Сага о Годрланде (СИ) - Сторбаш Н.В. - Страница 7

Наше новое жилье располагалось далеко и от пристани, и от прежнего места, зато рядом раскинулась торговая площадь, а через улицу стояла высокая стена, тень которой закрывала наш двор сразу после полудня. Я сначала подумал, что это другой конец города, но раб через Хальфсена растолковал, что это такое огромное здание без крыши, где проводятся всяческие увеселения и игры.

Мы перекусили тем, что на скорую руку сготовили рабы, а потом ульверы занялись, чем им вздумалось. Почти всем вздумалось сходить к хваленым песчанкам и проверить, каковы гулящие женщины в Гульборге. А мне хотелось походить по городу, убедиться, что та стена и впрямь здание, глянуть, чем торгуют на торжище, поспрашивать про лекарей. Да вот беда — здешний язык знал лишь Хальфсен, и ему никак было не разорваться. Договорились на том, что раб отведет парней к бабам, а там иногда встречаются женщины с Северных островов, помогут парням растолковать, что к чему. А Аднтрудюр и без языка с любой бабой договорится. Не впервой.

Рысь, Тулле и Хальфсен пошли со мной. Простодушный на этот раз остался приглядеть за Альриком и домом.

Для начала мы решили обойти то самое огромное здание-стену. Оно тянулось на несколько сотен шагов! Через каждые полсотни шагов в стене были широкие ворота, в которые легко проедут две повозки бок о бок, но они казались такими крошечными! А вокруг них весь камень был исчерчен углем.

— «Великий бой Черного мечника против треххвостого скорпиона!», «Воины благородного Игнатиоса Ласкариса против воинов благородного Леонтиса Кидонеса!», «Последний бой Человека-Волка: смерть или свобода!» — зачитывал вслух Хальфсен.

— А тот пухлый говорил, что поединков тут нет, — усмехнулся я.

— Это не такие поединки, как на Севере, — возразил наш толмач. — Они дерутся не ради истины или суда, а ради славы и золота.

Драться ради славы — это понятно. Ради золота — тоже понятно, например, мы так дрались за ярла Сигарра против ярла Хрейна.

— Нет. Чаще всего тут дерутся рабы. Рунные, конечно, но рабы. Ласкарис и Кидонес — это благородные рода, и у них так много денег, что они купили сильных рабов, дали им руны, выучили сражаться, чтобы выпустить на арену. Чьи воины победят, тот благородный получит больше славы. А заодно и золота.

— Значит, слава идет не воинам, а их владельцам?

Хальфсен пожал плечами. Он сам знал о здешних порядках лишь по рассказам прежнего хозяина-фагра.

— А что за Человек-Волк? Почему «смерть или свобода»?

Толмач снова пожал плечами, но подошел к первому попавшемуся карлу, что сидел на камнях, выставив вперед культю. Они поговорили, и Хальфсен бросил ему самую мелкую из бронзовых монет. Как бишь их там? Звезды?

— Мне рассказали, что если раб-воин на арене получает десятую руну, то он становится свободным! А еще ему дают сердце твари и помогают стать хельтом. Дальше он сам выбирает, кому служить, но уже не как раб, а как воин, за достойную плату. Для благородных заполучить такого раба считается делом чести, поэтому они заранее договариваются с воинами о будущей службе, помогают им с оружием и доспехами. Но настоящий хозяин таких рабов — арена — не любит отпускать их просто так, потому зачастую для последнего боя им подсовывают либо очень сильных воинов, либо очень сильных тварей. Человек-Волк — это норд! И он вот-вот должен стать хельтом. Никто не знает, с кем он будет сражаться, погибнет или получит свободу. На такие бои люди любят ходить и смотреть!

Я остановился:

— Норд? Норд, что вот-вот станет хельтом или умрет? Как его имя, как зовут его отца? Есть ли у него прозвище?

— Фагры плохо запоминают наши имена, потому его здесь знают как Ликантропоса, Человека-Волка.

— Когда будет этот бой? Как на него попасть?

Хальфсен еще поспрашивал калеку и сказал:

— Бой будет завтра на этой самой арене. Но нужно заплатить за вход. Самые дальние места стоят десять астеронов. За места поближе спрашивают и двадцать астеронов, и даже два-три фенгари. А за лучшие места платят золотом, но туда пускают либо благородных, либо тех, кто под их покровительством.

— Завтра мы придем!

Я заглянул в кошель, там сиротливо болтались две серебряные монеты и несколько бронзовых. Всё, что выдал мне Хотевит.

Тулле посмотрел на меня ласково, улыбнулся и сказал:

— Кто-то растет с рунами, кто-то — с рождением детей. Кай растет с каждым увиденным городом.

— Это с чего же?

— Меньше смотришь на себя и больше на жизнь вокруг.

Зря мы отдали Тулле Эмануэлю в обучение. Своим единственным глазом он будто видел совсем не то, что мы, а говорить стал и вовсе непонятно. Висы скальдов распутывать интересно, а вот речи жрецов ещё поди разгадай.

Хотя жизнь вокруг и впрямь изрядно отличалась от нашей. Если бы в Сторбаше или в Мессенбю, да даже в Хандельсби появился хоть кто-то отсюда, неважно, чернокожий раб, пухлощекий муж в цветастом платье или голоногий воин, на него бы глазели, тыкали бы пальцем, а потом обсуждали бы еще зиму-две. Тут же никто и не замечал нас, нордов, хоть мы и были чудно одеты, иначе стрижены да с бородами все. Впрочем, в эдакой мешанине оно и не удивительно.

Казалось, что в Гульборг съехались люди со всех концов света. На одной улице народу было больше, чем во всем Сторбаше. Мелькали мальчишки-воришки, проходили господа с рабами, держащими над ними навесы, спешили торговцы с грузами; бряцая оружием, прошел хирд воинов, все хускарлы во главе с хельтом. А в том хирде и сарапы, и фагры, и живичи…

И чем ближе мы подбирались к торговой площади, тем громче и суетливее становилась толпа. Вскоре я увидел ту самую верблюду. Странно, что это не тварь с эдакими горбами на спине, но рун я и впрямь от нее не чуял. Кони, ослы, мулы, быки… и хотя скотина вся была знакомая, но выглядела она иначе, чем у нас: крупнее, жирнее и лысее. Наши коньки низенькие и мохнатые, чтоб зимой не замерзнуть, а тут кони высокие, ноги тонкие-тонкие, словно хворостины, шерсть гладкая, блестящая, глаз горячий. Сразу видно, не поскачет, а полетит стрелой. За такого и впрямь можно марку золота отдать.

Чуть подале торговали людьми. Дешевле всего были дети, особенно девочки, их отдавали даже за серебро, потому даже у небогатых годрландцев был хотя бы один раб.

Оружейные, доспешные, кузнечные ряды. Мы ходили по торжищу до самого вечера, а как проголодались, прямо там зашли под навес, поели горячей каши с мясом и выпили горячего настоя, от чего я вспотел еще сильнее.

Вернулись домой к темноте, а там ульверы наперебой кинулись рассказывать про тех самых песчанок. Кто-то взял черную, кто-то белую, у одного баба умела плясать, у другого — еще чего-то. Но стоило мне заикнуться про завтрашний бой норда по прозвищу Волк, как парни и думать забыли о бабах.

— Все пойдем! — сказал Эгиль. — Глянем, что тут за бои.

— А монеты-то у вас остались?

Парни растерялись. Аднтрудюр спустил на песчанок все монеты, что у него были, и он был такой не один. С голоду-то мы не помрем, за снедь Хотевит платит, а вот на баловство серебра нет.

— Ладно, я заплачу, — сказал я.

На самые дешевые места хватит. А вот потом нам стоит поискать какую-нибудь работенку. Поди, и здесь нужны хирдманы! Подраться с кем, тварь выловить или еще чего-нибудь. Людей-то тут вон сколько!

1 Эрторг — 8,67 г, илиос — 4,5 г

Глава 4

Когда раб-управитель узнал, куда мы собираемся, то собрал несколько тюков еды, наполнил кожаные сосуды вином и навьючил нас, словно мы не на поединки посмотреть идем, а в поход на седмицу. Через Хальфсена предупредил, что там будет много воров, и что монеты лучше спрятать подальше. Заботился о нас словно курица о цыплятах. Чудно!

Раб этот был из рунных, хоть и недалеко поднялся, всего лишь до третьей, к тому ж покалеченный, прихрамывал на левую ногу. Ульверы не привыкли в рунных видеть трэлей, потому говорили с ним, как с равным, сажали есть с собой, подарили красивый нож. При помощи Хальфсена мы узнали его историю. Лавр, так звали раба, родился свободным, в семье обычных пахарей, только сыновей там хватало, а земли — не особо, потому он подался в конунгово войско. Там Лавр дорос до третьей руны. Он понемногу откладывал монеты, получаемые за службу, чтоб через два десятка зим, когда его отпустят и дадут землю, построить небольшой домик, жениться и обзавестись хозяйством. Обычай тут такой: после службы давать землю. И многие воины женились именно под старость.