Колесо года (СИ) - Пронина Екатерина - Страница 29

— Мам, он что, опять своих уродов клеит⁈ — возмутилась сестра.

Её голос был таким громким и недовольным, что стенка счастья, которую выстроил вокруг себя Пашка, мигом разлетелась на осколки. Он поморщился, но не стал снимать наушники и оборачиваться.

Он обижался на Ленку. Она свалила от них, едва появилась такая возможность. Убежала от запаха тушёной капусты, криков соседей за стеной, бубнежа телевизора, под который мать засыпает в кресле. От строгого взгляда отца с фотокарточки и скорби, разъедающей воздух. А Пашке она не позволяет убегать даже в грёзы.

— Это нездорово! — взвизгнула Ленка. — Ему к психиатру надо!

— Чем бы дитя ни тешилось, — примирительно сказала мать.

Клей как раз схватился. Поделка была готова. Пашка сполоснул кисточку в стакане и сдул со стола мелкий сор. Ему как раз не хватало верхней конечности, а кукольная ручка, найденная в парке, встала, как влитая. Получился этакий забавный дитёныш с короткий хвостом из провода, вытянутой зубастой мордой и шестью лапами, хаотично торчащими из тела. Голову Пашка позаимствовал у пластикового крокодильчика, с которым купался в далёком детстве. На спине существа красовались наросты из пластилина.

— Ты своих монстров хотя бы в шкаф запирай, — попросила мать, отключая видеозвонок тем же деревянным, неумелым жестом. — А то гостей не позовёшь.

— Угу, — пробурчал Пашка.

Он поставил новорожденного крокодильчика на полку к другим поделкам. Вот мохнатая гусеница, у которой жвалы сделаны из скоб для степлера. Рядом улыбается обеими мордочками двухголовая собака с колёсиками от грузовика вместо лап. Возвышается над всеми обитателями полки жирафик на тонких ножках-спичках: краска давно смазалась, поэтому его голова торчит слепым ботинком, зато длинная шея усеяна множеством глаз.

Пашка собрал их всех из хлама. Что-то находил на улице сам, что-то отдавали те редкие приятели, которые знали о его увлечении. Из никому не нужных плюшевых игрушек, кукол с разбитыми лицами и сломанных машинок он собирал своих химер. Ему казалось, так он даёт предметам новую жизнь, и это чувство было приятным, будто кто-то мягкой варежкой погладил его по щеке.

Конечно, Пашка не станет запирать своих созданий в шкаф. Не для того он их делал, чтобы они сидели в затхлой темноте и пыль собирали.

В тот день он нарушил ещё один Ленкин запрет и взял Арчибальда в постель. Ночью мопс плакал. Может, не привык к новому месту или скучал по хозяйке. Сначала свернулся в ногах и засопел пёс, а потом и сам Пашка провалился в странный сон, наполненный крокодилами с человеческими руками и стоногими гусеницами, жвала которых щелкали, как степлер.

* * *

Утром Пашка решил не тащиться за две остановки в парк, а погулять с Арчибальдом в посадках. Это была узкая полоса деревьев, отделяющая город от федеральной трассы. Осенью там собирали лисички чинные бабушки с авоськами, а весной шумные подростки сидели у костров и травили байки. Паша одну из них даже помнил: Витька Гвоздь рассказывал, что в посадках однажды нашли окровавленный топор и голову женщины, примотанную к ветке за волосы, а тело, мол, до сих пор ищет ФСБ. Несмотря на якобы неоконченные сыскные работы, физрук Валерий Семёныч каждую зиму сгонял сюда школьников на лыжах.

«Оно и понятно, что не нашли никого, — ворчал Гвоздь. — Лыжники все следы затоптали!»

За ночь подморозило. Паша надел ненавистную шапку, от которой чесался лоб, и нарядил Арчибальда в особый собачий комбинезон со светодиодными полосами. Ленка предупредила, что в сумерках без него никуда: щенок не потеряется из виду, и машина не собьёт.

Сонный мопс уныло тащился за Пашкой. Сбегать и теряться он явно не собирался. Фосфоресцирующие полосы сияли у Арчибальда на боках, как у призрачной собаки Баскервиллей. Зевая до хруста в челюсти, Паша позавтракал в ларьке. Сочный, брызжущий бульоном и маслом чебурек он по-братски разделил с мопсом. В желудке стало тепло, а на душе повеселело.

— Ну, гуляй, — сказал Пашка, когда они доплелись до посадок. Арчибальд смотрел снизу вверх, моргая влажными глазами.

С ветки тополя вспорхнула ворона, обрушив град мокрого снега. Хриплое карканье разнеслось над посадками. Под серыми холмами сугробов кто-то зашуршал, разрывая наст: то ли мыши-полёвки, то ли белки. Мопс трусливо заскулил и поджал хвост.

— Нет тут никого, — проворчал Пашка.

Он носком кроссовка поддел каменно-твёрдые горы снега. Сначала сбить ледяную шапку не получилось, зато на второй раз нога впечаталась во что-то отвратительно-мягкое. Это не мог быть холмик земли или песка: промёрзший грунт не бывает таким податливым. Трухлявое дерево захрустело бы. Нет, это наверняка был трупик какого-то зверька, оттаявший по весне. Из-под снега даже виднелся бурый бок. С тяжёлым чувством на душе Пашка сел на корточки и посветил встроенным в телефон фонариком. И чуть не засмеялся от облегчения, когда понял, что мохнатый бок — плюшевый, а из прорехи лезет вата. Ну, конечно, игрушка! А он-то уже испугался!

Отряхнув ледяную корку, Паша извлёк на свет потрепанную набивную собачку с длинными ушами и жёлтым пятнышком на спине. Первый луч солнца тускло блеснул в стеклянных глазах.

— Смотри, какой хищник попался! Рррр! — дурачась, Пашка ткнул игрушечной собакой Арчибальду в морду.

Мопс вдруг зарычал и попятился, прижимая брюхо к земле. Брыли приподнялись, показывая клыки.

— Ладно, ладно! Шуток не понимаешь, — нарочито весело сказал Пашка.

Но собственный бодрый голос не смог разрушить холодка, который сковал внутренности. Снова стало неприятно, как вчера при виде оторванной кукольной руки. Только сейчас чувство тревоги и отвращения ощущалось гораздо сильнее, как будто его источник приблизился.

Если первой мыслью Пашки было забрать плюшевую собачку и превратить в новую поделку, то теперь он передумал. Нет, сама игрушка не была жуткой. Обычный пёсик с мягкими лапами и истрёпанным красным бантом на шее. Было что-то неуловимо-неприятное в том, что плюшевую собачку оставили здесь, под толщей сугроба, как в могиле. В голову полезли дурные вопросы, искать ответ на которые совсем не хотелось.

Кому принадлежала эта игрушка? Такие маленькие дети здесь не гуляют. Да и не похоже, что пёсика просто выбросили. Почему ребёнок, который любил его достаточно сильно, чтобы повязать бант, не вернулся за ним⁈

— Пошли отсюда, — бросил Пашка, дёрнув мопса за поводок.

Плюшевую собачку он оставил там, где нашёл.

Арчибальд тут же заковылял прочь, будто ждал разрешения. Хруст снега под ногами и сопение живого пса быстро отвлекли Пашу от тяжёлых мыслей о пёсике игрушечном. Рассвело, верхушки сугробов порозовели, будто зарумянились. От деревьев потянулись длинные синие тени. Проторенная тропка скоро закончилась, и Пашка в нерешительности остановился. Впереди начинался ещё не испещрённый следами ледяной наст, где-то твёрдый, а местами хрупкий, как стекло.

— Вперёд двинем или назад вернёмся?

Мопс выбрал двинуть вперёд. Вздыхая, он заковылял по насту, миновал расстояние метра в полтора и вдруг с оглушительным хрустом ушёл под снег с головой. Даже не тявкнул.

«Кранты Арчибальду», — с ужасом подумал Пашка.

Скользя и ломая наст, он бросился к тому месту, где только что исчез мопс. К счастью, в руках у него был поводок. В кроссовках вдруг стало сыро, а затем лодыжки обожгло ледяным холодом. Пашка понял, что случайно ухнулся в мелкий ручей. Ругаясь на чём свет стоит, он ухватил мопса за шлейку и выдернул из объятий снега. Арчибальд тяжело сопел. Комбинезон со светодиодными полосами намок на брюхе.

Теперь перейти на другую сторону ручья оказалось ближе, чем вернуться. Ворча, Пашка взял собаку под мышку и пошёл вперёд. При каждом шаге он кривился от боли: ледяные иглы впивались в ноги. Кое-как выбравшись на твёрдую дорогу, он поставил Арчибальда на четыре лапы и стал растирать лодыжки. Кожа под брючинами была красной, как у варёного рака.

Пашка был слишком занят своими несчастными ногами, поэтому не сразу заметил, что перед ним. А, наконец, заметив, не понял. От холода и пережитой тревоги в его голове всё помутилось. Именно так он объяснял это себе позже.