Укрытие - Адзопарди Трецца - Страница 5

А где Фрэн? — спрашивает, спохватившись, мама.

Отец перемещается от зеркала к буфету и, затаив дыхание, выдвигает ящик. Он не сводит глаз с дверного проема, следит за тенями на стене кухни, а рука шарит внутри: счета, расписки, вязание. Все обещания позабыты, Фрэнки думает только о Скачках. Пальцы нащупывают кончики спиц, добираются до прохладной поверхности Жестянки из-под печенья. Рука скользит под крышку, и… вот они, жирные на ощупь банкноты. Фрэнки мусолит края — немного, но все-таки, — быстро вытаскивает их и засовывает в карман. Каких-то пять секунд — и все в порядке. Облизнув губы горячим языком, он задвигает ящик и снова принимается насвистывать.

Фрэнки, ты меня слышишь? Ты Карлотту увидишь?

В дверях появляется мама, стоит, размахивая ложкой.

А куда это, собственно, ты собрался?

Она заметила и лучший костюм, и шляпу.

Фрэнк!

В голосе укор.

Пойду прогуляюсь, отвечает он.

На Бьют-стрит одиннадцать кафе, и ни одно из них отцу не принадлежит. Больше не принадлежит — с момента моего рождения. Родители спорят, чья в этом вина. Она обвиняет его, он меня, а я пока что никого обвинять не могу. Но дайте срок, и все счета я предъявлю Джо Медоре.

Только вот Джо Медоре много чего принадлежит. Почти все в округе: на одной улице — два типовых дома-близнеца; разумеется, наш дом; а еще — четыре кафе на Бьют-стрит, из которых последнее приобретение — «Лунный свет».

Мимо него мама вынуждена ходить каждый день. Она нашла себе работу в пекарне рядом со складом пиломатериалов. Это даже не пекарня, а скорее фабрика, где делают сотнями пухлые белые булки. Мама вытаскивает их из печи лопаткой на длинной металлической ручке. У нее всегда ночная смена. Всякий раз, отправляясь в пекарню или возвращаясь на рассвете домой, она хочешь не хочешь проходит мимо «Лунного света», видит светящиеся огни, людей в зале. Бывает, вдруг пахнет горячей выпечкой, и тогда маме до смерти хочется миндального пирожного Сальваторе. До нее доносится и музыка — одинокий голос на излете ночи, но чаще всего она слышит звон монет, перекатывающихся в кармане Джо Медоры. Проходя мимо окон, она бормочет себе под нос проклятья.

Отец идет сейчас той же дорогой, сворачивает с улицы в проулок, к Площади. Сквозь дыру в заборе Фрэн узнает его силуэт, склоненную набок голову, подставленную под солнце, и прячется. Поначалу Фрэн решает, что он пришел отвести ее домой на обед, но тут же замечает, что сегодня он какой-то другой. В черных волосах серебрится седина, он похлопывает по колену шляпой, зажатой в руке, и заливисто свистит. Она наблюдает за ним, словно это кто-то посторонний, так, случайный прохожий. Фрэн пригибается, пробирается по грязи вдоль забора и укрывается за кустом.

Отец не видит Фрэн. Взгляд его устремлен вдаль. Он представляет изящный круп и сильные ноги лошади. Вот на кого я поставлю. Один-единственный разок, и все. Придворный Шут. Два к тридцати.

Фрэнки идет мимо кафе на Бьют-стрит, то и дело кивая знакомым или вскидывая в приветствии руку со шляпой. Это Тропа Фрэнки. Большинством ресторанов и кафе здесь владеют его друзья-приятели — моряки с грузовых кораблей, которые решили отдохнуть от моря, да так здесь и застряли. Отец тоже здесь застрял, на время. Однако, в отличие от других мальтийцев, в городе жить не стал — не может он без соленого запаха порта. И когда говорит о своем корабле, который еще придет, имеет в виду настоящую удачу, выигрыш сто к одному, верняк. С замиранием сердца он предвкушает тот день, когда сможет исчезнуть отсюда раз и навсегда, прихватив с собой мешок денег.

Но сегодня еще не тот день. Сегодня — день, когда я обгорела.

Она была абсолютно уверена. На сто процентов. Но деньги пропали. Мама вытаскивает ящик, он падает из рук на пол, оттуда вываливаются какие-то бумаги, журналы, медный колокольчик, сломанная рамка, заброшенное вязание — что-то небесно-голубое. Встав на колени, она роется в счетах, а рядом стоит открытая Жестянка. Может, она их еще куда положила? Мама окидывает взглядом комнату: на каминной полке две фотографии в рамочках, черный отцовский гребень, а посредине — гипсовый фавн с ехидной ухмылкой. И рядом — оранжевая книжка квартирных квитанций, тощая и пустая.

Селеста, кричит она, судорожно шаря по полу, ты в буфет не лазила?

Селеста стоит с Люкой на руках над мамой, и лицо у нее испуганное. Она сажает Люку в кресло, опускается на корточки.

Нет. Это он. Опять.

Будто мама сама не знает. Селеста встает, вставляет в буфет пустой ящик, собирает бумаги, кладет их на место.

За ум возьмись… запевает неожиданно мама и горько смеется. Это пугает Селесту еще больше.

Мам, что же делать-то?

Мама отвечает не сразу. Она прислушивается, не стучат ли в дверь.

Ума не приложу, сообщает она потолку. Просто ума не приложу.

И Селесте:

Уведи детей, Сел. Нечего им здесь под ногами путаться.

Селеста снимает со спинки стула пальтишко Люки, опускается на колени, засовывает одну ручку в рукав, потом другую.

Пошли, говорит она Розе и Марине. Идем, поищем Фрэн.

Мама отодвигает стул от двери, садится. Мы обе глядим на оранжевые языки пламени. Она рассматривает раковину, квадратный стол, усыпанный хлебными крошками, газовую плиту. Духовка притягивает к себе: вот бы засунуть туда голову. Но вместо этого мама роняет голову на колени. Болит нога — она стукнулась о буфетный ящик, вывалившийся из рук. Ее глаза следят за расплывающимся по икре синяком.

Фрэнки проходит «Ресто» Домино, «Топ-кафе» Тони, Дом Моряка. Идет мимо парикмахерской, над которой полощется на ветру красно-белый тент. За ней — «Лунный свет», справа от входа — новая неоновая вывеска. Здесь пахнет свежей краской, а на красной двери теперь выведен силуэт женщины в обтягивающем платье и на высоченных каблуках. Фрэнки не сбивается с шага, не поворачивает головы: он глядит строго вперед, на глянцевый квадрат тени под мостом. Как раз есть время выпить перед встречей с Леном Букмекером стаканчик газировки.

Мои сестры отправляются на поиски Фрэн. Солнце исчезло, его согнал с неба резкий ветер, и на его месте теперь жирная туча. Она проплывает над стеной в конце улицы, и остатки голубого неба заволакивает серым. Роза, которая тащится позади коляски, Селесты, Марины, несет в согнутой руке два Селестиных теннисных мячика. На углу она останавливается, смотрит вслед сестрам, свернувшим в проулок, и, выждав, кидается к стене дома номер девять.

Роза со всей силы швыряет сначала один мячик, потом другой: первый поймала, а второй не успела. Ударившись о кирпич, он бьется о дверь дома номер четыре и, отскочив, летит прямо в окно дома номер один. Там живут Джексоны. Мячик бесшумно катится по мостовой и бухается в сточную канаву. Роза стоит и ждет, зажав оставшийся мячик в кулаке. Ноги ее готовы бежать. И она бежит.

Лен Букмекер сидит в кафе спиной к окну: беспокоиться нечего, его никто не увидит, поскольку полгода назад окно разбили. Хозяин заколотил его куском фанеры. На стороне, обращенной к улице, он написал:

Прохладительный напиток Лена — если кто спросит — лимонад с газировкой. Мики добавил туда наперсток некой жидкости, которая может сойти за виски. На столе перед Леном высокий стакан с бледно-желтой отравой, в котором медленно оседает ядовитая пена. Он отодвигается в сторону — подальше от сквозняка, пробирающегося через неплотно прибитую фанеру. За спиной начинают дробно, как копыта, стучать капли дождя. Он лезет во внутренний карман за блокнотом.

Лен человек неприметный. Маленький, тоненький, как газетный лист, на гладком коричневом черепе жалкие остатки волос. Он кладет блокнот на колени: каждая страничка аккуратно расчерчена; карандаш уверенно выводит ряды мелких цифр. Он пишет и левой рукой почесывает бородавки на щеке. На ней осталось только два пальца — средний и указательный. Удалось еще спасти большой. Некогда он и сам был игроком, но теперь нашел более безопасное занятие.