Бывший. Игра на поражение (СИ) - Коваль Лина - Страница 5

Застегнув его, наконец-то разворачиваюсь к ошарашенному Макрису.

– Я работать хочу. Ясно тебе? – гневно выговариваю, устремляя в него указательный палец.

– На всю жизнь запомнил, – хрипло произносит Адриан, опуская голову набок и изучая пирсинг в моём пупке.

На секунду зависаю на том, как красиво ложится свет от окна на мужественное лицо когда-то любимого мной мужчины, а затем удовлетворённо киваю и тянусь к платью.

– Поэтому, идите все в жопу, мальчики, – распаляюсь окончательно и кака только просовываю голову в платье, снова оказываюсь в плотном кольце мужских рук, которые больно стискивают плечи.

Воздух снова наполняется, казалось бы, абсолютно несовместимыми ощущениями: похотью и страхом.

– Ты, кажется, не поняла меня? Я тебе не мальчик, – зловеще выговаривает Адриан. Трудно дышит мне в макушку. – Ты в деле. Сообщишь, что я пригласил тебя на ужин в субботу.

– Но я не могу в субботу!

У Олега награждение. Администрацией города он номинирован как «Лечебный специалист года» и в ближайшую субботу мы приглашены на торжественный вечер.

– Значит, в воскресенье, – легко соглашается грек, ослабляет хватку, и я понимаю, что он опять меня провёл, а я слишком быстро согласилась.

– Ты можешь от меня просто отстать? – бормочу под нос, пытаясь застегнуть платье.

– Я от тебя отстану, – отпускает он безразлично, глядя, как я мучаюсь. – Как только поставлю подпись на договоре купли-продажи и «Аурум» будет моим.

Глава 5. Вера.

– Что он тебе сказал? – постукивает костяшками пальцев по стеклу наш Батюшка, которого мы нарекли так, благодаря церковной фамилии Поп.

– Сказал, что рад видеть, и позвал на свидание в воскресенье.

Иногда за глаза мы зовём его Геной, так как он наш генеральный продюсер.

Ну а, совсем уже наедине с собой, я величаю его обыкновенным мудаком. Потому что он любит давать мне самодурские задачи и требовать их выполнение сиюминутно.

– Про прииски золотые болтал?

– Нет.

– Плохо, – бьёт он по столу кулаком. – Я же просил разговорить его.

– Сами бы поговорили, – замечаю, разглядывая маникюр.

– Милочка, – краснеет. – Я всё могу сам. Поговорить с греком, сделать сам себе авторскую передачу. Есть только один вопрос, – взрывается. – На хрена мне тут ты, спрашивается?

– Пошла я, – тяжело вздыхаю и хватаю свою сумку. – Здесь аура у вас плохая. Надо бы проветрить.

– Анатолий Аркадьевич, – в кабинет заглядывает мой заклятый коллега Артемий Вознесенский. – Вы заняты?!

– Нет, Артём, – намеренно приятно отвечает наш Карабас-Барабас. – Милочка уже уходит. А ты, – смотрит на меня язвительно и обращается к Вознесенскому, – проветри окно, – кивает в сторону закрытых жалюзи. – А то у нас здесь говорят аура плохая.

Усмехаюсь и облизываю идеально подрисованные карандашом губы.

– До свиданья.

От души хлопаю тяжёлой дверью. Сложив руки на груди, неторопливо иду по коридору.

Сзади слышится стук.

– Довела старика, Стоянова? – шипит Вознесенский. – Бросила, что ли?

Ржёт как идиот и болезненно дёргает за волосы, которые утром были аккуратно уложены в высокий хвост.

То, что я сплю с генеральным – давняя байка, этим уже даже стажёрок не удивишь. Самое мерзкое – распространяет её человек, который сейчас пялится на мою задницу, обтянутую синими джинсами, и смещает взгляд ниже. Облизывается на чёрные ботфорты-чулки на высоком каблуке.

– И что ты в нём нашла? – спрашивает, поправляя смешную для тридцатилетнего мужика длинную чёлку. – Я бы тебя сам трахнул.

– Свою жену трахни, – отворачиваюсь.

– Жену я каждый день трахаю, – цедит он ехидно. – А тебя бы на разок. Верунчик, а?..

– Боюсь, на разок тебя не хватит, Вознесенский, – поднимаю руку и показываю ему «фак». – Дождевые черви в штанах меня не вставляют.

– С–сука, – шипит Артёмка.

Залетаю в студию и разместив одну ладонь на талии часто дышу. Приоткрытая в топе с длинным рукавом грудь тяжело вздымается.

Я… могу достойно себя защитить, но так хочется, чтобы это сделал кто-то другой… Вре́зал этому козлу за все гадости, которые он совершил за годы моей работы на телике.

Подхватив тренч, вылетаю на улицу.

Усаживаюсь в свой любимый Опель и тут же, падаю на руль. Всхлипываю от обиды. Все как сговорились.

С волками жить - по-волчьи выть!

Это правило я давно осилила.

Успокоившись, подкрашиваю ресницы и губы. Очерчиваю кисточкой высокие скулы на лице. Сбрызгиваю длинную шею вкусной туалеткой. Мой внешний вид – это то, что всегда придаёт уверенности. Какая бы беспроглядность в жизни ни накрывала!

Выехав на дорогу, отвечаю на звонок Анны Ивановны.

– Да, слушаю.

– Верочка, тебе удобно говорить? Ты не перед камерой?

– Нет, Анна Ивановна, я за рулём.

– Ааа, – неуверенно отвечает соседка моих родителей. – Верочка, с мамой, по-моему, беда случилась.

– Что такое? – дрожащими руками резко паркуюсь справа и врубаю «аварийку».

– С утра слышала её стоны. Думала, может, какие процедуры делает? А они всё не проходили. А вот где-то час назад, я как раз вышла тут убраться на площадке, они прекратились. Я позвонила в квартиру, а никто не открывает.

– Разве папы нет дома? – удивляюсь, смахивая набежавшие слёзы.

– Наверное, запил опять, Верочка, – понижает голос Анна Ивановна.

Стискиваю ладонью подбородок, чтобы не разрыдаться.

– Я сейчас буду, спасибо, – всхлипываю.

На автопилоте добираюсь до родительского дома. От телестудии это совсем недалеко, да и пробок на дорогах пока немного.

Наспех закрыв машину, бегу к подъезду. Игнорирую лифт и через ступеньку взлетаю на третий этаж. Своими ключами вскрываю металлическую дверь.

– Мама, – кричу и не разуваясь просачиваюсь внутрь квартиры.

Боже.

Сколько раз я так заскакивала сюда и боялась обнаружить самое страшное…

Не счесть.

– Ма-моч-ка, – выдыхаю, когда замечаю тело на полу в гостиной.

Оседаю рядом. Морщусь.

– Ты как здесь?

– Упала, – сообщает она тихо.

– А папа где?

– К дяде Васе ушёл, ещё вчера.

Качаю головой и стискиваю зубы.

– Пойдём, моя хорошая, – просовываю руку под плечи и тяну наверх.

Поддерживая за талию, с удручающе медленной скоростью добираемся до кровати в спальне. Укладываю маму на матрас и поправляя ночную рубашку, обмираю. Кожа ледяная. Сколько она там пролежала на холодном полу? С утра? Сейчас три часа дня...

Тело бьёт мелкой дрожью, в висках молоток пульсирует.

Укрыв маму двумя одеялами, иду к комоду и проверяю блистеры с лекарствами. Считаю капсулы и заглядываю в блокнот, лежащий рядом.

Вычисляю количество дней с покупки таблеток и минусую остатки.

– Мама, – стону громко. – Ты снова не пьёшь лекарства?

– Пью, – говорит она сла́бо.

– Ну где же? – разворачиваюсь и наконец-то скидываю тренч на кресло. Закатываю рукава. – Вот смотри. Таблеток должно остаться двадцать четыре, а у тебя их ещё больше сорока. Это значит ты почти неделю пропустила.

– Я пи-ла, – отзывается она возмущённо. – Клянусь тебе.

– Если бы пила, их бы не было. Как, по-твоему, они здесь появились?!

– Ты всё неправильно считаешь.

Отбросив блистеры, хватаю телефон из сумки и выхожу из комнаты. Завернув на кухню, резко зажимаю нос и тут же захлопываю покосившуюся дверь.

По стене съезжаю на пол и ищу в телефоне нужный контакт.

– Привет, Вер, – тут же отзывается Олег.

– Привет, – смахиваю набегающие слёзы.

Вся моя жизнь – это борьба непреодолимой потребности в том, чтобы меня пожалели с отвращением к чувству жалости в целом. Такой вот парадокс, достойный философских размышлений.

– Ты плачешь? – спрашивает он обеспокоенно.

– Мама опять упала. С утра лежала на полу в пустой квартире.

– Опять забыла про таблетки?

– Да…

Олег удручённо вздыхает и продолжает:

– Вер… Мы с тобой уже разговаривали, что болезнь Паркинсона коварное заболевание. Если не принимать терапию, мышцы стремительно атрафируются и твоя мама не сможет даже головой шевелить.