Левый берег Стикса - Валетов Ян - Страница 30

Единственное, в чем они так и не нашли общего языка — это полное неприятие Дианой политических споров. Она, как достойная жена, интересовалась Костиной работой, вникала в его трудности и, даже обсуждала с ним некоторые экономические вопросы, проявляя к ним интерес дилетанта. Но политика — увольте! Срабатывал блок, Диана раздражалась, сама не понимая от чего. И Костя старался с ней на эти темы не разговаривать, довольствуясь яростными стычками с приятелями на их регулярных сборищах. Диана чувствовала перед ним определенный комплекс вины, но, что сделаешь, ей действительно было наплевать на депутатские дебаты, напоминающие репортажи из Бедлама, на интриги Ельцина против Горбачева и Лигачева, и Горбачева против всех остальных, на перестановки в Политбюро и остальную мышиную возню. Она хотела только счастья и покоя для своей семьи и себя, хотя, в глубине души, понимала, что связь между частным и общим есть, и она ведет себя, как страус, прячущий голову под крыло. Но ничего с собой поделать не могла. Да и не хотела, если уж быть до конца честной.

В марте девяностого года Костя стал Первым обкома комсомола и получил от друзей-приятелей в лице Тоцкого, смешное и меткое прозвище — Вождь, рассмешившее Дину до слез. Летом, они втроем уехали в Гурзуф и провели там прекрасные три недели, а в августе 1991 Диана впервые почувствовала, что политика, к сожалению, имеет влияние на личную жизнь.

В субботу, когда Динины родители забрали Марика на дачу, и к Красновым пришли гости. Над городом висело красное, засыпающее солнце и жаркое марево над раскаленным асфальтом, заставляло дрожать воздух. Даже ветер с реки не освежал — он нес с собой запах цвелой теплой воды, и заводского дыма — на гербе города не даром был изображен разливной ковш. Дышалось тяжело. Пыльная листва на деревьях лениво шевелилась, на лавочках у подъездов расселись всезнающие бабульки, из беседки в глубине двора доносился стук костяшек домино — пенсионеры начинали вечер выходного дня.

Мужчины курили на балконе, а их жены с удовольствием подставляли лица под потоки воздуха от вентилятора, работавшего в углу комнаты. Стол был накрыт, но есть не хотелось — даже неутомимый в еде Комов потерял аппетит от удушающей жары. Не было ни обычных споров и обсуждений, не ерничал разморенный Шурик, не изощрялся в злословии Тоцкий и, что совсем убило Диану — Калинин снял с шеи галстук, что было для него равносильно стриптизу в публичном месте.

Утром Красновы поехали к родителям Дианы на дачу. Сидели в саду, пили холодный и вкусный домашний квас, купались в речке — в общем, вели растительную жизнь гостей на дачном участке, беззаботных и ленивых. Диана вспомнила бунинских дачников и весь день размышляла, как бы и где соблазнить собственного мужа, но, вероятно, в бунинские времена дачи были больше, сады — гуще, а грядок с помидорами не было вообще.

По возвращению домой они с удовольствием выяснили, что ход мыслей у них совпадал, выкупали, покормили и уложили спать, уставшего от свежего воздуха, Марка, а потом — устроились в своей спальне и занимались любовью до полного изнеможения. Слабо гудел вентилятор, трогая занавески, машины на улицах исчезли до рассвета, и только редкие ночные троллейбусы нарушали густую ночную тишину за окнами. Диана легко и незаметно провалилась в сон.

Звонок телефона раздался, когда небо уже розовело. Длинный, тревожный междугородний звонок. Диана вздрогнула и проснулась с явным ощущением страха — скорее стихийным, чем осознанным. Это было предопределено наследственностью — страх перед ночными звонками — они приносили несчастье.

— Да. — Сказал Костя в трубку. — Краснов слушает. А это ты, Витя… Слушай, ты знаешь который… Что? Да, нет… Нет. Тихо.

— Он встал с постели и подошел к окну, не выпуская телефона из рук.

— Я отсюда особо ничего не вижу. Слушай, неужели они решились? Это же безумие…

Пауза.

— Может быть, ты паникуешь?

Голос в трубке бубнил не переставая.

— М-да… Спасибо. Пока не знаю. Какая уж тут позиция. Они всех передавят, как крыс. Да, я знаю твой телефон на ЦТ, но думаю, что он будет отключен или на кнопке. Да. Нет… Буду тебе очень благодарен. Дай Бог.

Он замолчал. Потом вдруг сказал, охрипшим голосом:

— Нет… Не может быть…

Голос в трубке бубнил громче.

— Спасибо. Я прошу тебя, ты только не лезь в пекло. Хорошо. Вечером — если будем живы.

Диана тоже встала и, набросив халат, подошла к Косте. Он стоял у окна, с трубкой в руке. Лицо у него было чужое, незнакомое ей, жесткое. Глаза из-под бровей смотрели, как мертвые, не мигая.

— Что случилось? — спросила она шепотом. — Что-то плохое, Костик?

— Звонил Витя Казаков, — сказал он.

Казакова Диана знала. Он учился на журфаке лет на пять раньше, чем она поступила в Университет, и теперь был одним из популярных тележурналистов. Они с Костей бывали у него, в Москве, и он приезжал к ним в гости несколько раз. Раньше они с Костей были дружны, а теперь — просто поддерживали теплые отношения.

— В Москву вводятся войска. Ему звонили из Останкино. На телестудии — сотрудники КГБ. Утром будет зачитан текст обращения к народу. Это государственный переворот, Ди.

Ей стало холодно. От его голоса, и от этих слов.

— Приготовь кофе, пожалуйста. Я должен ехать. — Он вымученно улыбнулся. — Выше нос, любовь моя. Это еще не конец.

Он вызвал машину, быстро умылся и оделся. Диана хлопотала на кухне, полумертвая от волнения.

— Предупреди всех. — Он уже говорил по-военному, короткими, рубленными фразами. — Позвони своим, моей матери, друзьям. На улицу сегодня — ни шагу. Пусть не болтают лишнего. Здесь не Москва, здесь будут выжидать. Я буду у себя. Позвоню обязательно. Держи телевизор включенным. И радио — по Би-Би-Си и «Свободе» будут передавать сводки. Если не заглушат.

Он поцеловал ее.

— Не бойся, Ди. — И ушел.

Она обзвонила всех, кого могла, повторяя страшное известие. Сонные голоса мгновенно преображались, Шурик от неожиданности выматерился, Комов тяжело дышал в трубку, отец подавленно замолчал. Андрюша Тоцкий — присвистнул и сказал, неожиданно серьезно: «Что и требовалось доказать!», Миша Калинин совершенно спокойно, будто бы она и не разбудила его — поблагодарил и осведомился, где Костя.

Диана отчетливо представила себе, как от ее телефона катятся по городу волны тревоги, множатся звонки, как круги от капель дождя, падающих в пруд, сначала одинокие, но, через несколько мгновений, превращающие гладь воды в рябую, морщинистую поверхность. Она с трудом дозвонилась к свекрови, долго ее успокаивала, сама не имея уверенности в том, что у этой истории будет счастливый конец.

В шесть часов утра, диктор, с застывшим от испуга лицом, зачитал корявое и лживое, до полного неприличия, обращение. От самого слова — «ГКЧП» — Дину просто перекосило — но это были эмоции. А радио уже передавало о танковых колоннах кантемировцев, идущим к Москве, о БТРах и спецвойсках на столичных улицах. О реакции мировой общественности, не спящей или проснувшейся от испуга, на мнение которой, было, в сущности — наплевать.

Голос «Эха Москвы» вдруг мощно зазвучал через «бывшие» вражеские передатчики, по Москве рассыпались телеоператоры и журналисты, народ вырвался на улицы, с экрана телевизора лилась классическая музыка — нескончаемое «Лебединое озеро», прерываемая только новыми потоками лжи. Диана подумала о том, что сейчас начнется в столице, и набрала Костин номер телефона. Линия была занята. Диана перезванивала раз за разом, пока Костя не снял трубку.

— Нет, Ди, у нас все спокойно. — Голос его звучал сухо. — Беспорядков нет. Буду звонить, хорошо?

Ему сейчас не до нее. Она не обеспокоилась и не обиделась — просто отметила этот факт.

Весь день она отвечала на звонки, слушала радио и телевизор, звонила сама и никак не могла представить себе баррикады на московских проспектах, искореженный танковыми гусеницами асфальт площадей, горящие троллейбусы и огромные толпы людей — москвичей и не москвичей, заполонивших улицы.