Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928 - Измозик Владлен Семенович - Страница 72

В целом же система политического контроля над населением располагала огромным количеством реальной информации о настроениях всех социальных групп по профессиональным и территориальным параметрам, об отношении населения к различным аспектам духовной, экономической и политической жизни. Вместе с тем в рамках системы не существовало какого-либо серьезного объективного социологического анализа собираемой информации. Люди, занимавшиеся ее обработкой, на высших этажах системы в значительной мере выступали в качестве регистраторов, сводивших воедино поступавшие к ним сведения. Таким образом, выводы, попадавшие в сводки различной степени важности вплоть до самых секретных, не являлись результатом серьезной статистической обработки, а базировались иногда на суждениях отдельных руководителей партийных комитетов, военных политорганов, ВЧК — ОГПУ и даже на высказываниях отдельных лиц, понравившихся работникам информационных служб. Однако сама полнота информационного материала в некоторой степени оправдывала серьезные недостатки, связанные с ее обработкой, и превращала систему политического контроля в один из самых важных и достоверных источников о реальных настроениях и причинах тех или иных поступков миллионов людей.

Часть III. Политконтроль и российская повседневность. 1918–1928 годы

Газетные, журнальные и книжные публикации, отчеты и доклады партийных, советских и хозяйственных организаций в Советской России проходили все ступени постепенно растущей цензурной лестницы — от «внутреннего редактора» до официального цензора Главлита, от руководителя партячейки до генсека. Ежедневный «Вестник крестьянской почтовой информации», являвшийся источником материалов для провинциальных газет, в феврале 1928 года сообщал о снижении розничных цен в кооперативной торговле на ситец и подсолнечное масло, успехах хлебозаготовок и поддержке их крестьянами, строительстве заводов сельхозмашиностроения и других столь же радостных событиях, ни словом не упоминая массовое недовольство отсутствием товаров и методами хлебозаготовок [827].

Официальная печать, в определенной степени отражая реальную действительность, вместе с тем имела постоянную «сверхзадачу» воздействовать на умы читателей в нужном направлении. Она должна была убеждать граждан в коренном превосходстве советского строя над всеми существовавшими и существующими в мире политическими системами, в их, граждан, постепенно растущем экономическом благополучии и неуклонном движении советского общества к духовному идеалу. Критикуя те или злоупотребления властных структур (бюрократизм, взяточничество, халатность и т. п.), средства массовой информации стремились одновременно показать, что эти явления — результат происков «классового врага», наследие «проклятого прошлого», «темноты и несознательности масс», «перерождения» отдельных членов партии под воздействием «мелкобуржуазного окружения» и других, генетически чуждых самой сущности советского строя, отвергаемых и постепенно изживаемых им по мере роста успехов социалистического строительства. Поэтому судить по всем этим источникам о реальном отношении населения к экономическим, духовным и политическим проблемам весьма сложно.

В отличие от них материалы политического контроля должны были создавать для ограниченного круга лиц подлинную картину советской повседневности в самых различных ее аспектах. Подчеркнем, что «политические настроения» понимались аппаратом власти крайне широко. Это было связано с тем, что люди, пришедшие к руководству страной в октябре 1917-го, мечтали полностью преобразовать не только экономические и политические устои общества, но и переделать самого человека, отрегулировать в соответствии с коммунистическими идеалами его сознание, психику, сформировать нормы поведения. Отсюда же постепенная выработка идеологического стереотипа «настоящего советского человека».

Этот стереотип требовал набора определенных убеждений, взглядов и их реализации на практике. Сами эти взгляды могли меняться (отрицание «свободы торговли» как «контрреволюционного лозунга» до X съезда РКП(б) и признание его допустимости в условиях НЭПа и т. п.), но главным, определяющим была необходимость их соответствия официальной позиции партийного руководства в данный момент. Эту суть системы великолепно показал Д. Оруэлл в романе «1984». Не случайно в середине 1920‑х годов органы ОГПУ тщательно фиксировали сопротивление профессорско-преподавательского состава высших учебных заведений внедрению Дальтон-плана и защиту ими лекционной системы, расценивая это как проявление антисоветских настроений. Меньше чем через 10 лет поборников Дальтон-плана будут предавать публичной анафеме как защитников вредной и чуждой теории. Поэтому так внимательно в середине 1920‑х при перлюстрации делались выписки из писем, где говорилось о поддержке Л. Д. Троцкого во внутрипартийных дискуссиях, когда последний еще оставался членом Политбюро ЦК.

Определение соответствия поведения граждан, находящихся под пристальным вниманием, требуемым стандартам неизбежно вело к разработке формальных критериев, позволяющих занести то или иное действие в нужную рубрику. Постепенно информаторы всех уровней все большее внимание уделяют конкретным поступкам граждан: участию в демонстрациях и выборах, присутствию на собраниях и митингах, взносу денег на те или иные «добровольные» сборы (постройку самолетов, отчисления на оборону, в помощь английским горнякам и т. п.), членству в официозных добровольных обществах (профсоюзах, добровольных обществах с четкой прокоммунистической ориентацией: МОПР, «Долой неграмотность», Союз безбожников и т. д.), соблюдению или отказу от выполнения религиозных обрядов и т. п.

Система политического контроля над населением располагала огромным количеством разнообразных материалов о повседневной жизни, настроениях, убеждениях и поведении жителей страны. Но научное использование этих данных требует в первую очередь определить соответствие полученного изображения реальному объекту, ответить на вопрос, можно ли доверять этому «зеркалу» политического контроля. Безусловно, это «зеркало» имело свои изъяны. Стремление партийных комитетов показать в более выгодном свете свою работу вело к приукрашиванию информации о положении дел, в том числе и о настроениях населения в целом.

С другой стороны, органы ВЧК — ОГПУ, руководствуясь подспудными экономическими интересами и идеологическими соображениями, акцентировали опасность любых шагов по либерализации режима, ссылаясь на активность «классового врага» и политическую неустойчивость определенной части рабочего класса, широких слоев крестьянства и, особенно, интеллигенции. К тому же даже в закрытой информации с самого начала органы безопасности использовали идеологические стереотипы, связанные с расстановкой сил в классовой борьбе: рабочие и деревенская беднота — опора советской власти; кулаки, помещики, буржуазия — прямые враги; городское население, интеллигенция — мелкобуржуазные колеблющиеся слои. Если же рабочие, крестьяне-бедняки выказывали отрицательное отношение к новой власти, то это объяснялось их «темнотой», «агитацией» враждебных сил и тому подобными причинами.

Постепенно все большее распространение получает формула о «растущей поддержке» и «безусловном одобрении» политики коммунистической партии со стороны широких трудящихся масс. В свою очередь, эти обстоятельства радикально усиливали влияние чекистского политконтроля на сознание людей из сталинского круга. Так что «зеркало» секретной информации, как и любой другой исторический источник, требует критического анализа изучаемых документов, их сопоставления с возможно более широким кругом других материалов по той или иной проблеме.

Вместе с тем сама закрытость, секретность информации политического контроля, ее доступность лишь ограниченному кругу лиц делают ее сравнительно с общедоступной информацией значительно более важным и объективным источником исторического исследования. Особую ценность, на наш взгляд, представляют зафиксированные секретными сводками и докладами дословные высказывания людей по всем проблемам повседневной жизни.