Жирандоль - Бориз Йана - Страница 83

– Итак, гражданин, вы убили двух человек и готовы понести наказание? – Каиржан устал от пустой болтовни, открыл чернильницу, приготовился писать. Кошка отчаялась выпросить пропитание детенышам и уселась на карнизе, сверля круглыми желтыми глазами внутренность кабинета с ненужной лампой посреди стола.

– А это вампир, – сказал Арсений Михайлович, – кошка ваша. Она просит крови, а вы не даете. – Он обреченно махнул рукой, забыв про наручники. По комнате прокатился глухой ропот железа.

– Ага. Она вампир, а я оборотень, – вздохнул милиционер.

Спектакль следовало закруглять. До прихода начальства нужно пробраться в морг и умыкнуть ремень. Следовало еще придумать уместный предлог. Может быть, профессор чокнутый, а может, и «косил», это не его, не Каиржана дело, на то имелись спецы. На лист быстренько легли косые строчки, слуга правопорядка протянул бумагу Арсению Михайловичу на подпись, расстегнул на нем совершенно неуместные наручники и указал на дверь.

– Мне куда? В тюрьму?

– Вы и так никуда не убежите, гражданин. Идите-ка домой.

Следующим к нему привели Айбара.

– Ну, а ты что? – Каиржан заговорил по-казахски, так оно быстрее выйдет. – Тоже убил этих двоих?

– Да, конечно, убил, – задержанный удивился.

– И где же ты находился в момент убийства?

– Под балконом стоял.

– Ждал, когда они появятся, чтобы убить?

– Да. – Айбар выглядел озадаченным.

– А зачем?

– Как зачем? Это же воры, грабители! Все равно что фашисты. Что мне, стоять и смотреть, как они бесчинствуют? Таких надо убивать.

Да, это как пить дать. Особенно того, на ком красовалась любовно выкованная пряжка. Слова зеленоглазого упали в желудок темным и холодным комом в довесок к словам сумасшедшего профессора: да, таких надо убивать.

– Контуженый? – Каиржан вытащил трофейный портсигар, предложил закурить.

– Есть немного. Два ранения. – Айбар назвал фронты, начал перечислять роты. Оказалось, воевали по соседству.

– Вот что, брат, ты посиди и подумай, может, встречал кого из них, может, старые распри между вами были. Давай, крути мозгой! А я пока…

– Да я… я же не их убивал, а фрицев. Понимаешь? Фрицы это были.

– Как?

– Натурально! В касках и с ранцами. А у меня задание.

– Ага… А эта кошка вампир? – Каиржан недовольно кивнул подбородком в сторону окна.

– К акая кошка? – створка окна замерла в вопросительной паузе, во дворе чернел только одинокий колодец.

В это сумбурное утро Каиржану не работалось, не отпускала своя застарелая боль. Вот и кошка опять ушла голодной, обиделась. К чему болтовня этого зеленоглазого и смешного шала-музыканта? Надо копать совсем в другую сторону, искать, кто водился с убитыми, переломать всю шайку-лейку, среди которой наверняка прятался убийца брата. Время уходило, скоро набегут сослуживцы, пряжка его безоблачного детства перекочует в хранилку, а оттуда хрен вытащишь. То дело нельзя никому передавать, ворошить, разворачивать кокон боли, плотно спеленутый прошедшими годами. Он непременно должен был рассчитаться тогда же, не откладывая, потому что дал мужскую клятву. Не сумел, вот и потерял Камшат. Если опять проворонит, еще что-нибудь не задастся.

– Ладно, иди пока погуляй во дворе. – Каиржан вскочил, едва не вытолкал задержанного в проход, столкнулся в дверях с рыжей кудрявой красоткой, буркнул ей что-то невразумительное и побежал в морг. Выкрасть братов ремень стало для него первостепенной задачей, как провести диверсию или удержать высоту. Он загадал, что если все сложится как надо, то отпустит этих сумасшедших на все четыре стороны. Только бы сжать в кулаке пряжку, спрятать ее в походный ранец, разговаривать с ней по ночам, как с Бауржаном.

– Ефимыч, мне надо отлучиться, ты сам пока! – кинул на бегу.

– Хо-ро-шо, – донеслось в ответ из дежурки, кажется, этой ночью милиции выпало хлопот больше положенного.

Когда Каиржан вернулся к себе, довольный Ефимыч уже вскипятил чай. Во дворе топали и матерились сменщики, пыхтел «Виллис» начальника, грозно лаял Анзор, которого Петька собрался обучить сыскной службе, но почему-то не находил с псом общего языка.

– Вобчем, дело то тухлое, – начал Ефимыч. – Девка эта с зеленоглазым непотребным занималась, то жених ейный. Потом они к концерту пошли старика встретить и проводить.

– Как это – непотребным? Так и призналась тебе, взрослому мужику?

– Да я, поди, для ее ужо дедушко! – Ефимыч добродушно покхекал в усы. – Да, так и сказала. Нонышние девки бесстыжие.

– Угу. Уятсыз…[161] А потом?

– Гуторит, что, когда пришли на место, увидели узел на земле. Узнали шмотье старика и забрали до хаты. Те бандюки, как я помышляю, сами друг друга прирезали, не поделили куш. Мабуть, у старика царские ценности хранились, вот и все дела.

– Ага, точно, – рассеянно улыбнулся Каиржан и уселся писать докладную. С пряжкой все срослось. Теперь следовало исполнить данное Аллаху обещание.

Как ни странно, прокурорские проявили доверчивость. Никто не сомневался, что Арсений Михайлович к такому грязному делу не прикладывал своих музыкальных рук, что он просто бахвалился. Они покрутили инцидент так и эдак, примерили к небогатому интерьеру профессорской квартирки, к Асиному зятю – главному инженеру серьезного производства, к ее жениху-фронтовику и сложили удобную картинку: кепка разозлился на второго, круглоголового, и прирезал под балконом, а потом полез за барахлишком да сорвался, сломал шею. С умелой подачи Каиржана на Айбара не подумали. Зачем ему соваться в драку из-за медного кумгана и чужого армяка? Зачем вообще кому-то соваться? В городе хватало шаек, врагов народа и прочей человеческой шелухи, чтобы обращать внимание на двух мертвых жуликов, один из которых числился в уголовном розыске. Отъехали – и ладно, земля им пухом.

Каиржана поджидал сюрприз: оказывается, зеленоглазого тоже бросила жена, не только он один матерился у колодца. Но Айбар не печалился, влюбился в сладкую телочку – балдызку большого инженера, значит, и самому Каиржану тоже пора. Заветная пряжка в кулаке растекалась по телу приятным холодком удовлетворения. Прощай, сука Камшат, нет до нее больше дела. Он исполнил клятву, теперь все будет хорошо.

Айбар не ожидал такого поворота, Ася тоже, а Корниевский даже огорчился, что ему не поверили: настроился умереть героем, трагическим заступником за реликвию – и не получилось. Скрипка вернулась на место, но поселилась не за двойной задней стенкой серванта, а в платяном шкафу под застегнутым наглухо пальто, будто надела на себя и задумалась. Одежда принадлежала Ольге, рука так и не поднялась выкинуть ее вещи. Глядя на них, Арсений Михайлович представлял, что она не совсем умерла, просто вышла куда-то по делам или уехала ненадолго. Вот и Страдивари ей доверил наконец-то, пусть ее дух оберегает сокровище от злых людей.

Свадьбу назначили накануне Нового года, чтобы праздники чередой. Спешить особо не стали, наряд и прочая дребедень требовали времени. Гостей позвали больше двух дюжин: с работы, из филармонии, Арсения Михайловича, директора завода с женой и главврача областной больницы. Инесса Иннокентьевна к тому времени уже стала заведующей роддомом, ей следовало уважить начальство приглашением на семейное торжество. Со стороны Айбара – только Платон с Антониной и один-единственный друг Сагадат, молчаливый фронтовик-заводчанин с розовым шрамом на полщеки. Намечался не пышный банкет, не помпезное венчание, а просто домашняя пирушка с холодцом и соленьями, обязательным бешпармаком и баурсаками, самогонкой и домашним винцом из кладовой родильного отделения, где это добро не переводилось во все времена.

На укрощение хулиганистых кудрей мобилизовали папильотки – значит, быть кукольным локонам, как на полотнах старых мастеров. Инесса очень настаивала на подвенечном платье. Его соорудили из соседской голубой шторы, расшили вручную синим стеклярусом, будто бы справа на подоле сидела жар-птица, распушив хвост на лиф и вокруг бедер. Стеклярус отпороли от благополучно порванных оркестровых костюмов, кажется, еще прошловековых. Тетя Нюра подсуетилась, откопала в недрах концертной кладовки и отшелушила синие бусинки по зернышку, преподнесла в подарок. На рукава шторы не хватило, но это даже к лучшему – получилось дореволюционное декольте, как на балах. Вторая занавеска истрепалась в клочья, потому и пожертвовала ее любезная Лидия Алексеевна, вдова прежнего главы купеческого собрания. У нее на замену другие отыскались, желтые. Раньше во всех пяти комнатах первостатейные шелка и бархаты на окнах красовались, а теперь две скромные комнатушки донашивали неистраченный интерьерный шик, так что хватало, да еще и с лихвой.