Герберт Уэллс. Жизнь и идеи великого фантаста - Кагарлицкий Юлий Иосифович - Страница 40

Три их треножника погибли, армия и флот землян показали несколько примеров подлинного героизма, и все же их поражение – расплата за робость мысли, ограниченность, предрассудки, мелкость чувствований. В известном смысле Уэллс не щадит даже главного героя, от лица которого ведется рассказ. В начале романа тот сочиняет типично позитивистскую статью о прогрессе морали вместе с прогрессом цивилизации. Как легко догадаться, статья эта никогда не будет дописана. Нашествие марсиан заставит его думать по-другому. Ну, а что сказать о всех этих бесчисленных клерках, живущих в окрестностях и пригородах Лондона?!

«У них нет мужества, силы, гордости. А без этого человек труслив. Они вечно торопятся на работу… С завтраком в руке они бегут как сумасшедшие, думая только о том, как бы попасть на поезд, на который у них есть сезонный билет, боясь, что их уволят, если они опоздают. Работают они, не вникая в дело; потом торопятся назад, боясь опоздать к обеду; сидят вечером дома, опасаясь проходить по глухим улицам; спят с женами, на которых женились не по любви, а потому, что у них есть деньги. Жизнь их застрахована и обеспечена от несчастных случаев. По воскресеньям они думают о Страшном суде. Как будто ад создан для кроликов. Для таких людей марсиане прямо благодетели: чистые, просторные клетки, отборная пища, порядок, полное спокойствие. Пробегав на пустой желудок с недельку по полям и лугам, они сами придут и станут ручными. Даже еще будут рады. Они будут удивляться, как это они раньше жили без марсиан. Представляю себе всех этих завсегдатаев баров, сутенеров и святош… Среди них появятся разные секты. Многое я видел раньше, но понял только теперь. Найдется множество откормленных глупцов, которые примирятся с новым положением; другие же будут мучиться тем, что это несправедливо и что они должны сделать что-нибудь. При таком положении, когда нужно на что-нибудь решиться, слабые и те, которые сами делают себя слабыми бесполезными рассуждениями, подпадут под влияние религии, бездеятельной и проповедующей смирение перед волей божией… В этих клетках будут громко распевать псалмы, гимны и молитвы. А другие, не такие простаки, займутся – как это называется? – эротикой». Эти слова вложены в уста случайно спасшегося ездового артиллерийской батареи, в мгновение ока уничтоженной марсианами. Рассказчик уже встречался с ним раньше и теперь сидит с ним в одном из немногих уцелевших домов, слушая его рассуждения. «Может быть, эти марсиане сделают из некоторых своих любимчиков, обучат их разным фокусам; кто знает, может быть, вдруг им станет жалко какого-нибудь мальчика, который вырос у них на глазах и которого надо зарезать?.. Некоторых они, может быть, обучат охотиться за нами… – Нет, – воскликнул я, – это невозможно. Ни один человек… – Зачем обольщаться? – перебил артиллерист. – Найдутся люди, которые с радостью будут делать это. Глупо думать, что не найдется таких. Я невольно согласился с ним». Здесь, впрочем, мы сталкиваемся с единственным, пожалуй, немного неловким местом в романе. И дело не только в том, что все эти рассуждения принадлежат простому солдату, а не самому рассказчику, которого нам рекомендовали как автора философских работ. Уэллс, видимо, отнюдь не случайно вложил эти рассуждения в уста человека из народа. Так они приобретали гораздо большую всеобщность, а тем самым и убедительность. Но дальше отношение рассказчика к словам артиллериста начинает раздваиваться. У артиллериста есть свой план спасения человечества. Люди, избежавшие марсианского плена, должны организоваться на военный лад и переселиться под землю. Им надо культивировать свою животную природу, чтобы выдержать суровые условия жизни и выращивать здоровое потомство. Неприспособленных и слабых будут выбрасывать (куда – на съедение марсианам?). В результате человечество распадется на две «породы». «Те, которых приручат, станут похожи на обыкновенных домашних животных; через несколько поколений это будут большие, красивые, откормленные, глупые животные. Мы же, решившие остаться дикими, рискуем совсем одичать, превратиться в больших диких крыс». (Если бы артиллерист читал «Машину времени», он мог бы сослаться на эту книгу.) Впрочем, может быть, этого удастся избежать. Надо постепенно овладевать знаниями, принесенными марсианами, потом захватить их треножники и отвоевать Землю…

В этом рассказе то и дело проскальзывают нотки, которые мы сегодня назвали бы фашистскими, но рассказчик на первых порах совершенно заворожен планом артиллериста и лишь с трудом избавляется от этого наваждения, да и то ему помогает сам его нечаянный сотоварищ, – при ближайшем рассмотрении он оказывается отнюдь не тем сверхчеловеком, каким себя рисовал, а болтуном, лентяем и обжорой. Но этот способ дезавуировать его, право же, не самый удачный. А что если бы артиллерист и в самом деле оказался сильной личностью? Так от разоблачения действительного положения дел в настоящем (неэффективное общество, слабые люди) прокладывается путь к антиутопии того же примерно вида, что и в «Машине времени». Отличие между ними, впрочем, достаточно очевидно. На сей раз уход под землю оказывается вынужденным, и то, что он совершается под давлением обстоятельств, позволяет этой антиутопии выдавать себя за утопию. Ведь артиллерист не просто призывает для спасения человечества организовать бесчеловечное общество, он еще готов дать любые обещания на будущее. Все это, к счастью, пусть и важный, но только лишь разговор, завязавшийся между двумя людьми, уверенными, что Земля уже целиком подпала под власть марсиан. Уэллс не берется подробно прорабатывать все эти предположения и придавать им какую-то наглядность. Он находит более счастливый конец.

Марсиане погибли от микробов, к которым у них не было иммунитета. Человек в конечном счете составляет некое единое целое со своей планетой. Он отвоевал свое право жить на ней, заплатив за это миллиардами жизней – начиная еще с доисторических времен, «и это право принадлежит ему вопреки всем пришельцам. Оно осталось бы за ним, будь марсиане даже в десять раз более могущественны. Люди не живут и не умирают напрасно». Эти мудрые слова, сказанные за несколько страниц до конца романа, принадлежат не только Уэллсу-биологу. Они имеют и более широкий смысл. Будущее, которое Уэллс изображает в «Машине времени», «Острове доктора Моро», «Войне миров» и которым грозится в «Невидимке», – это так называемое «экстраполярное будущее», иными словами, будущее, непосредственно, без вмешательства преобразующих жизнь воли и разума, вытекающее из настоящего. Это будущее, которое надо предотвратить. Уэллс не зря назвал свой ранний пессимизм «преднамеренным», а все, им написанное, – призывом к переменам. Чтобы не пришло такое будущее, надо изменить настоящее. Уэллс в своих ранних романах никогда не сталкивает настоящее с тем будущим, о котором мечтает. Он сталкивает его с нежелательным будущим. Настоящее и это нежелательное будущее не узнают друг друга потому, что разделены сотнями тысяч, если не миллионами, лет, но они в чем-то существенном очень сродни. Нежелательное будущее – это повзрослевшее и состарившееся настоящее. То настоящее, которое в ходе лет оказалось уже на краю могилы. И надо позаботиться, чтобы оно не увлекло за собой все и всех, кому еще жить и жить. А для этого приходится без устали говорить самое неприятное, разрушать самодовольство обывателя, ставить его на место, пугать его, если простые уговоры не действуют.

Может быть, хоть испуг пробьет его защитную броню? Человек миллионного года, как выясняется, не меньше отталкивает своего создателя, чем тех, кто в момент его появления отшатывался от него или рисовал на него карикатуры. Он ведь уже не человек, а Уэллс не меньше других (порою даже кажется – как никто) ценит тепло человеческого общения, способность человека громко смеяться над окружающим и, пусть капельку тише, над самим собой, любить женщин и радоваться ответной любви, вдыхать аромат цветов и погружаться в интересное чтение, смотреть и видеть, слушать и слышать, или, в двух словах, – быть человеком. Он немного презирает тех, кому это не удается, но и жалеет их. Ведь чаще всего им просто помешали. Как мешали ему. Он пробился. Он вышел из этих испытаний весь в рубцах – с неправильной речью, неумением держаться в обществе, со множеством комплексов и исковерканной психикой, – но он пробился. И будет дальше пробиваться. Для него дорога теперь открыта. А остальные? Как быть им? И как объяснить им, что быть человеком – это самое главное?