Даром (СИ) - Каляева Яна - Страница 31

Кашляю — закуска пошла не в то горло.

— Как «тысячи бомжей»? Откуда — тысячи?

Леха мрачно усмехается:

— Ты вот, Саня, был айтишником, стал бизнесменом… Страшно далек ты от народа. Прикинь, сколько людей в Одарение тупо пожелали денег. Кто заработал, кто намутил, кому просто стало везти в финансовых вопросах. А тут же дело такое… если где-то прибавилось, значит, в другом месте убавилось. Куча народу обнищала и вылетела на занюханную обочину жизни. «Небо» это — такая обочина и есть. Там часть зданий почти достроена, даже коммуникации проложены уже, и к электричеству «небожители» подрубаются — коммунальщикам проще оставить как есть, потому что все равно будут присасываться и как бы не сожгли все к чертям собачьим. Там и совсем опустившиеся бомжи чалятся, и нарики конченные, и урки, и протестная молодежь. Некоторые, впрочем, даже работать пытаются, просто жить негде больше, вот там и ночуют. Мы, конечно, и облавы проводим, и агентуру прикармливаем, но что толку… это лабиринт, город в городе.

— Удалось найти, с кем там Алина общалась?

— Да, но толку-то… Нашли компанию хиппарей, к которой она прибилась поначалу. Ей там дали кличку Элли. Потусила с ними два дня, а потом ушла неизвестно куда. Других следов нет.

— Ясно… А как по-твоему, что с ней могло случиться?

Леха хмурится и отводит взгляд:

— Сань, ну ты сам подумай… Что могло случиться с домашней девочкой в бомжатнике? Если повезло, встретила какого-нибудь лоботряса и укатила с ним автостопом в голубую даль, а папашу забыла как страшный сон. Может, вернется, когда оголодает как следует. Или хотя бы выйдет на связь, когда попустится. Если не повезло… изнасиловали и убили, а тело спрятали в заброшенных коммуникациях, оно там может хоть десять лет пролежать ненайденным. В «Небе» ее, скорее всего, теперь нет, живой по крайней мере — не выдержала бы столько, вернулась бы домой. Жизнь там не сахар. Между нами, искать девку уже бесполезно.

Пожимаю плечами:

— Что же, бесполезно так бесполезно.

— Э-э, Саня, ты чего задумал? Знаю я этот твой взгляд! Даже не думай лезть в этот гадюшник! Там куча людей, которым терять уже нечего. Это опасно, понимаешь?

— Да, конечно, понимаю.

Леха закатывает глаза к потолку:

— Ладно, знаю тебя, все равно полезешь. Ну, пиши мне хотя бы три раза в день, что жив-здоров. Не хватало мне, чтобы и ты пропал…

* * *

— Алина была не такая, как эта похабная современная молодежь, — рассказывает гражданин Михайлов. — Никаких тусовок, пьянок, сигарет, наркотиков, распутства, понимаете? И музыку пошлую Алина не слушала, в игры для дебилов не играла. Сидела дома, читала хорошие книги.

— А почему у нее не было подруг?

— В детстве я запрещал ей водиться с одноклассницами, забирал из школы сразу после уроков, а потом и вовсе перевел на домашнее обучение. Ограждал, как мог, от дурного влияния.

— Ясно-понятно…

Михайлов — потертый мужичок с выдающимся пузом. Ему сорок пять лет, но выглядит он старше. Племяшка Юлька называет таких мужчин скуфами и еще подначивает меня, что я «оскуфился», когда я пытаюсь критиковать ее манеры. Подростки обозначают так людей старшего поколения, запустивших себя, но свято верящих в собственное моральное превосходство.

Квартира выглядит не столько грязной, сколько захламленной. Пыльные шторы едва пропускают дневной свет. И повсюду развешаны самодельные украшения — плетеные круги, унизанные бусинами и перьями. Вроде бы такие штуки называются ловцами снов.

— Это Алина мастерила?

— Да, она увлекалась рукоделием, даже пыталась продавать поделки. Правда, доходов едва хватало на материалы. Алина пыталась выйти на работу, но нигде не могла найти достойных условий, понимаете?

— А сами вы кем работаете?

— Был водителем автобуса. У меня и Дар открылся такой — езжу я ровно, в расписание попадаю. Но в администрации парка одни сволочи окопались: и обеденные перерывы у нас не по нормативам, и на премиальных обворовать пытаются. Я отстаивал свои права, жаловался в трудовую инспекцию и в профком — и меня уволили якобы по сокращению штатов! Хотя никакого сокращения нет, водителей не хватает! Ничего, я с ними сужусь уже, они за все ответят!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Мда, ну и клиент попался… Это как же надо всем выносить мозги, чтобы с профессиональным Даром умудриться потерять работу.

— С Даром к управлению транспортом вы, наверно, можете стать персональным водителем?

— Вот еще! В прислугу я идти не намерен. И Алине никогда бы не позволил заниматься унизительным трудом. Но она и в приличные места даже на собеседования перестала ходить…

— А какой у нее Дар?

— Она умеет создавать поделки, которые внушают определенные сны. Вот смотрите, эта — для радостного сна, эта — для спокойного, а вон та — для странного, мистического.

Пожалуй, с таким Даром можно было бы создать бизнес. Но тут нужно уметь в нетворкинг: рекламировать себя, раскручиваться, общаться с людьми — все то, что для «огражденной от дурного влияния» Алины должно быть запретным неизведанным миром…

— Возьмите ловца снов домой и повесьте над подушкой! — настаивал Михайлов. — Увидите, как моя дочь талантлива!

— Нет, спасибо, в другой раз…

Если оно и правда работает, то прикасаться к этому не хочется даже шестиметровой палкой. Мало ли какие сны наведет поделка девушки, выросшей в явно нездоровой атмосфере. Слишком уж свежа в памяти Анюта из «Тихой гавани» и ее шепоток: «Я уведу тебя… там хорошо». Голова у меня одна, и пускать туда кого попало запросто может выйти себе дороже.

— И вот посмотрите, что я нашел пять дней назад на улице Ленина… — Михайлов сует мне под нос грязноватое птичье перышко. — Алина вплетала такие в свои ловцы снов. Я повесил его над кроватью и увидел сон, понимаете? Попробуйте сами, вы убедитесь!

Вздыхаю. Перышко, действительно, похоже на те, что использованы в поделках, но вообще-то все они похожи. Улица Ленина — главная транспортная магистраль города, через нее ездят отовсюду и везде. Несчастный отец хватается за соломинку.

— А о чем был сон? — спрашиваю для порядка.

— Не знаю… Сложно описать. Лучше, если вы сами попробуете. Мне вот стерва эта, жена бывшая, вспомнилась отчего-то… Так вы станете искать мою Алину?

Смотрю на жалкого, склочного, нищего дядьку, сидящего напротив меня на колченогом табурете.

Никто ему помогать не станет. Если не я — никто.

— Ничего не могу обещать, но попробую. Только не ждите чуда, слышите? Просто попробую.

* * *

Роюсь в недрах своего шкафа. Где-то там, помнится, был пакет со старой одеждой — все собирался вывезти ее на дачу, но забывал.

Да, вот он. Пакет рассыпается в труху у меня в руках — тогда как раз была мода на биоразлагаемость. Достаю ветхие, покрытые неотстирываемыми пятнами джинсы, растянутый свитер, стоптанные кроссовки. Чуть подумав, под низ надеваю надежное термобелье — раздевать себя я все равно не позволю. Остаток шмотья собираю в старый рюкзак. Туда же укладываю старое туристическое снаряжение, с которым ходил в походы еще в школе: спальник с торчащим из дырок грязным синтепоном, гнутую железную кружку, алюминиевую ложку. Хорошо, что я столько лет ленился донести этот хлам до помойки. Добавляю флягу с водой и несколько плиток шоколада. Два-три дня прожить можно, а больше времени на это дело у меня все равно нет.

Бриться я с утра не стал, и удачно, что уже пару месяцев не был в парикмахерской — если взлохматить отросшие волосы, видок получится неопрятный. Переоблачаюсь. Ссутуливаюсь. Теперь из зеркала на меня смотрит печальный, потрепанный жизнью мужчина. От мысли, что я могу выглядеть и так, делается неуютно.

Старый, купленный второпях по дешевке смартфон я с вечера поставил на зарядку — батарейка в нем еще вполне рабочая. Сношу все приложения, кроме мессенджера. Без связи оставаться не стоит. Беру надежный, полностью заряженный аккумулятор. Достаю из кошелька несколько купюр и сую в карман. Туда же — распечатанную фотографию Алины из ориентировки. Больше ничего у меня при себе не будет — ни банковских карт, ни документов. Чуть подумав, кладу в карман выкидной нож. Надеюсь, до этого не дойдет, но осторожность не повредит.