Приемные дети войны - Гаммер Ефим Аронович - Страница 18

— Не ездил.

— А потом, когда женишься?

— Что — "потом"?

— Проведут ли в вашу деревню трамваи потом?

— Была бы наградная книжка. А трамвай… Я за трамваем специально в большой город поеду, чтобы прокатиться разок. В самую Москву-матушку выберусь, медаль привешу и на подножку. А там и Полю задарма прокачу…

Коля не позволил партизанскому красавцу развить свою мысль, забил ему рот мыльной пеной, мазнул пышной кисточкой по щекам и взялся за остро отточенный кинжал, заменяющий опасную бритву.

Приближался полдень.

В пронзительно-голубом небе плавали редкие облака, невесомые и белесые, как ангелочки на рождественских открытках Третьего рейха.

Тени заключенных концлагеря, занятых благоустройством двора, становились все короче и неприметнее. Женщины думали о скором обеденном перерыве — пусть быстротечном, но все-таки перерыве в изнурительной работе. Они вонзали лопаты в смерзшийся песок, грузили его на тачки. То и дело слышалось:

— Сил моих нет, надорвусь я на песке.

— Пропади они пропадом, со своими указаниями!

Вася вкалывал вместе со всеми. Но чтобы не надорваться на погрузке песка, мысленно увел себя далеко от колючей проволоки. Вот он бежит по летному полю аэроклуба. Вот садится в свежевыкрашенный По-2 и взмывает под облака. Летит по направлению к Древнему Риму, в старые-престарые времена, на выручку Спартаку, окруженному войсками Красса. Но какая высь? Взгляд упирай не в небо, а под ноги, и копай себе, копай. Внезапно под лезвием лопаты мелькнул клочок серой бумаги, испещренный неровными буковками. Вася нагнулся, поднял листок. И вдруг его опалило: да это же листовка! Он поспешно спрятал ее за пазуху, оглянулся: как охрана? Нет, вроде бы пронесло — никто ничего не заметил.

Звонкие удары куска металла по рельсу возвестили о начале обеденного перерыва.

Из-за какого-то мальчишеского озорства или неподотчетного желания увидеть снова Полину, Коля заскочил к ней в землянку. И застал девушку за приготовлением к стирке.

— Каким ветром? — спросила она, резким движением головы откинув назад закрывающие глаза волосы.

— Собирайся!

— Куда?

— Замуж! — Коля чуть не подавился от распирающего его хохота. — Никитка влюбился в тебя. Все стены покрыл поцелуями. А признаться стесняется.

— А ты?

— Что — я?

— Ты не стесняешься?

— За Никитку не стесняюсь.

— А за себя?

— Еще чего!

— Вот когда надумаешь признаться за себя, тогда и приходи.

Коля, как ошпаренный, выскочил из землянки и долго еще проклинал себя, что сунулся не по адресу со своим дурацким розыгрышем.

В штабе партизанского отряда было накурено посильнее, чем в землянке у Никиты. Мужики неторопливо переговаривались, тяжело бросая слова:

— Костусь сказывал, печь у него развалилась. А починить некому.

— Хреново!

— Был бы наш Никитка в селе, он вмиг бы управился — наладил печь.

— Что есть, то есть. Печник от Бога!

— В деда пошел, что и говорить. Дед его, сказывали, мастер был, каких поискать.

С появлением Коли разговоры прекратились.

Анатолий Петрович, командир отряда, поднялся из-за бревенчатого стола и зычно провозгласил:

— Кончай перекур!

Подозвал к себе Сеню Баскина, механика-водителя Т-34 в прошлом, а ныне командира разведгруппы, неразлучного с танковым шлемом и синим комбинезоном:

— Сбегай за "языком".

— Есть!

Коля привычно настраивался на предстоящую беседу с пленным. Прокручивал в уме, как заезженную пластинку: "Имя? Фамилия? Звание? Где воевал прежде? Во Франции? Польше? Какое настроение в частях сегодня?"

Подняв задумчивые глаза на вошедшего в землянку фельдфебеля, он в первый момент не понял, отчего вдруг громыхнул смех, мощный, из глоток — стволов главного калибра. Потом разобрался. И сам — калибр ПТР — запоздало хохотнул.

Действительно, было отчего развеселиться. Завоеватель Европы, двухметрового роста, вынужденный круто согнуться под низким потолком, придерживал, чтобы не упали, сползающие брюки с обрезанными пуговицами. Эта забавная картина, напоминающая семейным мужикам голопуза, наделавшего в штаны, не могла не вызвать могучего резонанса.

— Чего это он? — обратился к Сене Баскину командир отряда.

— А чтобы не бегал! С голой задницей далеко не убедишь. Светится, что твоя мишень.

— Ладно, умник! Пристраивай его… только не голой задницей… на чурбак. И поговорим.

Немец, придерживая брюки, присел к столу.

Коля приступил к допросу.

— Имя?

— Генрих.

— Фамилия?

— Клинберг.

Анатолий Петрович тронул Колю за плечо.

— Спроси у этого завоевателя Европы, доволен ли он оказанным приемом?

Фельдфебель вопросительно посмотрел на командира отряда, все лицо которого было упрятано в густую бороду, перевел взгляд на "киндера", свободно владеющего немецким. И когда уловил смысл сказанного, резко поднялся с места, стукнувшись макушкой о бревенчатый потолок.

— О чем вы говорите? Какой прием? Азиаты! Зарылись в землю, как кроты, и людей тащите за собой в могилу! — закричал он, возмущенно взмахнув руками. И тут же начал стыдливо ловить выскользнувшие из-под мундира брюки.

— Тебя никто не приглашал к нам в гости! — буркнул Анатолий Петрович.

Немец немного успокоился. Прицельно, исподлобья глянул на Анатолия Петровича, как бы оценивая свои шансы в предстоящей словесной схватке. И размеренным голосом выдал нечто несусветное:

— Предлагаю не самообольщаться, а сдаться на милость победителя! Ваше уничтожение — только вопрос времени.

— Сдаться? — Анатолий Петрович привстал из-за стола. — Я на Халхин-Голе не сдавался. Я в сорок первом, в окружении, не сдавался. Вот пентюх кирзовый! Вымахал в два метра ростом, а ума не нажил. — Повернулся всем корпусом к переводчику: — Растолкуй ему, Коля, чтобы не фардыбачил. Шлепнем за милую душу.

Когда угроза дошла до фельдфебеля, он пожал плечами:

— Я солдат.

— Зачем же ты, солдат, расстреливал мирных жителей в Змеиново?

— Был приказ — ликвидировать гетто.

— Ликвидировал?

— Приказы не обсуждаются.

— Вот за это мы и тебя ликвидируем.

— Не торопитесь. В обмен на жизнь я готов предоставить вам ценную информацию.

— Какая информация?

— О дислокации вашего отряда.

— Что?

— Нам в подробностях известно место вашего базирования.

— Кто доложил?

— Информация в обмен на жизнь.

— Лишней жизни для тебя нет.

— А для ваших ста двадцати партизан?

— И это тебе известно?

— Нам все известно.

— Откуда?

— Точных данных у меня нет. Предполагаю: где-то в ваших штабах засел наш человек. К нам информация поступает из абвера, по линии разведки Генерального штаба. Отсюда и предписание: изучить все подходы к вашей базе и готовиться к штурму.

— Вот на этом "изучении" ты и попался?

— Нас было в поиске трое…

— И наших не больше. Но наши все целы. А ваши…

— Наши — ваши… Не имеет значения! В час X все ваши жизни будут аннулированы, если вы вовремя не перебазируетесь.

— Мы перебазируемся, ты не беспокойся.

— Час X в обмен на жизнь!

Анатолий Петрович, кивнув, заметил Коле:

— Пообещай ему жизнь. — И, усмехнувшись, почти неслышно, уточнил: — Из резерва главного командования.

Вася Гуржий проскользнул в барак, залез на нары. Здесь, в полутемном углу, бережно расправил на коленях листовку. Прочел:

Дорогие подруги!

Соединяйте свои силы. Помогайте друг другу. Войне скоро конец. Фашисты хотят нас сломить физически и морально. Не поддадимся им. Будем дружны и стойки. Берегите свои силы. В этом наша победа. Смерть фашизму!

Всего несколько строк на русском языке. Но каких строк! Жаль, нет в них даже намека о детях, которых наравне со взрослыми мучают здесь до полусмерти. Вот бы написать! Но без пера, без чернил… Однако… Вася вытащил из подушки колкую соломинку — "сойдет за ручку", прокусил себе палец — "кровь сойдет за чернила". И склонился над помятым листком.