Приемные дети войны - Гаммер Ефим Аронович - Страница 42

Выхватывая на ходу пистолеты, севастопольцы бросились к летчику, вылезшему из кабины. Им оказался рослый детина с усыпанным крупными веснушками лицом, будто он перед вылетом усердно потчевал себя гречневой кашей, а вымыться позабыл. Воровато пряча взор, ни на кого не глядя, он снял с пояса оружие и, передавая его набежавшим офицерам, твердил:

— Гитлер капут… Майн гот! Нихт шиссен. Москау шист фатерланд. — И ткнул себя указательным пальцем в висок.

Что означал этот жест?

— Наступление под Москвой — это выстрел в висок фатерланду, — перевел Грималовский.

На допросе немец признал, что после такого удара фашистской Германии трудно будет оправиться. Солдаты и офицеры опасаются, как бы оно не стало началом конца.

— Опасаются — это не то слово, — заметил Лобозов. — Мы постараемся их поскорее убедить в этом!

В тот же вечер состоялся сеанс "агитационной работы".

Группа "петляковых" взяла курс на Сарабуз. Маскируясь в облаках, самолеты скрытно приблизились к аэродрому и обрушили на него точный бомбовой удар. На земле были уничтожены и повреждены семь вражеских машин, так и не успевших подняться в воздух.

Шли дни беспрерывных боев. Моторы не успевали остывать. Летчики проводили в небе больше времени, чем на земле.

Перед лобозовским экипажем была поставлена очередная задача: произвести разведку занятого немцами аэродрома Саки. В пещере, скрытой в скале, летчик со штурманом изучали аэрофотоснимки. Варгасов готовил радиокод для передачи разведданных. Внезапно по канату, служащему для сообщения с поверхностью, кто-то спустился.

Грималовский с удивлением увидел незнакомого летчика. Это был атлетически сложенный человек среднего роста, на котором ладно сидел синий комбинезон.

— Вася! — радостно воскликнул тот, разглядывая Лобозова, сидящего к нему вполоборота. — Дорогой! Вот так встреча!

Он бросился навстречу Лобозову и заключил его в крепкие объятия.

Варгасов придвинулся к Грималовскому и шепнул на ухо:

— Это ведь генерал Остряков. — И уже назидательно добавил: — Страна должна знать своих героев.

Грималовский много слышал о командующем Военно-воздушными силами Черноморского флота, но видеть его довелось впервые. Из рассказов Лобозова он знал, как храбро сражался в небе Испании Николай Остряков, в экипаже которого Лобозов был стрелком-радистом.

И вот судьба снова свела их вместе — старшего лейтенанта и генерала.

На войне время не принадлежит людям. Казалось бы, такая долгожданная встреча, как тут не наговориться вволю. Но… пора на взлет.

Запустив моторы, Лобозов поспешно поднялся в воздух, ибо немецкие дальнобойные батареи из района Бельбека тотчас, с появлением на аэродроме самолета, открывали пальбу. Еще не были убраны шасси, как взлетное поле покрылось воронками.

На подходе к Саки командир предупредил штурмана:

— Смотри не просчитайся, хорошенько запомни расположение самолетов. Сам будешь докладывать командующему. Учти, Остряков любит точность.

Грималовский понимающе улыбнулся. Ему понятно волнение друга. Перед прежним командиром, выведшим его в авиаторы, не хочется опростоволоситься. Впрочем, ошибки быть не должно: если глаз подведет, фотоаппарат поправит.

…Не успели разведчики доложить в штабе данные о расположении сил противника, как снова пора на вылет — теперь уже на бомбежку аэродрома Саки.

Эскадрилью догнал сам командующий — душа летчика не вытерпела, усадила за штурвал.

Над Саки Пе-2 появились внезапно со стороны моря и солнца, на высоте трех тысяч метров. Гитлеровцы не успели даже отреагировать на их появление. Меткий удар поразил пять вражеских самолетов.

— Спасибо, орлы, за отличную работу! — прозвучала в наушниках благодарность генерала.

Но бой еще не был завершен. Над Херсонесским маяком барражировали "мессершмитты-109".

На этот раз генерал Остряков сам повел группу прикрытия в атаку. Не выдержав напора, гитлеровцы бросились врассыпную, потеряв один самолет.

Кто бы мог подумать, что это было последнее сражение прославленного аса. Он погиб под бомбежкой на крымской земле.

Глава VIII

Они покидали Севастополь. Многоголосый гул пропеллеров сливался в мелодию траурного марша. И исстрадавшаяся земля провожала авиаторов, пристально глядя им вслед черными зрачками воронок и окопов. И каждый, испытывая горечь утраты, не ощущал себя побежденным. Все свято верили в скорое возвращение. 250 суток шли кровопролитные бои в Севастополе, 250 суток не смолкали выстрелы, рвались снаряды и мины. И за эти огненные дни немецко-румынские войска преодолели всего 16 километров, покрыв трупами весь путь от внешней полосы обороны Севастополя до окраины города…

Война привела летчиков на Кубань. По пыльной дороге они ехали на аэродром. Лобозов, облокотившись о крышу кабины, стоял в кузове, подставив лицо под освежающие порывы ветра. Его широкие брови были насуплены, между ними залегла складка. Грималовскому редко приходилось видеть командира нахмуренным, и он, чтобы рассеять его настроение, поинтересовался:

— Больно ты мрачен. Не прихворнул ли?

— Предчувствие скверное. Ну да дьявол с ним!

— С чего это предчувствие?

— Объяснить не могу. Душа ноет. Впрочем, впервые такая незадача со мной.

— Нервишки, браток!

— Самому тошно. А вот не отпускает. Ну да ладно. Иди к фототехнику, проверь исправность аэрофотоаппаратов.

Спрыгнув с борта грузовика, Грималовский направился к фототехнику Яворскому. Быстро и чисто механически справился со своим делом. А мысли его в этот момент были заняты другим.

С набором высоты штурман осмотрелся — противника не было видно. На всякий случай, выйдя на траверз Ялты, Грималовский дал Лобозову новый курс для захода на Севастополь со стороны суши с направлением на море. Это позволяло при атаке вражеских истребителей уйти далеко от берега, куда из-за сложности ориентировки и ограниченности запаса горючего, они не рискнут лететь.

— Вот и бухта, — успокаивающе произнес Грималовский. — Пошли с небольшим прижимчиком.

Фотоаппарат включен. Под крылом корабли и батареи прикрытия.

На перехват разведчика устремились "мессеры". Они взмыли ввысь, стрекоча пулеметами. Но самолет над морем оторвался от преследователей. Перехитрив врага, вновь развернулся на материк и выскочил над сакским аэродромом — фотоаппарат снова заработал.

Пора домой. На сей раз предчувствие не обмануло летчика. Четверка фашистских истребителей вышла на перехват. В скорости с ними не поспоришь — надо вступать в поединок.

— Теперь, Дима, не зевай! Кто зевает, тот воду хлебает.

Непроизвольно Грималовский глянул вниз — Черное море превращало лобозовскую поговорку в угрозу.

Летчик бросал самолет вниз и вверх, чудом уберегая его от попаданий. Пулеметы безостановочно били.

— Гляди! — крикнул Грималовский. — Горит!

Очередь стрелка-радиста полоснула по фюзеляжу фашистского стервятника. Он неуклюже взмахнул крылом и потянул вниз. Остальные повернули назад.

— Повезло, — проговорил Варгасов, — в моей кабине три пробоины. Хвостовое оперение изрешечено, а я — как заговоренный.

— Да, — согласился Лобозов, — и мой фонарь поскоблен.

— Повезло, — подытожил Грималовский и с некоторой ехидцей добавил: — А как же, старший лейтенант, насчет предчувствия?

— Поживем — увидим…

Долго размышлять по поводу мрачных предчувствий не было времени. Экипаж готовился к очередному вылету.

…Немцы собирались ударить по Керчи со стороны Азовского моря. Для готовящегося десанта врагу необходимы были плавсредства. Все, что могло держаться на воде, — от рыбацкой лодки до моторных баркасов — было конфисковано у жителей прибрежных районов и тщательно замаскировано. Где?