Фартовый. Лихие 90-е (СИ) - Лавров Егор - Страница 24

Я звоню в дверь, и отвечает мне единичный низкий «гав» от Чарли. Он подходит к двери, цокая когтями и шумно обнюхивает щели.

— Чарли, узнал? Иди разбуди Ингу.

Да, он узнал и теперь начинает громко лаять, завывая, как оборотень. От такого бы и мёртвые пробудились. Блин! Это значит, что Инги, судя по всему, нет дома. Поторчав немного у подъезда, я возвращаюсь на остановку и отправляюсь к матери Романа на улицу Ленина.

Двухэтажный кирпичный дом, два подъезда, у каждого — по облезлой лавочке без спинок. Тринадцатая квартира на втором этаже. Звонок не работает. Заношу руку для стука, но на полпути замираю.

А если она меня не узнает? Не признает за сына. Матери ведь все чувствуют…

Дверь открывает женщина чуть ниже меня. На ней цветастый халат, волосы спрятаны под белой косынкой. На вид ей лет сорок пять, но вполне может быть и больше. Как к ней обратиться? А вдруг это соседка заглянула и заодно дверь открыла?..

Женщина оглядывает меня и тяжко вздыхает.

— Ну, здравствуй, сынок…

— Мама… — я столько лет не произносил это слово по отношению к конкретной женщине, что оно даётся мне с трудом.

— Вернулся-таки, — она выдавливает улыбку и отступает в сторону.

Длинный узкий коридор слабо освещён. По правую сторону в ряд располагаются двери, обстановка напоминает коммунальную. Куда идти-то? А обувь где кинуть? Сажусь на корточки и делаю вид, что поправляю шнурок.

— Расселся, — ворчит мать, огибая меня. — На работу спешу, знаешь ведь, что утром у нас дурдом. Хоть бы предупредил, что зайдёшь. Хотя… у нас всегда тут дурдом.

Она скрывается за занавеской, которой отделён угол коридора, и я ныряю следом. Здесь оказывается полка для обуви, вешалка с кучей курток и плащей и ещё две двери.

— Зоя, кто там? — раздаётся недовольный голос из комнаты.

— Сын пришёл, — она отвечает суетливо, как будто оправдывается.

— Какой, к херам, сын, идиотка?

— Не начинай только с утра… — мать хмурится.

По атмосфере в комнате понимаю, что скандал у них уже был до моего появления.

— Мои сыновья дома все, а выблядок твой мне тут нахер не упал, — следом за фразой раздаётся громкая отрыжка. — За пивом лучше сбегай. И нахер этого гони.

— Паш, ну зачем ты так? — мать оправдательно смотрит на меня.

Заглядываю в комнату — на диване лежит толстое мурло в растянутых трениках и выцветшей майке.

— А ещё лучше денег мне дай. Или мне опять в долг просить?

— Работать иди! — огрызается она и добавляет мне чуть тише. — А ты на кухню. Свалился же на голову. Знаешь ведь, что он не любит, когда у нас гости. Голодный небось. Крыса ж твоя тебя никогда не покормит. Чайник поставь, кипяток кончился.

— Я инвалид труда! — орёт мурло. — Ты меня чем попрекаешь, дрянь⁈ Я своё отработал, амба! Теперь ты поработай! А не то я тебе морду-то поправлю! Налей мне пива!!!

Пока мать выдаёт встречную тираду, она успевает натянуть шорты и носки на пацанёнка лет четырёх, наложить каши другому постарше, сменить косынку на более яркий платок и засунуть гору белья в шкаф.

Кухня находится в конце коридора. Пока дохожу до нее, встречаю ещё две двери. Да уж, богатые хоромы. Рядом с плитой, облокотившись на подоконник, курит тётка среднего возраста. Она с размаху хлопает меня по плечу и довольно улыбается.

— Куда сегодня пропал? Я после полуночи пришла, а тебя нет.

Пропал где именно? Вернее, откуда? Из казино, из ресторана, из катрана, из ментовки или из чайханы? Поконкретнее, дамочка. Она подаётся вперед, явно ждёт ответа.

— Да так, отойти надо было, — отмахиваюсь неопределённо.

Так, какой тут чайник «наш»? В коммуналках мне жить не доводилось, но судя по рассказам Кира, у которого детство как раз прошло в подобной квартире, на общей кухне частенько устраивались бои. Занял чужую конфорку на плите или не дай Бог соседской ложкой суп помешал — держи объявление войны.

— Куда отойти, Ром? Ты мне не заливай тут. Отойти. Выдумал тоже мне. Будто я не знаю, что у вас со смены даже смерть родной бабушки не вытащит.

Она выговаривает, но как-то беззлобно.

— Когда на смену опять?

Так, значит, она точно про казино.

— Да пока не знаю.

— Ладно, всё равно у вас почти каждый день бываю. Так что жди в гости. — она тушит окурок и бросает его в форточку. — Да, вот держи…

Быстро суёт мне в карман несколько купюр.

— Это за прошлый раз. Тридцать тыщ мне сэкономил. Почаще бы так. А вот рулетку я не забыла! — она угрожающе машет мне указательным пальцем. — В следующий раз как подойду, кидай вуазан. Или мамке расскажу, чем ты там на работе занимаешься.

Точно ж, это востроносая, которая на рулетке просила на красное кинуть. Ого, а мы с ней соседи, оказывается. Без макияжа, в домашнем халате и с бигуди на голове узнать её сложно.

В этот момент раздаётся ужасный крик. Женский.

— У-у-у… — машет рукой моя подельница. — Не вовремя ты пришёл. Опять этот урод мать твою гоняет. Хоть бы ему кто рога поотшибал, а? Нашёл бы ты человека, какого, чтоб за деньги… Застрелил бы его и всё.

Я даже сначала и понять не могу, что это такое происходит. Урод мать гоняет? Охренеть!

— Стой-стой, ты куда! — хватает меня за руку тётка, но я не обращаю на неё никакого внимания.

Урод мать гоняет! Урод!

Я врываюсь в комнату и сразу вижу эту тушу. Здоровенный, он стоит посреди комнаты и рычит. Мать, согнувшись держится за лицо и по слезам текут слёзы. Пацанята жмутся к стеночке и плачут. Тот, что помладше, описался.

Капец!

— А-а-а! Выблядок! — хрипит эта тварь. — Ну, иди сюда! Давай-давай, петушиная морда! Щас ты у меня закукарекаешь.

— Ах, ты дерьма кусок, — проникновенно говорю я и делаю шаг навстречу к этой годзилле.

10. Что случилось с Русиком

Кинг-Конг Паша, расшвыривая стулья, бросается ко мне. Руки растопырены, глаза выпучены, пасть разверзнута. Просто чудище из сказки. Неумное, кстати, чудище, потому что совершенно не берёт во внимание, что в руке я сжимаю длинную ручку ковшика. А из ковшика, между прочим, идёт пар. Потому что в нём совсем недавно бурлил бульон из кубика.

Галина Бланка буль-буль, или что-то подобное. Морковочка, порезанная кружочками, кубики картошечки, лучок. Отличный мог бы получиться суп. Прекрасный просто. Но уже не получится.

Материн мужик на волне ярости подлетает ко мне с намерением сокрушить и превратить в мокрое место. Я, конечно, тот ещё боец, диванный, как говорится, но сейчас во мне горит огонь праведного гнева и желание отмщения безвинных жертв. Да даже если бы они были и не безвинными, по сравнению с этой тушей они совершенно беззащитны.

В общем, я пребываю в таком состоянии, что мне просто не до размышлений о неравенстве весовых категорий. У меня молотки в ушах стучат и сердце из груди выпрыгивает. Я делаю элегантный взмах рукой и горячее жирное варево выливается на лицо и грудь, плохо прикрываемую майкой-алкоголичкой.

Ну… может быть, чересчур элегантно… поэтому на лицо попадает совсем немного, но и этого оказывается более, чем достаточно. В тот же миг раздаётся яростный вопль, вполне, кстати, кинг-конговского масштаба. Паша, испытывавший до этого муки похмелья, очень хорошо чувствует боль. Не чужую, а свою, естественно.

Чувствовать-то он чувствует, но быстро затормозить не может. Да и не понятно, хочет ли. Может, горячий душ его только раззадорил, хрен знает. В общем, влекомый силами инерции, он продолжает лететь вперёд, а я, не задумываясь ни на секунду, обрушиваю донышко довольно увесистого ковшика ему на темя.

Раз, два, три. Получается гулко. Я успеваю нанести три удара, прежде чем этот жирный боров падает на пол. Падает, хрипит и хлопает глазами, глядя на меня с испугом. Неожиданно. Вечно забитый сын жены и вдруг такое, да?

Поймав кураж, как бывало когда-то в годы молодые, я не останавливаюсь на достигнутом и наступаю ногой ему на горло, а сам наклоняюсь над ним, чтобы было более убедительно.