Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928 - Измозик Владлен Семенович - Страница 16

Еще более фантастическую по своему размаху деятельность, нацеленную на организацию политического контроля, пытался развернуть политотдел 6‑й армии во второй половине 1918 года. Были составлены два опросных бланка: «Основные сведения о состоянии волости» и «Периодический бюллетень», разосланные в начале сентября 1918 года по всем уездам Северного фронта. Стремясь определить политические настроения крестьянства, составители включили в бланк «Основных сведений» 44 вопроса, а в «Периодический бюллетень» 41 вопрос. При этом в вопросе под № 33 («Настроение населения») указывалось восемь возможных вариантов ответа. Настроение могло быть «надежно-революционным, спокойно-выжидательным, переломно-неустойчивым, тревожно-колеблющимся, безразличным, противосоветским, активно-контрреволюционным (выступление с оружием в руках) и неизвестным».

На основании получаемых ответов составлялись двухнедельные бюллетени. Были также подготовлены «Сводка данных о политическом составе волостных Советов по Вологодской, Северо-Двинской и Вятской губерниях» и «Сводка данных о составе служащих во всех советских учреждениях» [170]. Инициатором этой работы был начальник политотдела, член РВС 6‑й армии И. К. Наумов, ставший в 1920‑х годах начальником Политуправлений Балтийского флота, Ленинградского военного округа и последовательным сторонником Г. Е. Зиновьева.

Однако в эти красивые бюрократические схемы властно вторгалась действительность. Например, в докладе Политико-просветительного управления Приуральского военного округа указывалось, что, хотя за неподачу сводок налагаются взыскания, по Екатеринбургской губернии их поступает лишь 50 %. Когда же количество подаваемых сводок увеличилось, качество их, согласно документу, «улучшилось мало» [171]. Бессодержательность многих донесений и невозможность обработать столь обильный материал отмечалась политотделом 6‑й армии [172]. Весьма резко о сводках Военного контроля отозвался Л. Д. Троцкий. В телеграмме 22 января 1919 года Полевому штабу РВСР он сообщал:

Работа Военного контроля представляется мне в высшей степени малосодержательной, чтобы не сказать — никуда не годной. Недельные сводки поражают своим убожеством. Возьмем для примера № 654 [от] 31 декабря [1918 г.]. Прежде всего, поражает полная безграмотность этого документа. Почти каждая фраза так искажена, что трудно добраться до ее смысла. <…> От агентуры военного контроля надлежало бы требовать не безграмотного пересказа общеизвестных фактов, а справки о том, где и когда Потресов [173], Розанов [174] и др. вели и ведут агитацию среди призванных [175].

Но при всех этих недостатках, притом что собиравшиеся материалы в ряде случаев дублировали друг друга, готовились иногда в одном месте (Оперативном отделе Наркомвоена), затрагивали множество разных вопросов (снабжение, фураж, оружие, потери и успехи войск, боеспособность и т. д.), в целом они создавали достаточно ясную картину положения дел и реальных настроений не только военнослужащих, но и различных слоев населения.

Еще одним специфическим источником осуществления политического контроля стала перлюстрация, проводившаяся в эти годы, до лета 1920 года, через органы военного ведомства. Статья о военной цензуре в Советской военной энциклопедии высокопарно заявляла: «Великая Октябрьская социалистическая революция положила конец царской и буржуазной цензуре. Победивший пролетариат установил свои нормы политической и революционной бдительности, обеспечил подлинную свободу слова и печати, создал действительно народные органы контроля с целью сохранять государственную и военную тайну в открытых видах информации и не допустить распространения сведений, наносящих ущерб обороне страны и боевой мощи ее Вооруженных Сил» [176]. На самом деле все вышесказанное было ложью.

Действительно, в первые месяцы после 25 октября 1917 года старые чиновники, занимавшиеся чтением почтово-телеграфной корреспонденции на основе Закона о военной цензуре, волновались за свое будущее. Дело в том, что служба перлюстрации была ликвидирована решениями Временного правительства. Приказом по Министерству почт и телеграфов от 10 июля 1917 года была упразднена цензура иностранных газет и журналов, в рамках которой работали «черные кабинеты», а 38 ее официальных служащих с 16 марта 1917 года были оставлены «за штатом» [177]. Постановление «О неприкосновенности личности и жилища и ограждении тайны почтовой корреспонденции», как отмечалось выше, указывало, что «в местностях, объявленных на военном положении, действие сего закона применяется лишь в тех пределах, в коих постановления эти не противоречат закону о военном положении и правилам о военной цензуре» [178].

Телеграмма руководства Наркомата почт и телеграфов (Наркомпочтеля), направленная на места после заключения Брестского мира, сообщала о том, что «ввиду значительного сокращения военно-контрольных операций в почтель (почтово-телеграфных) — учреждениях» следует «ликвидировать специально отведенные для этой цели помещения» [179]. 4 апреля 1918 года был принят декрет Совнаркома «О тайне почтовой переписки», подписанный В. И. Лениным и представителями Наркоматов финансов, внутренних дел и юстиции Д. П. Боголеповым, М. Я. Лацисом и М. Ю. Козловским. В нем, в частности, заявлялось: «Уполномоченным каких бы то ни было организаций, учреждений и должностных лиц, не исключая и советских, воспрещается конфискация, реквизиция и вообще задержание <…> почтовой и телеграфной корреспонденции вообще, без согласия Народного Комиссариата почт и телеграфов или определенного в каждом частном случае постановления судебной или следственной власти» [180]. Циркуляр Наркомпочтеля от 28 мая 1918 года также подчеркивал необходимость строгого соблюдения закона в подобных ситуациях: «Следственная чрезвычайная комиссия, следственная комиссия Революционных трибуналов и народных окружных судов имеют право осмотра, выемки почтово-телеграфной корреспонденции при точном соблюдении ст. 368 первая устава уголовного судопроизводства» [181]. По сути, эти акты отменяли не только практику тайной перлюстрации, но и цензуру почтово-телеграфной корреспонденции, введенную на время воины.

Другое дело, что в той реальности, как верно отмечает П. В. Батулин, в ситуацию с корреспонденцией вмешивались самые разные местные органы [182]. К тому же разъяснения по конкретным запросам иногда противоречили букве закона, хотя и не являлись правилами. Например, на сообщение начальника Тамбовского почтово-телеграфного округа от 20 апреля 1918 года о незаконном установлении Рязанским военно-революционным комитетом контроля почтово-телеграфной корреспонденции члены коллегии Наркомпочтеля Глембоцкий и А. А. Семенов 27 мая 1918 года отвечали, что «местные Совдепы имеют право политического контроля почтовой и телеграфной корреспонденции» [183].

Осенью 1918 года появляются поднадзорные циркуляры, дающие широчайший простор для самоуправства местных властей. 13 сентября 1918 года коллегия Наркомпочтеля позволила исполкомам губернских Советов «принимать решение о контроле всякого рода корреспонденции, адресованной частным лицам и общественным и частным учреждениям и организациям» [184]. Циркуляр Наркомпочтеля от 8–10 октября 1918 года подтвердил безусловное право органов ВЧК задерживать корреспонденцию [185]. В декабре 1918 года руководство наркомата вновь напомнило своим подчиненным о необходимости исполнения требований ЧК о контроле корреспонденции [186]. Самое же главное — ни один из документов не оговаривал условия сохранения тайны осведомления и перлюстрации.