Пять жизней и одна смерть - Лик Амалия - Страница 7

Все эти мечты остались где-то глубоко в душе – ведь теперь я не знаю, проснусь ли следующим утром. Можно ли строить планы на будущее при такой жизни? Стоит ли завести цветы или приютить животное? Я живу одним днем, одним только «сегодня», живу здесь и сейчас, и это полностью отражается на облике моего жилища.

Мы проходим на кухню, куда Альберт, как истинный джентльмен, помогает мне донести пакеты с покупками.

– Не стесняйся и будь как дома, – говорю я приглушенно. – Ванная, если что, слева. Я поставлю чай, а ты располагайся на диване.

Не дожидаясь ответа или вопросов с его стороны, я отворачиваюсь к кухонной стенке.

Краем глаза замечаю, что он внимательно и немного осторожно прогуливается взглядом по квартире, по стенам и мебели, двери на балкон, замечая безликость и бесцветность. Потом пристраивается на диване.

– Может, тебе нужна помощь? – интересуется он.

– Нет, уж чай я сделаю, не переживай. Пару минут.

Пока я копошусь на кухне, раскладывая сладости на тарелки, доставая чашки, заваривая чай, в комнате застывает абсолютная тишина.

И вот с полными руками всякой посуды я замираю посреди комнаты, заметив, как Альберт рассматривает мои записи, оставленные в хаотичном порядке на журнальном столике.

«Вот черт!». Мысли мечутся в разные стороны, рикошетя, словно заряженные пули от непробиваемых стен. Чувства неизведанного стыда и уязвленности подступают к горлу.

– Что ты делаешь? – говорю я стальным, чуть позвякивающим голосом, думая еще и о том, чтобы удержать то, что было в руках.

– Ничего криминального. Просто сую нос не в свои дела, – отшучивается он.

– Да, именно так, – сухо отвечаю я, упершись в него взглядом.

Напряжение скапливается в комнате липкой жижей и съедает воздух, который предназначался для наших невесомых разговоров.

Ставлю чашки и тарелку со сладостями на край столика и быстрым движением собираю все свои «секретные» наработки, распечатки из интернета и разные заметки.

– Пожалуйста, расставь чашки, а я принесу чайник, – выдавливаю я, делая вид, что инцидент забыт.

Альберт не отвечает, просто кивает, быстро встает и занимает себя сервировкой стола. Гулливеровскими шагами добираюсь до кухни, сую листы в первый же ящик с посудой и, стараясь унять непрошеную дрожь, берусь за ручку чайника.

«Чего я боюсь? Он ничего не знает обо мне. Да и какая разница, даже если знает. Пусть знает, если знает! Это не я напросилась на чай!»

Делаю выдох, затем глубокий вдох и, взяв себя в руки, с заварочным чайником возвращаюсь к нему. Разливаю чай и сажусь на другой конец дивана.

– Ну так как дела? – зачем-то спрашиваю я.

Альберт улыбается:

– Прекрасно. Я пью наивкуснейший чай с прекрасной девушкой. А у тебя?

– Тоже сойдет.

Он молчит и смотрит на меня внимательно, словно изучает.

– Просто не люблю, когда… когда лезут в мою жизнь, – произношу я резче, чем собиралась.

– Я не хотел. Не знал, что там что-то важное. Пытался скоротать время. Ну и я же адвокат, наглость – издержка профессии.

– Наверное. Может, это и мое упущение, просто я не ждала гостей.

– А я вот напросился. Предлагаю начать все сначала. Я Альберт, двадцать семь лет, работаю адвокатом, одинок, хотел бы завести собаку, потому что люблю собак, но знаю, что у меня не хватит на нее времени.

Напряжение понемногу рассасывается, я откидываюсь на спинку дивана и делаю глоток ароматного жасминового напитка.

– Прямо как в клубе анонимных одиночек. Ну а меня зовут Л… – Я немного запинаюсь и давлюсь чаем.

– Эй, ты чего, аккуратнее. Дать воды? Постучать по спине? – тараторит он в унисон моим кряхтениям.

– Нет, нет, все хорошо, – успокаиваю его я, откашливаясь. – Давай я начну сначала.

«Чуть расслабишься – и все, попала. Вот поэтому не стоит заводить знакомства, друзей и возлюбленных».

– Попробую еще разок. Итак, меня зовут Анна, мне двадцать, работаю официанткой, ну и признание века, но я должна это сказать, а ты должен это знать, раз решил со мной связаться: я странная.

Альберт усмехается, но я вижу, что моя оговорка не прошла мимо его ушей.

– И в чем же ты странная, Анна?

– Во многом, – отвечаю я, ни капельки не смутившись. – И вообще, сейчас моя очередь задавать вопросы. Скажите, Альберт, – я демонстративно принимаю вид думающего философа, стучу пальцем по лбу, будто осмысливаю тайны Вселенной, и продолжаю: – Кем вы хотели стать, когда были ребенком?

– Да уж, Анна, такого вопроса я не ожидал. Дай-ка подумать. Так-так-так… Надо вспомнить. Я хотел быть… барабанная дробь… ветеринаром! – громко произносит он, словно объявляя победителя лотереи. – Да, именно ветеринаром, я знаю, что это банально, и вижу твою хитрую улыбочку. Конечно, тебе смешно, но я правда представлял, как буду спасать животных, лечить кошек и собак, ну и так далее. – И тут в его взгляде проскальзывает грусть, но он молниеносно смахивает ее ресницами, натягивает широкую улыбку и делает глоток чая.

– Но зато ты спасаешь людей, а это тоже неплохо, – выдаю я, словно в утешение. Хотя, зачем его утешаю, я и сама не знаю.

– Не всегда тех, кто заслуживает, но да, фактически так и есть, – произносит он, немного оправдываясь. – А ты? Кем ты хотела стать?

– Я?

В такие моменты я вспоминала себя: Лину – девочку, мечтавшую о многом.

– Я мечтала быть художником.

– Оу, ты рисуешь? Где ты тогда прячешь все свои картины, краски и все такое? Почему я их еще не заметил?

– Я уже не рисую… – с горечью в голосе отвечаю я.

Глава 4

Молодость – самое волшебное, незабываемое, ошеломительное время.

Это был конец лета, тогда я еще просыпалась в своем теле. Каждое утро, открывая глаза, знала, где я, кто я, знала свое тело, самое любимое и родное, пусть и неидеальное. Сложно описывать саму себя: обычная, невысокая, среднего телосложения, с серыми глазами и светло-русыми волосами. Такие же светлые брови и ресницы, бледно-розовые губы – как по мне, так тонковаты для моего курносого носа. И да, у меня была особенность, как называли ее родители. Хотя называть хромоту из-за разной длины ног «особенностью» – ну так себе.

Тем летом мне было семнадцать, и я с отличием окончила школу, после чего не без помощи родителей поступила на самый престижный архитектурный факультет в университете нашего города Мэя. Что бы я действительно хотела рассказать о той себе – больше всего в жизни я любила рисовать. Просто обожала водить цветом по белому листу. А еще я была влюблена в карандаши и кисти, в льняные и хлопковые холсты, в свой мольберт и альбом для графических зарисовок. У меня не было друзей. После аварии я стала стесняться и избегать сверстников. Рисунки заменяли мне реальную жизнь, в них существовал совершенно другой, идеальный, мир, где я могла быть уверенной в себе.

В любое свободное время я брала в руки карандаш, который протягивал линии по безукоризненному полотну. Я была словно первооткрыватель, строитель железной дороги на необжитых территориях. И вот на чистом, пустом месте зарождается жизнь, деятельность, персонажи и события. Я любила чувствовать, что мои руки могут создавать. Создавать – это прекрасно, божественно, волшебно. Никто, кроме тебя, этого не сделает. Внутри все оживало. Это индивидуальность, потенциал, твоя, и только твоя, реальность.

Был первый день в университете, и я безумно переживала. Папа подвез меня к главному входу, пожелал прекрасного дня, заставил чмокнуть его в щетинистую щеку и умчался по делам. А я, в длинном легком лимонном платье, в обнимку с альбомом, осталась стоять перед величественным строением, вход в которое был теперь для меня открыт. Светило солнце, одевая кожу позолотой. В воздухе витал сладковатый запах поспевающих яблок из сада, раскинувшегося рядом с основным корпусом университета. В душе царило лето.