«Серебряная кошка», или Путешествие по Америке - Аджубей Алексей Иванович - Страница 10

Поезд нырнул в темный станционный тоннель и остановился. Нас встречает группа журналистов. Ко мне подходит молодой человек в сером коротеньком макинтоше, в сдвинутой на затылок шляпе. Он приветливо здоровается, вытаскивает из кармана пачку фотографий. Я узнаю на снимках товарищей по своей редакции, типографию «Правды», виды Москвы.

— Откуда у вас эти снимки? — спрашиваю я.

Оказывается, молодой человек — репортер из газеты «Кливленд пресс» Даниель Бергер. Он был в Советском Союзе, посетил редакцию «Комсомольской правды».

— Мне приятно, — говорит Даниель, — что и советские журналисты приехали в Кливленд. — Он показывает на кончики своих пальцев и выразительно подмигивает: дескать, обошлось без отпечатков…

Кливленд был вторым городом на нашем пути. Всего за тридцать три дня путешествия делегация посетила добрый десяток городов Америки. Мы проехали по стране от Атлантического до Тихого океана, и нам запомнилось, конечно, многое. Но были встречи, которые как-то выделялись из круговорота событий.

В Кливленде подобная памятная встреча произошла у редактора иностранного отдела газеты «Кливленд пресс» мистера Фреда Стербенса.

Кроме мистера Стербенса, его жены, невестки и трехлетнего внука, мы застали в доме друзей хозяина — г-на Андре Маэра и его жену.

Хозяйка просит всех пройти к столу. Мистер Стербенс предупреждает, что у него обычный ужин американской семьи. Стол сервирован просто. Правда, по американскому обычаю, в доме погашен электрический свет и на столе горят тонкие зеленые свечи. Хозяйка вносит кушанья. Но прежде Стербенс читает молитву. Торжественность минуты нарушает внук. Сложив руки, он раскачивается в такт словам деда и что-то бормочет. Молитва окончена… и малыш стукается лбом о стол. При всем уважении к ритуалу все весело смеются.

И, как часто бывает в незнакомом доме, вот такой шаловливый поступок мальчика помогает взрослым освоиться с обстановкой.

Кончился ужин. Мальчуган притащил свои игрушки, полез на колени к одному, другому. Разговор пошел о детях. «Как растут советские ребята?», «Что такое детские сады?», «Назначают туда или родители сами отдают в детский сад ребенка?», «Все ли студенты получают у вас стипендии?», «Могут ли они сами выбрать свою специальность или кто-то заранее назначает выпускника школы в институт?» — очень многое интересует наших хозяев, и в комнате образовалось несколько групп беседующих. Мы стараемся отвечать по мере сил убедительно.

Мистер Стербенс в своих политических взглядах разделяет, как он выразился, «основные аспекты американской внешней политики».

— Но это не мешает нам спорить, не соглашаться друг с другом и в то же время пить кофе, есть американский яблочный пирог, — замечаю я мистеру Стербенсу.

— Это так, конечно. И все-таки надо быть с вами осторожными.

— Почему?

— Объясните, — продолжает мистер Стербенс, — зачем вы выпускаете так много инженеров из ваших институтов?

— Но когда мы их выпускали мало, нас спрашивали, почему у нас нет своих инженеров, — отвечаю я мистеру Стербенсу.

Стербенс покачивает головой, как бы решая, согласиться ему с ответом или нет. Г-н Маэр громко произносит:

— О да, он, конечно, прав. Я же говорил…

Жена г-на Маэра почувствовала мое удивление. «Сейчас вы все поймете», — отвечают ее глаза.

Г-н Маэр куда-то уходит и возвращается со старенькой, подклеенной во многих местах папкой. Видно, что хозяин очень бережет ее. Г-н Маэр раскрывает папку, и я читаю:

Как приятно было увидеть этот листок бумаги далеко от дома, на какой-то неизвестной улице Кливленда! В эту минуту с ним было связано очень дорогое воспоминание о нашем замечательном недавнем прошлом, и казалось — слышится в комнате комсомольская песня.

За несколько месяцев до поездки по Америке я принимал участие в работе над документальным фильмом о советской молодежи, который называется «Счастье трудных дорог». Кроме современных кадров, в фильме широко были использованы кинодокументы. Может быть, потому, что по нескольку раз приходилось просматривать кадры прошлых лет, в памяти надолго остались прекрасные лица молодых строителей первых пятилеток. Кливлендским вечером они вновь возникли перед глазами.

В тридцатые годы многие юноши и девушки были всего-навсего чернорабочими, а сейчас… что ж, сейчас те, кто захотел, наверняка стали инженерами, мастерами, умелыми токарями, фрезеровщиками, слесарями. Когда-то мы обращались за помощью к иностранным инженерам. Прошли годы, и советские институты выпускают специалистов больше, чем Соединенные Штаты Америки.

— Что же в этом плохого? — снова спрашиваю я у мистера Стербенса.

— Специалисты могут быть использованы в армии, — уклончиво отвечает он.

— Но не для этого же их готовят, старина, — продолжает г-н Маэр.

Он рассказывает о своей работе у нас, о том, как когда-то его знакомые — советские люди — мечтали иметь больше машин и больше хороших знатоков дела.

— Мне было приятно получить грамоту. Передайте тем, кто, может быть, вспомнит меня, что это не пропавшая грамота. О, я хорошо понимаю ваши технические успехи! Еще тогда, — г-н Маэр показывает на соседнюю комнату, как будто в ней «спрятаны» тридцатые годы, — еще тогда было ясно, что они скоро будут.

Наш разговор продолжается очень долго. Поздний вечер окрасил окна в темно-синий цвет. Тихо в небольшом домике мистера Стербенса. Внук спит, а дед его молчит. Мистеру Стербенсу стоит подумать еще раз над тем, почему у нас много инженеров и почему не любят советские люди, когда с ними разговаривают тоном ультиматума.

Красный листок грамоты г-на Маэра лежит на низеньком круглом столике. Я еще раз беру его в руки и думаю:

«Двадцать с небольшим лет тому назад наши отцы мечтали увидеть Советскую Отчизну сильной, независимой и мощной. В то время мы не могли равняться с Америкой. Теперь многое изменилось. Наша страна стала великой и могучей державой. Недаром в самой Америке все чаще и настойчивее раздаются голоса о том, что в мирном соревновании Советский Союз, идущий вперед шагами своих пятилеток, скоро перегонит Соединенные Штаты. С этим кое-кому приходится считаться…»

Наш путь в гостиницу лежит почти через весь город. Хотя в нем живет около миллиона человек, он кажется каким-то уж очень провинциальным. Мелькают двух-трехэтажные домики. Ветер раскачивает гирлянды электрических лампочек над площадками, где продаются подержанные автомобили. Ближе к центру здания выше и улицы немножко живее.

В сквере против гостиницы продолжают топтаться несколько десятков пьяных хулиганов из тех, что устроили утром нашей делегации провокационную «демонстрацию».

Впрочем, только ли они? Началась провокация под флагом «стихийного протеста». Валентин Бережков, Виктор Полторацкий и я несколько раньше наших товарищей спустились из номеров гостиницы к машинам. Днем нам предстояло посетить видного банкира, руководителя кливлендской финансовой группировки г-на Сайруса Итона. Машин на месте не оказалось. Зато вся площадь была забита драными старыми автомобилями. Их владельцы беспрерывно нажимали на кнопки сигналов, и над площадью несся дикий вой, напоминающий звуки, которые издает перепуганное стадо ослов.

— Что это такое? — обратились мы к Эндрю Чихачеву.

— Э-э… — замялся старик. — Свадьба! Вы знаете, господа, в Америке разрешается сигналить, только когда едет свадьба. Наверное, свадьба, да, да! — И Эндрю Чихачев поспешно открыл дверь отеля. — Давайте подождем машины в холле.

Через несколько минут делегация собралась, и мы вновь вышли на улицу. Инсценировка «демонстрации» против советских журналистов развернулась вовсю. Сотни две пьяных хулиганов — бывшие полицаи, старосты, фашиствующие националисты — что-то кричали, свистели, размахивали антисоветскими плакатами. Когда, наконец, мы сели в машины… «исчезли» шоферы. Сквозь стекла мы слышали, как один из «демонстрантов» вопил по-русски: