силах.

Новая жертва Лелит поспешно кивнула, всхлипывая от боли, которую причиняло ей движение клинка, сковавшего ее тело. Лелит двинула рукоятью ножа и улыбнулась, глядя на муки, которые она причиняла.

— Зачем вы навлекаете на себя гибель, нападая на меня? — спросила она, перебивая стоны друкари.

— Мы не знали! — отчаянно запротестовала ее игрушка. — Мы не знали, что это ты!

— Зачем вообще было нападать? — спросила Лелит. — Зачем рисковать навлечь на себя гнев Культа Раздора?

— Он следит за всем, — прозвучал ответ, сбитый мучительной болью. — Если бы мы пропустили вас, не предприняв никаких действий, он бы узнал. Он бы подумал, что мы помогаем тебе, и пришел бы за нами!

— Кто? — огрызнулась Лелит. — Вект?

Широкие, полные ужаса глаза были всем ответом, в котором она нуждалась. Только один друкари был достаточно страшен, чтобы связать языки подданных Темного города.

— Он объявил войну культу? — спросила Лелит, положив одну руку на рукоять клинка. Она не выкручивала его, но иногда даже угрозы было достаточно.

— Нет! — Жертва сглотнула, пытаясь втянуть влагу в пересохший от боли и страха рот. — Не официально. Не было никакого объявления войны. Но мы знаем. Все знают. Альянс расторгнут.

Четыре

— Альянс расторгнут, — сказала Лелит, спрыгивая с рейдера, который остановился на вершине Фальчиона, ее личного дворца. Так мне сказали.

Кситрия Морн поднялась с места и опустилась на одно колено, обнажив шею в знак преданности своей госпоже. Она была одной из старших суккубов Лелит и носила свои полуночно-голубые волосы в двух высоких тугих пучках, скрепленных длинными иглами с ядом, которые при необходимости можно было использовать как оружие. Однако главным ее оружием был высокий, острый как бритва архитовая глефа, острие которой покоилось у ее левой ноги; тонко сбалансированный шестопер, способный рассечь на части даже бронированного противника, если им владеет опытный мастер, каковым Морн, безусловно, являлась. Ведьмы редко расставались со своим оружием, но тот факт, что она прихватила с собой глефу и бласт-пистолет на поясе, чтобы поприветствовать Лелит, не ускользнуло от внимания Королевы Ножей. Нигде в Комморраге не было по-настоящему безопасно, но Фальчион должен был быть настолько близок к этому, насколько это было разумно.

— Так и есть, — с горечью сказала Морн. Она никогда не любила улыбаться и, казалось, редко получала удовольствие от чего-либо, каким бы невинным или развратным ни был его источник. Сегодня она выглядела еще более кислой, чем обычно, хотя это смягчалось надеждой в ее глазах в связи с возвращением госпожи. Кситрия была одной из тех, кто следовал за Лелит в очевидной уверенности, что та является чем-то за гранью смертности, и ее преданность была почти беспрекословной, пока Лелит ничего не делала, чтобы развеять эту иллюзию.

— Рассказывай, — приказала Лелит, шагая вперед. Кситрия зашагала рядом с ней, а ведьмы смешались с Кровавыми невестами, сопровождавшими Лелит во время ее пребывания у Иннари. В воздухе этого места чувствовалось что-то неладное, и Лелит сразу поняла это. Те ведьмы, что остались, казались нерешительными по отношению к своим старым товарищам по оружию — неловкость, которая была зеркально противоположна Харавиксис и ее бойцам и выходила за рамки неизбежного недоверия, возникающего между почти всеми друкари почти при любых обстоятельствах. Однако ведьмы Кситрии нервничали по другой причине — как будто по какой-то другой причине, как будто она возникла только после появления Лелит.

Они вели себя как воины, которые чуют запах войны и не знают, когда будет нанесен первый удар.

— Все началось после твоего отбытия, — тихо сказала Морн, когда они спустились по лестнице на самый верхний этаж особняка Лелит. Все было так, как она оставила. На стенах висели охотничьи трофеи, изображавшие величайших воинов, с которыми она сталкивалась и которых побеждала на их собственной территории в реальном пространстве; полуметаллическая голова могучего орка Гаврока Костекрушилы с сохранившимся фиолетовым языком, все еще высунутым над клыками цвета слоновой кости длиной с руку Лелит; полностью металлическая голова некронского владыки, заключенная в стазис-шкаф, который Лелит принесла специально для того, чтобы не дать жертве раствориться в упоительном небытии до того, как она сможет заполучить трофей своего убийства; суровое, непреклонное выражение лица космодесантника, кем бы он ни был, Лелит так и не удосужилась узнать имя, который едва не разнес ей грудь ударом своего массивного усиленного кулака. Это был его первый удар в их схватке, и он был хорош, но он же стал и последним: Лелит разбирала его доспехи своими ножами так же искусно, как гомункл расчленяет труп, проникая остриями в щели, ломая винты, срезая пластины и прорезая кабели. Его воины были в меньшинстве, и он наблюдал, как они умирали вокруг него один за другим, а он становился все медленнее, слабее и уязвимее, пока не остался стоять в одиночестве, одетый лишь в простую, скудную одежду, которую он носил под доспехами.

Тогда она принялась за его кожу. Голову она оставила без следов: так трофей будет выглядеть лучше.

— Верховный владыка ничего не объявил, но его молчание было гнетущим, — продолжал Морн. — Обычные каналы связи отключились. На сообщения не отвечали, а курьеры пропадали без вести. Потом стали пропадать и наши воины. Сначала по одному, потом по двое, потом транспорт мог покинуть одно место и никогда не прибыть в пункт назначения, и ни слова не говорилось о том, что могло произойти. Ни хвастовства, ни заявлений. Вскоре другие заметили, что Кабал Черного Сердца больше не стоит за нами.

— Кто предпринял против нас открытые действия? — спросила Лелит, борясь с нарастающей внутри нее яростью. Это была политика — ее наименее любимая часть управления. Она была воплощением ремесла ведьм, и это принесло ей власть, но те, кто не мог сравниться с ней в бою, стремились превзойти ее в чем-то другом.

— Никто, — признала Морн. — По правде говоря, скорее всего, мало кто осмеливался действовать против нас тайно. Исчезновения, диверсии — я подозреваю, что все это дело рук Черного Сердца или нанятых им наемников и убийц. Но теперь мы изгои. Наши шоу все еще собирают толпы, но они в разы меньше тех, что были, и большинство зрителей приходят в масках, чтобы их не узнали, или смотрят через линзы безликого прокси-тела. С нами не ведут никакой торговли — ни один ковен не предоставляет нам зверей для арены, ни рабов из плоти, ни один кабал не согласится расстаться с пленниками, захваченными во время набегов, за любую цену, если предложение поступает от нас.

Лелит хмыкнула. Культ, не имеющий рабов или зверей для своих арен, должен ослабить себя, пустив больше крови своим воинам, чтобы поддерживать свои представления, а культ, который не устраивает представлений, — это вообще не культ. Да, это было похоже на маневры Векта, несомненно. Сам он не стал бы применять оружие, но позволил бы подойти со спины.

Теперь предстояло выяснить, насколько правдивым было послание Маски Безмолвных Сумерек.