Юми и укротитель кошмаров - Сандерсон Брэндон - Страница 4

Лиюнь остановилась в нескольких шагах от святилища, сложив руки за спиной. Будучи формально служанкой девушки, повелевающей первичными духами (поверьте, скоро вы привыкнете к этому термину), она терпеливо наблюдала, как Юми нежится на солнце. Но даже в позе Лиюнь было нечто властное и требовательное.

Возможно, дело в модных сандалиях: твердое дерево только под пальцами, а сзади красуются тонкие каблуки. Возможно, дело в прическе: сзади волосы подстрижены коротко, а по бокам остались длинные кинжальные пряди. Весь облик этой женщины подразумевал, что вам не следует заставлять ее ждать, даже если ждет она вовсе не вас.

Юми быстро поднялась на ноги.

– Пора, опекун-ними? – спросила она с превеликим уважением.

У языков, на которых говорили Юми и Художник, были общие корни, и в обоих имелись способы выразить отношение к собеседнику, которых не найти в вашем языке. Существовали определенные формы склонения и спряжения, особые суффиксы, служащие для одобрения или порицания. Интересно, что при этом не было ругательств и проклятий. При необходимости слова попросту произносились самым низким стилем. Я постараюсь отмечать этот нюанс, добавляя «высоким стилем» или «низким стилем» к ключевым словам и фразам.

– Нужно немного подождать, Избранница, – ответила Лиюнь. – Гейзер еще не проснулся.

Ну разумеется. Воздух заметно освежился; лучше подождать, тем более что до гейзера рукой подать. Это означало, что у них есть свободное время. Несколько драгоценных минут без церемоний и работы.

– Опекун-ними, – собравшись с духом, заговорила Юми (высоким стилем). – Близится Фестиваль Открытий.

– Да, осталось сто дней.

– Сейчас тринадцатый год, – заметила Юми. – Хидзё будут особенно активны. Полагаю, мы не станем… обращаться к ним в тот день?

– Полагаю, не станем, Избранница, – ответила Лиюнь, сверяясь с карманным календарем.

Она перелистнула несколько страниц.

– Мы будем… неподалеку от Торио? Наши поездки по региону продолжаются.

– И?

– И… я… – Юми прикусила губу.

– А-а… – произнесла Лиюнь. – Вы бы хотели провести праздничный день в молитвах, отблагодарить духов за то, что они благословили вас.

«Просто скажи, – требовал внутренний голос. – Просто скажи „нет“. Тебе ведь не этого хочется. Скажи ей».

Лиюнь захлопнула календарь и уставилась на Юми.

– Разумеется, – проговорила она. – О чем еще вы могли бы попросить? Вы ведь не помышляете о том, чтобы бросить тень на свою репутацию? Даже намеком выразить сожаление, что вам выпала столь великая честь? Ведь так, Избранница?

– Ни в коем случае, – прошептала Юми.

– В тот год родилось много детей, – добавила Лиюнь, – но именно вам был пожалован особый дар. Из ныне живущих им обладают всего четырнадцать девушек.

– Знаю.

– Вы особенная.

Юми хотелось бы стать чуть менее особенной, но стоило об этом подумать, как ее проняло чувство вины.

– Понимаю, – ответила Юми, смирившись. – Давайте не будем дожидаться извержения гейзера. Проводите меня к месту ритуала. Не терпится приступить к работе и обратиться к духам.

Глава 3

То, как преобразуются кошмары, – поистине жуткое зрелище.

Я имею в виду обычные ночные кошмары, а не те, что подвергаются зарисовыванию. Страшные сны меняются. Развиваются. Встретить нечто пугающее наяву, безусловно, неприятно, но, по крайней мере, смертные страхи обладают формой и плотностью. То, у чего есть четкая форма, можно изучить. То, что материально, можно уничтожить.

Кошмары – это текучий ужас. Стоит вам более-менее разобраться в одном, как он меняется. Заполняет уголки души, словно пролитая вода – трещины в полу. Кошмар – порождение разума, желающего наказать самого себя, – пробирает вас до мурашек. Можно сказать, что кошмар – воплощение мазохизма. Большинство из нас слишком застенчивы, чтобы выставлять такое напоказ.

В мире Художника эти темные фрагменты имели нехорошую манеру оживать.

Он стоял на границе города, омываемый радиоактивной голубизной и электрическим пурпуром, и вглядывался в бурлящую тьму. Та была плотной; шевелилась и текла наподобие дегтя.

Пелена. Потусторонний мрак.

Неоформившиеся кошмары.

Поезда ходили по хионным линиям в иные места, вроде того городка в двух часах езды, где до сих пор жили родители Художника. Он точно знал, что другие города существуют. Но трудно было не почувствовать себя отрезанным от всего мира, глядя в эту бесконечную тьму.

Она сторонилась хионных линий. За редкими исключениями.

Художник повернулся и прошел немного по окраинной улице. Справа стеной высились здания, разделенные узкими переулками. Как я уже говорил, это не являлось полноценным укреплением. Стены кошмарам нипочем; они служат для того, чтобы люди не выходили за границы города.

На памяти Художника никто, кроме его коллег, не совал сюда носа. Простые горожане даже на соседней улице чувствовали себя в гораздо большей безопасности. Люди продолжали вести жизнь, какую когда-то вел он сам, не задумываясь о том, что творится снаружи. О том, что здесь бурлит. Наблюдает. Ждет.

Теперь его работа заключалась в том, чтобы противостоять этому.

Сперва он ничего не заметил. Ни один кошмар не отваживался подкрасться к городу. Однако кошмары могли быть весьма скрытными, и поэтому Художник продолжил обход. Его участок был небольшим, клинообразным. Начинаясь изнутри, он расширялся к границе; вот там-то и могли объявиться кошмары.

Продолжая обход, Художник по-прежнему представлял себя одиноким воином, а не морильщиком с дипломом художественной школы.

Стены по правую руку были расписаны. Он не знал, как местным художникам пришла в голову эта идея, но в последнее время они практиковались на внешних зданиях, когда выдавалась спокойная минутка во время патрулирования. В стенах, обращенных к Пелене, не было окон, и они служили отличной заменой холстам.

Рисунки не имели отношения к работе, они выражали индивидуальность каждого мастера. Художник миновал нарисованный Аканэ огромный раскрытый цветок. Черная краска на побелке.

Его собственный участок находился через два здания. С виду пустая стена, но если постараться, можно разглядеть следы неудавшейся картины. Он решил побелить стену заново… но уже в другой раз, потому что на глаза наконец-то попались следы кошмара.

Художник приблизился к Пелене, но, разумеется, не прикоснулся к ней. Да… Здесь черная поверхность была потревожена. Как непросохшая краска, тронутая пальцем, она смазалась, покрылась рябью. Пелена не отражала свет, как чернила или деготь, и разобрать было сложно, но Художнику хватало опыта.

Что-то выбралось здесь из Пелены и направилось в город. Художник достал из сумки длинную, как шпага, кисть. Вооружившись, он сразу почувствовал себя спокойнее. Закинул сумку за спину, ощутив вес холстов и тушечницы, и двинулся внутрь города, мимо отбеленной стены, хранившей следы его последней неудачи.

Он пробовал рисовать четырежды. Последняя попытка оказалась более успешной, чем предыдущие. Услышав новости о готовящейся экспедиции сквозь небесную тьму, он решил нарисовать звезду. Ученые собирались совершить путешествие с помощью особого транспортного средства, запущенного по сверхдлинным хионным линиям.

В процессе работы Художник узнал кое-что интересное. Вопреки расхожему мнению, звезда – это не просто светлое пятнышко в небе. Благодаря телескопам удалось установить, что это планета, населенная, предположительно, другими людьми. Небесное тело, излучение от которого каким-то образом проникает сквозь Пелену.

Известия об экспедиции ненадолго вдохновили Художника. Но стартовый запал быстро угас, и работа над картиной пошла вяло. Сколько времени минуло с того дня, как он ее замазал? Уж точно не меньше месяца.

На углу рядом с картиной он заметил пятнышко. Кошмар проходил здесь и задел камень, оставив медленно испаряющийся след, черными щупальцами протянувшийся во тьму. Художник ожидал, что кошмар двинется этим путем; эти твари почти всегда выбирали кратчайшую дорогу в город. Так или иначе, подтвердить догадку было бы неплохо.