Левый берег Стикса - Валетов Ян - Страница 57

— Тогда — кто? — переспросил Тоцкий.

— Мы делили апельсин, — продекламировал МММ. — Много нас — а он один. Я это еще своему старшему сыну читал, когда он маленький был. До сих пор помню близко к тексту.

И продолжил.

— Эта долька — для ежа. Эта долька — для ужа. Эта долька — для утят. Эта долька — для котят. Эта долька — для бобра. А для волка — кожура.

МММ внимательно посмотрел в глаза Тоцкому.

Он сидел в большом, не по размеру, кресле — элегантный, властный, усталый и проницательный гном. Достаточно умный, чтобы не выделяться. Достаточно богатый, чтобы чувствовать себя независимым. Достаточно предусмотрительный, чтобы сделать основным бизнесом политику, а не наоборот.

— А теперь, Андрюша, самая неприятная часть того, что я хочу тебе сказать. Есть несколько людей, на которых завязаны все нити и кто должен сыграть расписанные роли в этой игре. Это уважаемый мной господин Краснов, твой друг и шеф. Это господин Гельфер. Тоже твой старый друг. Это господин Калинин. Обращаю твое внимание — с ним ты тоже состоишь в дружеских отношениях. И ты. Существуют, естественно, директора ваших предприятий, банковские клерки высшего уровня — их тоже разыграют. Но они — карты помельче.

Он задумался.

— Ваши хозяева и учредители. У них есть другое гражданство, если ты в курсе. Момент выбран так, что бы они имели возможность не вернуться в страну. Их противодействие оттуда куда менее действенно. А в случае проявления безумной отваги — есть, знаешь ли, методы, и разнообразные. Но во всей вашей компании меня интересует один человек. Ты.

— Мне приятно это слышать, Михал Михалыч, — сказал Тоцкий. — Но меня интересуют и мои друзья. И сейчас Диана Краснова с детьми, и Артур в руках у Лукьяненко. И им, в общем-то, плевать, что он в этой комбинации пятое колесо. И проблемы Кости мне не безразличны. И я не знаю где Миша Калинин и что с ним сейчас. Его телефон молчит. Я не похож на крысу, Михал Михайлович? Или, все-таки, похож?

— Ты похож на глупого пацана, который начитался «Трех мушкетеров». Можешь поверить мне на слово. Наступает момент, когда каждый умирает в одиночку.

— Возможно.

— Нет, Андрюша. Не возможно, а точно. Знаешь, что разумный человек сделал бы на твоем месте? Вылетел бы из страны. Немедленно. Ты небеден. Мир большой. Есть множество стран, где тебя бы приняли с удовольствием. Ты, к счастью, холост. Родители тебя поймут. Паспорт с тобой?

— Это не имеет значения, дядя Миша.

— Имеет, к сожалению. Думаю, что времени у тебя — до утра. Может быть, чуть больше. До польской границы — шесть часов по Варшавке. Дальше — тебя учить не надо. Тебя довезут на моем джипе. С номерами Верховной Рады никто не остановит. Не валяй дурака, Андрей. Героев не бывает. Езжай, пока не поздно. Послушайся, я тебе никогда не давал плохих советов, так ведь?

— Так, Михал Михалыч. И я вам очень благодарен за ваше участие. Вы, действительно, хороший друг. Но.… Если бы я мог сделать что-то для вас, я бы тоже это сделал. Несмотря на разные обстоятельства. Верите?

— Верю, — сказал МММ. — Как ни жаль — верю. Значит, не поедешь?

— Нет. Сейчас — нет. Я попробую помочь ребятам. Вытащить их. А потом.… Потом — посмотрим. Вдруг вы ошибаетесь?

— Хотел бы я ошибаться, Андрюша. Ну, да ладно, чем я могу помочь? Люди? Машина?

— Машина есть. От людей не откажусь. И еще, если можно, мне нужен мобильный, желательно чистый. На мой сядут с минуты на минуту. Если уже не сидят. У вас этого добра много, дядь Миша.

— Хорошо, — сказал Марусич, поднимаясь. — Трубку бери ту, что на столе. Свеженькая. Двое поедут с тобой. Вооружены. С документами. Но стрелять не будут, извини. Нельзя, не отмоюсь потом. Только если тебя будут убивать.

— Спасибо и на том, дядя Миша.

— Да не за что, Андрей.

Они вместе вышли на крыльцо дома. Вокруг, покачиваясь от легкого ветерка, шумели сосны. Пахло хвоей.

Марусич в полголоса отдал приказ начальнику охраны и через несколько секунд, из темноты бесшумно вынырнули двое мужчин, и замерли около «вольво» Тоцкого.

— Ты только не дури, — попросил Марусич, — и в солдатики не играй. Шлепнут ведь. Ставки высокие, человек на этом фоне — ничто. Растереть и забыть.

— Догадываюсь. Жаль, что так получилось, Михал Михалыч…

— И мне жаль. Жизнь, вообще, паршивая штука, Андрюша. Но, что поделаешь? Кто сказал, что мир должен быть справедлив?

Они обнялись.

— Я распоряжусь, что бы вам помогли выехать, — сказал МММ решительно, отстраняя Тоцкого на вытянутые руки. — Мой джип пойдет с вами. Хер с ним, расскажу что-нибудь. Не привыкать. Это для тебя. Они мне — никто.

— А я кто?

— Ты? Ты — воспитанник. Старый друг, в конце концов. Ты такой, каким я был.

— А они мои друзья. Не сотрудники, не коллеги. Друзья. Я не могу иначе.

— Ты такой, какой я был, — повторил Марусич. — Я не всю жизнь был начальником или политиком. Когда-то я тоже был человеком.

— Вы и сейчас — человек, — сказал Тоцкий, искренне. — Просто у меня есть возможность выбирать.

— Нет у тебя такой возможности, — сказал МММ, глядя на него снизу вверх. — Нету. А тебе на это — плевать. Вот и вся разница. Удачи.

— Спасибо, дядя Миша.

— Удачи, — он неловко взмахнул рукой. — Даст Бог — свидимся.

Тоцкий, не оглядываясь, пошел к машине.

Тот, кто никогда не ходил по ночному лесу, и представить себе не может, что это такое. Даже знакомая дорога начинает казаться незнакомой. Ветки и пеньки, которые совершенно не мешают днем, ночью хлещут по лицу и бросаются под ноги. Горбики, ямки, заросшие травой или засыпанные хвоей, корни деревьев, побеги ползучих растений, колючки, острые края листьев… Диана, будучи типичным городским жителем, понятия не имела, что для того, чтобы преодолеть полкилометра, ей придется отдать почти все силы. Дремлющая на плече Дашка с ее пудом веса, казалась огромной каменной глыбой. На их счастье, Марик умудрялся каким-то неизвестным Диане образом, ориентироваться в сплетении тропок, густо заросших по краям свежими побегами папоротника. Он подсвечивал себе фонариком, крутил стриженой головой, отмахивался от комаров, назойливо летящих на свет, и упорно вел их вперед.

Лес очень быстро стал совсем диким. Если в начале следы присутствия человека еще угадывались — по мусору и следам кострищ у самой тропы, на прилегающих маленьких полянках, то, вскоре, и они исчезли. Зато звуки, которые практически не были слышны возле дома, здесь наполняли влажный воздух сполна. Лес жил своей ночной жизнью — пощелкивал, шуршал, скрипел, вскрикивал и протяжно ухал голосами птиц, хлюпал и плескался в реке, неспешно текущей слева, за густым кустарником. Для человека непривычного — это было удивительно неприятно, словно кто-то кровожадный и таинственный скользил во тьме, описывая круги, настолько сильный и уверенный в себе, что и скрываться, не считал нужным.

Первое время Диана вздрагивала от неожиданных звуков, прижимая к груди Дашку, и едва сдерживала крик испуга, но, вскоре, отупляющая усталость и боль в руках сменила страх. Главным стало желание не упасть, не уронить ребенка, не напороться на острые, обломанные ветки, торчащие из кустарника. Все остальное — потом.

Шума погони слышно не было. Диана не была уверена, что Лукьяненко и его гоблины не бросились, вплавь, через реку, но надежда на то, что они потратят время на то, что бы понять какой дорогой пошли беглецы, все же была. Отыскать во тьме место их выхода на противоположный берег, да и, вообще, представить, что они рискнули плыть по реке, с маленьким ребенком на руках… Задачка перед Лукьяненко была поставлена нелегкая. Во всяком случае, несколько часов они выиграли, несомненно. За несколько часов можно уйти достаточно далеко. Если она выдержит, конечно.

Она перехватила Дашку поудобнее и, стараясь шагать за сыном след в след, нырнула в заросли дикого орешника.

Тоцкого они слушали внимательно. Голос Андрея, искаженный трансформацией в «цифру» и «громкой» связью, звучал неестественно, металлически. По мере того, как он удалялся от Киева, связь становилась все хуже и хуже, разговор прерывался — для того, чтобы окончить беседу, Тоцкий был вынужден остановиться.