Загнанный (СИ) - Щепетнев Василий Павлович - Страница 17

Но он мог бы помочь частным образом. Ну, как он сам частным образом передал Инкпину диадему для его переводчицы. Инкпин узнал, узнал Ильича, тут сомнений не было. Узнал, и что?

И предложил выйти вон. Пусть относительно вежливо, но предложил.

Опять же, а чего следовало ожидать? Диалектика: с тем, кто в силе, дружи, того, кто пал, обойди. Вдруг падение заразно?

А всё-таки ждал. Фунтов сто. Хотя бы пятьдесят!

Стоп-стоп-стоп, этак недолго начать по пенни побираться. Но ему не подадут. Пока не подадут — слишком уж он выглядит не по-нищенски. И одежда всё ещё хороша, и общий вид приличный.

Вопрос в том, сообщит ли Инкпин в Москву, что вот являлся к нему некто, предоставившийся племянником Ленина, или не сообщит.

А какая разница? Лондон огромен, никакому Коминтерну здесь его не найти. Особенно и потому, что здесь его не будет. Нечего ему делать в Лондоне. Совсем нечего. Того и гляди, убьют. Меньшевики вряд ли, непривычны они к труду. Но навести могут. Хоть эсеров, хоть белогвардейские организации, а хоть и Коминтерн. Коминтерн даже вернее, если по-прежнему действует награда.

Он нырнул под землю. Лондонский метрополитен не самое весёлое место, зато он знает его превосходно, ещё из прежней жизни. И если вдруг кто-то следил за ним, то теперь потеряет след наверное.

Вернувшись на поверхность, он решил просто погулять. Последнее время он часто позволял себе прогулки ради прогулок, оправдываясь тем, что на ходу думается лучше.

Так-то оно так, но ходи, не ходи, а на ум гениальные мысли не шли. Шли какие-то обыкновенные.

Ну и ладно. Значит, срок не подошёл. Не созрели условия, потому и мысли незрелые.

Но он попробовал сначала.

Кто виноват? Болезнь виновата. Ослаб он не по своей воле, не по небрежению, не в запой ушёл, не в дурман кокаиновый. Болезнь. Потому он выпустил вожжи из рук, чего делать никак нельзя, съедят. И съели. Обыкновенное дело среди соратников. Закон Гийома: нет сил — сиди дома, и жди, когда Повелитель пришлёт шёлковый шнурок.

Что делать? Здоровье он вернул. Точнее, ему вернули. Хорошее здоровье, куда лучше прежнего. Осталось вернуть власть.

И здесь думы начинали мельтешить и путаться. Прежде против него был царский режим, режим, у которого врагов было во множестве, а у него, Владимира Ульянова, врагов, считай, и не было никаких. Врагов царизма следовало сначала просеять, отбросить негодный материал, а затем организовать в Партию.

А теперь против него сама Партия. Да, обманутая, но много ли это меняет? Ничего это не меняет! Партия сильна единством, сомнения для неё гибельны, потому она их и отметает напрочь. Хуже стало Партии без него? Похоже, что нет. Солнце светит, жилпощадь выделяют, паёк растёт, и, главное, войны нет. Мир. Был Ленин — была война, заболел Ленин, уехал в Горки — настал мир. Ну, пусть в Горках и сидит. Ах, умер? Горе, горе-то какое… Переименуем Петроград в Ленинград — и будем строить коммунизм дальше. Сами. Без Ленина.

С чего начать? Вот ему, Ильичу, с чего начать? С самого начала. Старый друг Алексей Максимович выручил, прислал денег, хватит добраться до Америки. Он на днях и отплывает туда, в Новый Мир. Подальше от старого. От всего старого — от старого мира, от старых врагов, от старых друзей.

Пожалуй, нужно написать новое Письмо Американским Рабочим.

На пароходе и напишет…

Глава 17

26 сентября 1924 года, пятница

Лекция

— Ну, как? — спросил Рыков, глядя на лица присутствующих.

— Я не знаток. У нас хлебное вино не в почёте, — ответил Коба.

— А ты, Яцек, что скажешь?

Дзержинский понюхал, улыбнулся.

— Полноте, Алексей Иванович, полноте. Ну какая же это новая водка? Это Soplica Szlachetna Wódka, доставлена через Эстонию, в количестве полувагона, поступила на винный склад нумер один, по пути наполовину расхищена, на складе продолжались хищения, задержано двенадцать человек.

— Это плохо, — сказал Сталин.

— Такова реальность, Коба, такова реальность. Крали, крадут и будут красть, покуда стоит земля русская.

— Это мы еще посмотрим. Что украдут, то отработают, впятеро! Но я не о том. Плохо, что нет нашей водки. Нашей, советского производства.

— А вот и нет, Коба! Вернее, а вот и есть! — торжественно молвил Рыков.

— Не понял.

— Вот и нет — это в смысле, что твое утверждение неверно. Вот и есть — в смысле, что наша советская водка есть! — и Рыков ловким движением достал из-под стола бутылку. То есть хотел ловким, но задел краем бутылки о стол.

Но бутылка выдержала.

— Наше, советское стекло! — похвастался Рыков. — Обратите внимание: это не старорежимная бутылка, а новая, в литрах! Вернее, это бутылка емкостью пол-литра.

— А цена? — спросил Сталин.

— А цену поставим рубль. И гривенник за бутылку. И две копейки за пробку. Итого один рубль двенадцать копеек. Двенадцать копеек при сдаче бутылки и пробки будет зачитываться, и последующая стоимость будет рубль ровно. Ну, как?

— Это ты неплохо придумал, — сказал Сталин. — Это ты даже хорошо придумал.

— Еще бы! Это не банки грабить, тут куш побольше будет.

— Тебе, дорогой, не нравится, когда банки грабят? А когда деньги в партийную кассу поступают? Нравится, нет? — ласково спросил Коба.

— Что ты, дорогой. Нравится, ещё как нравится, — ответил Рыков. — Да только банки теперь наши! Все до единого! И смысл их грабить, если все деньги в банках и без того принадлежат партии? Разве чтобы сноровку не терять, — и он засмеялся деланным смехом.

Никто смеха не подхватил.

Сталин взял бутылку, повертел в руках.

— Дай-ка, открою, — Рыков откупорил бутылку, разлил по рюмкам.

— Что скажет знаток? — спросил Сталин Дзержинского.

Дзержинский понюхал, чуть пригубил, отставил.

— Это не водка. Это писи сиротки Марыси, — сказал он.

— Верю, и проверять не буду, — Сталин к рюмке не прикоснулся.

— Это не просто водка, — возразил Рыков. — Это вечный двигатель четвёртого рода. Одна бутылка приносит семьдесят пять копеек прибыли. Каждый день миллионы, именно миллионы трудящихся и не очень будут покупать водку. То есть каждый день казна будет пополняться на суммы, которые и не снятся грабителям банков. И бегать никуда не нужно — сами прибегут, в очереди давиться станут, чтобы отдать деньги. Кому? Нам! В смысле — советскому государству! Вот ты, Яцек, говоришь, что Русь стояла и стоит на воровстве. А я скажу, что воровство — прошлое. Отомрёт воровство при советской власти. Как общественное явление, воровство уже отмирает. Вместе с собственностью. Ведь если у всех поровну ничего нет — какое может быть воровство? Баловство разве. А водочка — она и есть основа! Как там у Пушкина? «Не нужно золото ему, когда простой продукт имеет». Золото, положим, нужно всегда, но золото из ничего не сделаешь. А простой продукт под названием «Водка» можно делать из картошки, зерна, патоки, да из чего угодно! Не жалея, на следующий год всё уродится заново. Каково? Николашка сухой закон решил устроить, и где тот Николашка? Сгинул тот Николашка! А водка вернулась! Америка — страна богатая, страна могучая, но вот приняла сухой закон, и знаю — выйдет ей это боком и ногами вперёд, — Рыков выпил рюмку махом, выпил и крякнул, и обтёр губы кусочком хлеба, и съел тот хлеб.

— Да. Пока до польской водки далеко. Но дайте время, дайте время… — и, без перехода, совершенно трезвым и деловым голосом:

— Так что, Яцек, слышно насчет фальшивого Ильича?

— Какого фальшивого Ильича? — удивился Дзержинский.

— Того самого. Который дал прикурить в Горках и навёл шороху в Петрограде?

— Ошибаетесь, Алексей Иванович, ошибаетесь. Никакого фальшивого Ильича не было, да и быть не могло. Была попытка левых эсеров воспользоваться смертью вождя и поднять мятеж. Попытка пресечена самым решительным образом.

— Ага, значит, так.

— Только так, Алексей Иванович, и никак иначе.