Мертвый лев: Посмертная биография Дарвина и его идей - Винарский Максим - Страница 55

Еще одно схожее исследование было проведено в Испании на местных теплолюбивых воробьях. Здесь также использовали большие выборки птиц, а наблюдения вели в течение нескольких последовательных лет. Орнитологам удалось статистически доказать, что уровень зимней смертности среди воробьев прямо пропорционален количеству дней с заморозками. Так, особенно высокой она была в аномально холодную зиму 1984/85 гг., когда число дней с заморозками составило целых 12 (тут русский человек снисходительно улыбнется, а испанец понимающе покачает головой). А вот в Британии, где климат посуровее, столь гибельного эффекта от заморозков не наблюдается{341}. Видимо, тамошние воробьи прошли жесткую школу жизни и им даже продолжительные морозы нипочем.

Все эти работы показали, что суровые зимы действительно могут выступать как фактор отбора у домовых воробьев. Заморозки и снежные бураны являются для них своего рода экзаменом, цена провала на котором – не «двойка», а смерть. И никаких «переэкзаменовок» или «на второй год». Мороз жесток, и только по-настоящему хорошо адаптированные особи имеют высокие шансы успешно перезимовать. Но именно шансы, одни только шансы, без всяких твердых гарантий!

История с воробьями и естественным отбором на этом, однако, не закончена. Продолжая ее развивать, я серьезно рискую тем, что иной читатель, ждущий от науки окончательного, абсолютного знания, почувствует к ней острое недоверие. Признание, которое мне предстоит вот-вот сделать, возможно, кто-то сочтет публичным саморазоблачением дарвиниста, своеобразным coming out. Рассказывая о Бампусе и его последователях, я утверждал, что они доказали реальность естественного отбора, продемонстрировали, что признаки особей изменяются со временем и что смерть выбирает свои жертвы не хаотично, а как бы с разбором. Им удалось даже показать роль конкретных природных факторов, играющих роль «руки» естественного отбора. Что же, можно кричать «ура!» и бросать в воздух чепчики? Все-таки нет. Было выиграно только одно сражение, но не вся кампания. Я никак не могу сделать вид, что все без исключения биологи являются сегодня убежденными сторонниками теории естественного отбора, – есть среди них и небольшая группа несогласных. «Опасная идея Дарвина» даже через 140 лет после кончины ее автора не стала общепризнанной истиной из разряда «ну кто же этого не знает».

Это немного беспокоит. Разве в школьных и университетских учебниках не сказано черным по белому, что естественный отбор – главнейший двигатель эволюции? Разве опровергнуты его математические доказательства? Пусть «диванные эксперты» сколько угодно рассуждают о том, что Дарвин не прав, но серьезный-то ученый должен понимать, что к чему? И вообще, покажите мне химика, отвергающего таблицу Менделеева, физика, не доверяющего закону Ома, астронома, сомневающегося в расширении Вселенной. Покажите, наконец, биолога, которого не убеждают законы Менделя! Что же не так с концепцией естественного отбора? Пусть число ее отрицателей среди профессиональных биологов невелико, но сам факт их существования озадачивает и нуждается в объяснении.

На мой взгляд, причину надо искать в особенностях того явления, которое мы называем биологической эволюцией.

Вспомним, Дарвин утверждал, что естественный отбор приводит к появлению на Земле новых видов, а на их основе – новых родов, семейств, отрядов, классов живых существ. Название его главной книги говорит само за себя. Он хотел открыть природный механизм, который объясняет не только возникновение новых признаков, но и видообразование. Хорошо известно, что жесточайший естественный отбор за самое короткое время создал новые «расы» крыс и насекомых-вредителей, устойчивых к ядохимикатам{342}. Это эволюция? В каком-то аспекте да, но по большому счету все-таки нет. Ядоустойчивые долгоносики и крысы, за обе щеки уплетающие отравленную приманку, приобрели один новый признак, не сделавшись при этом новыми видами. Мы можем видеть, как происходит отбор в природе, как он движется вперед мельчайшими шажками. Но мы практически не в состоянии наблюдать в режиме реального времени, как таким путем возникает из небытия новый вид.

Можно видеть в естественном отборе природный механизм, гениально предсказанный Дарвином и чуть позднее обнаруженный биологами{343}. Но можно – и это не будет противоречием – считать его удобной эвристической моделью{344}, способом объяснения фактов о природе, помогающим нам выявить за хаотичным мельтешением, трепыханием и пресмыканием бесчисленных живых существ определенный смысл и порядок. Другими словами, рационально истолковать происходящее в ней. Познающий разум «накладывает» эту модель на объективную реальность и интерпретирует увиденное сквозь ее призму{345}. Обычно такое происходит post factum, когда некое эволюционное событие уже случилось. Спасибо и на этом, ведь подглядеть «в замочную скважину», как из одного вида бабочек или крокодилов появляется другой, нам не дано. Слишком уж разные масштабы времени, в которых существуем и действуем мы, хомо сапиенсы, и эволюция. Возможность непрерывного прямого наблюдения ограничена для биологов несколькими десятилетиями, что сопоставимо со сроком жизни отдельного человека или научной школы. Эволюция оперирует миллионами и сотнями миллионов лет; век, тысячелетие для нее такой же пустяк, как для нас минуты и секунды. Регистрировать плавный ход естественного отбора в течение сотен и тысяч лет мы не можем, ведь палеонтологические данные заведомо неполны: у единичной особи шансы сохраниться в виде ископаемого ничтожно малы. Вот почему в отсутствие наблюдательных данных всегда остается пространство для скептицизма в отношении естественного отбора{346}.

В этой печальной ситуации эволюционисты обречены на дедуктивное мышление, на всякого рода экстраполяции и интерпретации, которые неизбежно несут элемент субъективности{347}. Реконструируя конкретные эволюционные события, ученые всегда держат в уме возможность ошибки. А людьми, далекими от науки, эта осторожность и осмотрительность в выводах воспринимается за слабость, что и порождает торжествующие «Дарвин был неправ» и «Эволюция – ложь!!!» (именно так, с тремя восклицательными знаками).

С точки зрения ученого-натуралиста, все сказанное выше – банальность. Эволюционная теория в этом отношении ничем не отличается от других научных концепций, описывающих дела давно минувших эпох и процессы, протекающие в масштабах миллионолетий. Возникновение Солнечной системы и планеты Земля. Дрейф литосферных плит. Формирование и разрушение горных хребтов. Наступление и отступление ледников. Все эти величественные события протекали плавно и постепенно, шажками, не длиннее воробьиного скока. Для объяснения каждого из них разработана научная теория, которую принимает большинство специалистов. Но во всех случаях имеется некоторое количество сомневающихся, ищущих альтернативное объяснение. Есть, например, геологи, отрицающие дрейф материков и реальность ледникового периода. Я говорю не о научных фриках, а о серьезных, думающих ученых, не согласных с мейнстримной теорией не просто так, из стремления к оригинальности или из вредности характера, а имеющих на руках весомые аргументы. Их в настоящих научных спорах уважительно выслушивают оппоненты, тут же выдвигающие контраргументы.

Одним словом, естественный отбор как механизм происхождения видов имеет очень много сторонников, но не является в современной биологии догмой, которую признают (или обязаны признавать) абсолютно все. И это совершенно нормально! Лично у меня не возникает желания «схватиться за пистолет», если я нахожу в серьезной научной книге вот такое: