Жирандоль - Бориз Йана - Страница 21

– Innocent, не кручинься, голубчик, – уговаривала Анастасия Яковлевна, – в мире всегда кто-то воюет. Человечество настолько глупенькое, что до сих пор не может уразуметь простых истин: от войны происходит только разорение в душах и кошельках. А кто сегодня победитель, тот завтра повержен. Вот и все.

– Anastasie, я не против войны, меня угнетает, что Россия не в авантажном положении. Не так надобно входить в войну.

– А хочешь кофейку? Попьем на балкончике вдвоем. – Она вскочила, чтобы отдать прислуге распоряжение.

– Нет, голубушка, не кофейку, а настоечки, что-то горло прихватило. – Он пожаловался просто так, не потому что действительно беспокоило горло, а чтобы она пожалела. И она это поняла. И сразу стало хорошо, и вовсе не следовало разговаривать про немирное.

С началом войны приумножились странности Иннокентия Карповича: теперь он стал обозначать одежду как фартовую и не очень. В числе первых числился лимонный жилет и полосатые панталоны, а в числе вторых – коричневый редингот. Выходило так, что жилет приносил удачу, дни становились продуктивными, успехи исчислялись десятками, а редингот всегда тащил за собой скуку и разочарование. Поэтому лимонный шелк затерся едва не до дыр, а коричневое сукно висело в гардеробе как будто вчера из магазина.

После Февральской революции в 1917-м жить стало опаснее, но интереснее. Иннокентий Карпович ходил на какие-то собрания, за кого-то голосовал, даже писал длинные петиции от лица петроградских предпринимателей. Быстро воспламенявшаяся натура не упускала случая впрыснуть в кровь авантюрных специй, но рассудок уже понимал, что ничего хорошего ждать не приходилось. Тем, кто процветал при старом режиме, Временное правительство не приготовило сдобных плюшек. Дальше – только хуже.

Инессе исполнилось десять лет, почти барышня. Веселые детские кудряшки уже не обрамляли головку ангельским нимбом, а стелились по худеньким плечикам благочинными локонами в узде шелковых лент. Высокие аристократичные скулы подчеркивали отцовский профиль, в котором от далекой грузинской родни сохранился тонкий нос с горбинкой. Материны приветливые глаза на матовом лице без веснушек смотрели холоднее и как будто свысока. Рыженькая Анастасия Яковлевна согревала взглядом, а темноволосая Инесса только оценивала. Иннокентий Карпович неприкрыто любовался дочкой и шептал благоверной:

– Inesse – красавица у нас. Где зятя подбирать станем?

– Красота – это последнее, что помогает барышне в выборе достойного мужа, – отмахивалась Анастасия Яковлевна. – Лучше бы гувернантку хорошую найти.

– А что?.. – Он вопросительно смотрел на ее животик и нежно брал за руку, готовый тут же поднести к губам, зацеловать, утешить.

Супруга опускала глаза. Шевелевы хотели еще одного ребенка. Лучше бы мальчика. Но со второй беременностью не задавалось, как до этого с первой. И лев не помогал.

В начале октября 1917-го скончалась старая нянька Инессы Иннокентьевны. Дружная прислуга особняка на Мойке всем скопом отправилась на отпевание, а потом на поминки. Графская семья не побрезговала и пошла вместе со слугами. Такой поступок, во-первых, соответствовал духу тревожного времени, во-вторых, юная мадемуазель ее беззаветно любила. Граф оплатил все расходы по достойному прейскуранту, графиня надела траур. После отпевания залитая слезами барышня потребовала, чтобы семейство посетило и кладбище, а затем присутствовало на поминальном обеде.

– Для девочки это страшная травма, первая потеря по-настоящему близкого человека. Надо уважать. – Анастасия Яковлевна поплотнее прикрыла лицо вуалью и сунула распорядителю похорон еще одну ассигнацию.

– Да-да, замечательная женщина нам попалась, царствие ей небесное, – поддержал супругу граф.

После поминок они долго гуляли втроем по набережной, вспоминали покойную Евдокию, смеялись ее простецким, но смешным шуткам и своим воспоминаниям. Как будто нянечка шла четвертой среди них, иногда несла на руках кружевной кулек, иногда – непослушный комок розового счастья, хвасталась, как будто купила на ярмарке диковинную куклу. Вот она прибежала с выпученными глазами по поводу первого зубика, вот привела Инессу на ее собственных пухленьких ножках – это первые шаги.

Гранит гулко разносил шаги, помпезные особняки спрятали в темноте резные карнизы и легкомысленные рюшечки, только атланты стояли верными сторожевыми и грозно надзирали за мостовой. Перед домом на Мойке кто-то разбил фонарь и отпирать дверь пришлось на ощупь. Никого из прислуги не осталось, все на поминках, когда вернутся – неизвестно. Пусть помянут покойницу добрым словом, она это заслужила, а Шевелевы и сами управятся. Щелкнул замок, Иннокентий Карпович пропустил вперед жену и дочь.

– Ой, что это валяется? – Инесса взвизгнула и отпрыгнула назад, едва не сбив мать с ног.

– Надеюсь, что не труп, – мрачно пошутил Иннокентий Карпович и зажег лампу.

В прихожей на полу вальяжно раскинулись соболиная шуба графа и пышное боа из черно-бурой лисицы.

– Так-с… – Досада мигом вытеснила умиротворение от прогулки.

– Инесса, никуда не ходи! – Мать остановила порывавшуюся куда-то бежать дочку.

Глава семейства в три прыжка достиг лестницы и зажег там светильники, потом по всей гостиной и столовой. Слава богу, никого. Раскрытые серванты, выпотрошенное на ковер серебро: блюда и супницы, которые трудно унести. Рюмок и приборов не нашлось. Анастасия Яковлевна взяла за руку дочь, глазами велела мужу следовать впереди, такой процессией они поднялись на второй этаж. В опочивальнях тоже поохотились. Воры сдирали с вешалок платья и манто, наверное, хотели прихватить с собой, но в последний момент передумали, не влез объемный графский достаток в заплечные мешки. Унесли только самое ценное: пачку облигаций из бюро, немного наличных денег, серебро, две шубы и шкатулку с драгоценностями.

– Жемчуг жалко, – холодным тоном произнесла графиня.

– Сколько раз говорили мне, чтобы дома надежный схрон оборудовать. – Иннокентий Карпович чертыхнулся.

– Матушкино кольцо хотела сегодня надеть, но постеснялась: зачем перед слугами красоваться? – Анастасия Яковлевна начала механически подбирать с пола разбросанные шляпные коробки. – Это не просто изумруды, это память.

И тут будуар наполнился отчаянным воплем:

– Мой лев!!!

Глава 6

Петроград к лету 1918 года напоминал попавший в шторм корабль: некогда величественный, но изрядно потрепанный, еще на плаву, но с критичными пробоинами. Матросы желали продолжать плавание, а пассажиры отчаянно стремились высадиться на чужом берегу.

– Господа, никакого электричества, только свечи. – Аркадий Михалыч распахнул парадные двустворчатые двери жестом заядлого фокусника. Он лукавил: электричества давно уже не подавали.

– Да вы чародей, Гарри, – низким томным голосом проворковала Фанни.

В гостиную чинно вступили четыре пары: мужчины во фраках и парадных мундирах (два на два), дамы в вечерних платьях.

– Не так мы планировали объявлять помолвку. – Дородная Надежда Ильинична поджала губы и присела на боковой стул, как бы выражая свое несогласие с подобным протоколом.

– Дорогая Надин, сейчас не до званых пиров. Хорошо, что удалось… – Ее лысоватый тщедушный супруг Леонид Евстигнеич обвел рукой застывшие в предупредительном ожидании фужеры, торжественный фарфор и крахмальные салфетки.

Середина гостиной блестела натертым паркетом, ему подпевали бронзовые ручки старинных буфетов, но углы предательски выдавали секреты: за порядком уже давно не следили. Шелковые портьеры кое-где оторвались от карнизов, висели любопытно раскрытыми ртами, на диванную обивку прилепилось несколько темных пятен, со стены исчезло старинное оружие, оставив только крючки, неумело задрапированные модными акварелями, которым здесь совсем не место.

– С эмми, Лола, примите мои искренние поздравления, – Аркадий Михалыч наполнил бокалы.

– И вы, дарлинг Гарри энд Фанни, даст бог, мы отпразднуем пышные свадьбы и забудем эти черные дни как страшный сон. – Спутница Арсения – маленькая верткая барышня в шоколадном атласе – прижала крохотные ручки к груди и взглянула на каждого по очереди, спрашивая, случится ли пожелание, не зря ли она так опрометчиво пообещала всем, не посоветовавшись с провидением.