Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928 - Измозик Владлен Семенович - Страница 83

Духовные проблемы воспринимались большинством исключительно через призму реальных проблем: добычи пропитания, одежды, поддержания тепла в жилищах, сохранения здоровья — своего и своих близких. Такой взгляд во многом сводил оценку происходящего к поиску и обозначению «врагов», повинных в тяготах и неустройствах жизни. Другая, значительно меньшая часть пыталась разглядеть за «развороченным бурей бытом» будущую Россию, понять, что принесла и принесет полоса революций в духовном отношении, как повлияет она на сущность самого человека. Для этих людей годы революции, включая Гражданскую войну, стали жестоким испытанием не только их физических сил, но и духовных ориентиров. Трагизм Гражданской войны, голод 1921–1922 годов, неудача европейской революции, реалии нового бытия разрушали многие иллюзорные представления о быстром построении социалистического общества. Перед частью вчерашних участников революции вставала проблема выбора и необходимости лицемерия. Для других людей все происходящее явилось подтверждением их первоначального диагноза о безумстве «большевистского эксперимента». Третьи по-прежнему убеждали себя и окружающих в грядущем торжестве социализма и обвиняли своих противников и разочаровавшихся во всех смертных грехах. Наконец, были и те, кто внимательно всматривался в реальную жизнь, стараясь уловить и понять идущие в ней процессы. Все эти разные точки зрения сталкивались и спорили между собой, создавая подлинную панораму духовной жизни общества и отражаясь в материалах политического контроля.

Мысли тех, для кого все происшедшее было гибелью великой страны без всяких надежд на ее возрождение, отражает письмо, направленное в апреле 1925 года в город Горбатов Нижегородской губернии. «Мы находимся с тобой на разных берегах, и сойтись вместе нет никакой возможности, — писал его автор. — <…> на твоем берегу никогда не будет настоящей жизни достойно цивилизованных людей… Если мой берег и подвергся бурям и держится на волоске от своего разрушения, но на нем не так давно цвела прекрасная пальма жизни, на нем строилась и крепла та жизнь, культура, искусство, религия и сила, которая разрушена всеми теми, кто враг коренной России, кто враг нашим святыням, нашей гордости и славы. Я стою за Россию и люблю ее и никогда не полюблю вместо России четыре буквы — СССР» [950]. Мыслящие так люди даже в перспективе не видели своего места в новой жизни. Один из них в декабре 1924 года писал во Францию:

Ты, я вижу, тоскуешь по родине. Чтобы облегчить тебе эту тоску, я расскажу тебе о нашем житье. Не стану уж вспоминать о прошедших годах, когда бесконечные насилия, обыски, реквизиции были для нас обыденным явлением, но верилось, что пройдет угар нашей власти и сознают, что нельзя же бесконечно жить без правовых оснований. Подавали надежду на то, что чаяния наши осуществятся. Но не тут-то было. Оказывается, все улучшения быта в РСФСР отнюдь не касаются интеллигенции дореволюционной. <…> Мы здесь не нужны при самом искреннем желании работать на пользу народа [951].

С гибелью старой России они связывали и полный, как им казалось, упадок морали. Бывший юрист жаловался в письме из Усть-Каменогорска в Финляндию в августе 1925 года: «…порой хочется сделать так, чтобы РКП скорее тебя пристрелила, чтобы не жить так больше. Народ измельчал, мошенники все. Идеалов никаких нет, кроме хлеба и одежды. <…> Управление в руках надежных комсомольцев и выдвиженцев из деревни. Поэтому взяточничество еще хуже» [952]. В большинстве своем эти люди много перетерпели за время революции. Достаточно типичной в этом плане нам представляется фигура автора письма из Ленинграда во Францию в сентябре 1925 года, бывшего землевладельца и дворянина. Он, в частности, писал:

Моего двоюродного брата уморили в тюрьме; племянника, его сына, крестьяне повесили, предварительно подвергнув пыткам; мать моего товарища, старуху-помещицу, закопали живой в землю. Столько совершено жестокостей, зверств, сколько пролито крови, разрушено и уничтожено столько ценностей, пережиты ужасы голода и ради чего? Чтобы главная основная масса русского народа — крестьяне стали жить еще хуже, обнищали, лишились школ, больниц, одичали и озверели. <…> Жестокость, бессердечие, зверство — это отличительная черта большевизма. А что теперешняя молодежь морально распущенная, можно судить потому, что здесь в городе от хулиганов житья нет [953].

Одновременно в российском обществе безусловно существовала искренняя вера в торжество коммунистических идеалов, в возможность в кратчайший исторический срок достичь всеобщей справедливости, равенства и счастья. Этой верой была в первую очередь охвачена часть столь изруганной корреспондентами молодежи, получившая столь необходимый подрастающему поколению ориентир для своих духовных устремлений. Чувство «спасителя нового мира» сочеталось с гордостью по отношению к капиталистическим странам, еще не совершившим свою социалистическую революцию. Письмо из Детского Села (б. Царское Село) Ленинградской губернии во Францию, октябрь 1924 года:

Ты пиши мне про свою жизнь в архибуржуазной стране, некогда стоявшей впереди нас, а теперь мы, наверное, и у вас являемся идеалом рабочей власти. Хотя мы еще далеки от совершенства, но благодаря тому, что не стесняемся своих ошибок и неустанно совершенствуем свой аппарат, мы скоро приблизимся к идеалу власти рабочей. Не верилось, что что-либо может быть создано реальное из того хаоса, в каком очутилась Россия после революции… У нас куется новое счастье народов… Ты думаешь, что я коммунист. Нет, я еще не коммунист, но сильно им сочувствую [954].

Искренние адепты коммунизма, старательно изучавшие теорию марксизма, размышляли и о проблемах будущего коммунистического общества, его развития. Девушка Таня из Подмосковья писала в феврале 1925 года в Ленинград своему товарищу, курсанту военно-морского училища:

Меня в последнее время заинтересовал вопрос, на который меня навел разговор с беспартийным товарищем. Он говорит, что коммунистическое общество — это прекрасная греза, но осуществление которой на земле невозможно и вот почему: 1) воли в коммунистическом обществе не будет; 2) болезней, вернее эпидемий, тоже не будет, так как гигиенические и санитарные условия людей будут прекрасны, поэтому смертность страшно упадет. Что человечество будет жить гораздо дольше, так как пожалуй еще омолаживание станет процветать и поэтому через очень короткий период людей столько размножится, что на один кв[адратный] аршин будет несколько человек, так что жить будет совершенно невозможно [955].

«Лобастых» девочек и мальчиков, не готовых просто принимать лозунги на веру, а стремящихся проникнуть в их суть, волновал и вопрос о будущем развитии коммунистического общества. В октябре 1924 года некий Розанов из Нижнего Новгорода размышлял в письме к другу, служившему в Ленинграде: «Передо мной цель — коммунистическое общество, но ведь нельзя же допустить, что люди, достигнув коммунизма, почивают на лаврах, т. е. задерут ноги и станут плевать в потолок. Все мол у меня есть, трудиться в день нужно только полчаса, все сделано, чего только моя нога хочет. Но ведь это будет не жизнь, а свинское существование у корыта с болтушкой. Ясно, что появится новый мотив борьбы опять и опять, борьба бесконечна» [956].

Среди этой думающей части молодежи были и те, чьи взгляды на будущее общество менялись под влиянием окружающей жизни и размышлений о прочитанном. Письмо из Орла в Ленинград, май 1925 года:

Раньше я был на стороне комсомольцев… Но… прочитав и обдумав некоторые книги, пришел к убеждению, что желания их не могут осуществиться. По-моему, при коммунизме все люди будут находиться под сильной государственной опекой. Она будет следить за его деятельностью, чтобы не нажил себе состояние, а раз так, то он не будет стараться и сделает только необходимое. При индивидуализме каждый человек предоставлен самому себе, его личная деятельность достигает максимума, деятельность же государства в отношении каждого человека минимальна. При коллективизме или коммунизме наоборот, самыми мелкими действиями человека распоряжается государство. …И вот, исходя из этого, я думаю, что при дальнейшем развитии коммунизма будет падать наука, цивилизация и проч.[ее]. Будет только тип среднего человека без страстей и пороков, ни глуп, ни умен, средних мнений и воззрений. Я не верю, чтобы человек, не рассчитывая ни на какие вознаграждения, стал бы работать на других, у него своя рубашка ближе к телу [957].