Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928 - Измозик Владлен Семенович - Страница 61

В докладной записке И. В. Сталину «О положении безработных» за 1926 год, в частности, говорилось: «Скопление большого количества безработных на биржах крупных городов <…> при наличии высоких цен на продукты питания, слабой посылки на работу и плохих жилищных условий <…> создает благоприятную почву для антисоветской агитации» [688]. Ф. Э. Дзержинский в записке, направленной в Политбюро ЦК РКП(б) и Генеральному секретарю ЦК И. В. Сталину 9 июля 1924 года в связи с неурожаем на юго-востоке страны, указывал на опасность крестьянского антисоветского движения. Сообщая, что ОГПУ «разрабатывает сейчас ряд мер <…> для увеличения бдительности, учета, изъятий, улучшения информации, связи и т. д.», он одновременно подчеркивал, что «это меры второстепенного значения». Главное же состоит в необходимости «принять такие меры, которые бы создали в крестьянстве уверенность, что Советская власть предупредит на будущее время неурожай».

Далее Ф. Э. Дзержинский предлагал «в срочном порядке и гласно приступить к разработке огромных мелиоративных работ». Одновременно глава ОГПУ и председатель ВСНХ обращал внимание руководства партии на «намечающуюся трещину в союзе между рабочими и крестьянами», ибо «уровень жизни рабочих растет непропорционально быстро — без достаточной для этого экономической базы», а промышленная продукция «по своей дороговизне все-таки не соответствует платежеспособности крестьянства». Дзержинский предупреждал, что этот разрыв в темпах «поднятия уровня жизни рабочих и крестьян» грозит «Кронштадтом или более мягкими формами» [689].

Вместе с тем не следует преувеличивать регулярность, полноту и точность информации, собиравшейся органами ОГПУ на всех уровнях. 5 февраля 1923 года зам. председателя ГПУ И. С. Уншлихт требовал от губотделов не задерживать сводки более двух дней [690]. Приказ ОГПУ от 30 ноября 1923 года отмечал невнимательность составления сводок «в смысле логического построения и правильного изложения мысли» [691]. В приказе ОГПУ от 12 февраля 1925 года «О результатах обследования работы местных органов ОГПУ» была дана оценка деятельности Астраханского, Калмыцкого, Пензенского, Рязанского отделов и четырех аппаратов уездных уполномоченных, в том числе и в информационной сфере.

Положительную оценку получила только работа Пензенского отдела ОГПУ. В отношении остальных подразделений отмечалось, что «осведомительно-информационная работа, особенно в части деревни, находится в весьма неудовлетворительном состоянии» [692]. В аппарате уездного уполномоченного Скопинского уезда из 100 рабочих папок 50 были пустыми, во многих папках хранились донесения только за 1923 год, после июля 1924 года вообще не имелось информации. Данные по политическим партиям в августе 1924 года были переписаны с июльских. В Астраханском отделе распоряжение Информационного отдела ОГПУ не выполнено [693]. По мнению проверяющих, информационная сеть Калмыцкого отдела оказалась совершенно неработоспособна. Госинформсводки составлялись по официальным материалам. За 1924 год не было донесений о церковном движении [694]. Информационное отделение Рязанского отдела вопреки запрету выдавало резидентам перечень вопросов в письменном виде [695].

Подобная же оценка была дана работе Киевского, Одесского, Екатеринославского и Волынского губотделов ОГПУ в приказе от 7 апреля 1925 года «О результатах обследования Губотделов Украины»: «…слабость постановки информационной работы, особенно в окружных отделах, главным образом в крестьянских районах» [696]. В частности, в Киевском и Белоцерковском окружных отделах «освещение деревни совсем не удовлетворительное», учет членов антисоветских партий устарел. В Одесской губернии громоздкая, плохо используемая сеть осведомления, до 5 тысяч человек на губернию. Екатеринославский губотдел упрекался в недостаточном освещении заводских районов и очень слабом освещении положения в деревне. Более удовлетворительным по сравнению с другими оказалась работа Волынского губотдела [697]. Думается, что подобные факты не были единичными.

Желание получать более достоверную информацию, независимую от внутренних отношений в местных аппаратах ОГПУ, породило такую специфическую форму вертикальной связи с руководством ОГПУ, как личные письма-доклады начальников местных органов ОГПУ. Они были установлены приказом 13 октября 1923 года [698]. Напомним, что подобная форма «закрытых писем» или «личных писем» секретарей партийных комитетов была введена циркуляром ЦК РКП(б) № 1902/с от 18 января 1922 года.

Необходимо подчеркнуть, что информация, отправлявшаяся в ОГПУ, отражала в целом враждебное настроение аппарата органов госбезопасности по отношению к НЭПу, к интеллигенции. Этот аппарат был заточен на сохранение и усиление политики репрессий в силу своих идеологических воззрений и экономических интересов. Выше мы уже писали о том яростном отпоре, который руководство ОГПУ дало попытке урезать бюджет организации в конце 1924 года. К этому можно добавить, что уже упоминавшийся Т. Д. Дерибас в конце записки на имя Ф. Э. Дзержинского выражал надежду, «что сотрудники моих местных органов не потеряют своего подвижнического духа ни под какими влияниями разлагающего НЭПа» [699]. Существуют, однако, данные, что неприятие НЭПа частью работников ОГПУ объяснялось не только высокоидейными соображениями, но и более низменными причинами. Секретарь Петроградского комитета РКП(б) П. А. Залуцкий писал в закрытом письме в ЦК в июле 1922 года, что среди работников ГПУ существует «нечто вроде тоски по 18‑му г., когда можно было реквизировать, когда не было денежного расчета за то, что можно было получить», а неприятие новых работников отчасти происходит «из боязни раскрытия кое-чего из прошлого, в котором имеется много пересола в области приобретения излишков, превышения власти и т. д.» [700].

Известнейший исследователь истории советских спецслужб А. А. Зданович писал в связи с этим: «Гражданская война породила обстановку классовой ненависти, создала простор для правового нигилизма со стороны должностных лиц. Многие чекистские аппараты создавались наспех, в число их руководителей попадали нравственно ущербные люди, „во власть“ прорвалось немало корыстных личностей и карьеристов», при этом «органы ВЧК — ОГПУ не были в этом смысле каким-то исключением по сравнению с другими звеньями государственного аппарата и партийными комитетами» [701].

Личный состав сотрудников ОГПУ в 1920‑х годах менялся, и Ф. Э. Дзержинский так формулировал основное требование к подбору кадров в новых условиях: «Если приходится выбирать между, безусловно, нашим человеком, но не совсем способным, и не совсем нашим, но очень способным, — у нас, в ЧК, необходимо оставить первого <…> вся суть, по-моему, в подборе людей, безусловно, честных <…> и, где нужно, умных» [702]. Но между теорией и реальной жизнью всегда существует некий люфт, размер которого зависит от целого ряда обстоятельств. Идеальным считался сотрудник пролетарского происхождения, член РКП(б) или РКСМ, честный, скромный, настойчивый в достижении цели, мужественный, не проявляющий сомнений относительно политики партии, непримиримый к врагам. На практике чекисты, как правило, не имели нормированного рабочего времени, часто рисковали своими жизнями в условиях повсеместной уголовной преступности и бандитизма. Руководство же постоянно напоминало, что каждый чекист должен «забыть об отдыхе, работать не покладая рук». 22 августа 1924 года вышло Постановление ЦИК и СНК СССР «О нераспространении законов о труде на сотрудников ОГПУ и его местных органов» [703]. 8 марта 1925 года Ф. Э. Дзержинский писал Г. Е. Зиновьеву: «Для ОГПУ пришла очень тяжелая полоса. Работники смертельно устали, некоторые до истерии».