Американец - Борниш Роже - Страница 10

Телефонный звонок вывел меня из кошмара. Думая, что это Марлиз, я вскочил и опрокинул столик, стоящий у входа. Сейчас я скажу все, что я о ней думаю. Если ей это не понравится — что же, тем хуже для нее. Хватит с меня этих женских капризов. Я, наконец, добрался до телефона и сорвал трубку. Это был Вьешен.

— Вы не поехали в Шабриньяк?

Может это продолжение моего кошмара?

Нет, я проснулся, а голос Толстяка был весьма сладким.

— Извините, патрон, я дремал…

— Это меня не удивляет. (Я бросаю взгляд на мои часы-барометр. Стрелки показывают десять часов, а на улице вовсю светит солнце.) Так вы не едете? И что это за история, о которой мне толкует мадам Лой?

Я с трудом выпутываюсь из паутины моего сна. Мадам Лой — это Полет, стенографистка-машинистка — секретарша с глубоким декольте, которую мы все дружески называем Пепе, а наши шутники обычно приветствуют: «Ой, ой, госпожа Лой». Толстяк не любит таких шуточек, и несмотря на глубину выреза ее платья, проявляет в отношении своей ближайшей сотрудницы сдержанность и достоинство, прямо как настоящий директор банка.

Я бормочу:

Нет никакой истории. Я подумал, что оставшись в Париже, я…

В это воскресное утро голос Толстяка мне кажется опасно дружеским:

— Вот и хорошо, Борниш. Если вы свободны, можем пообедать вместе и заодно обсудить дело Мессины? Эта история касается мафии. Возьмите с собой Марлиз!

Или он надо мною издевается, или не представляет себе реакцию жены полицейского, обходящегося без отпуска три года. Я пытаюсь выкрутиться:

— К сожалению, нас только что пригласила сестра. Но я мог бы подъехать часам к одиннадцати в «Клуни»…

Похоже, он разочарован. Вьешен питает слабость к женам своих сотрудников. Надо видеть, как он старается во время официальных церемоний вручения наград или проводов на пенсию: втянув живот и закатив глаза, как старый актер, он заливается соловьем, расписывая подвиги славных мужей. Но все это вполне безобидно. Женщины радуются, а у него от этого сохраняется на весь день хорошее настроение.

— Хорошо, в одиннадцать часов, но у «Липпа», — бросает он. Не опаздывайте.

Я положил трубку на рычаг. Позевывая, подошел к кухонному шкафу. Банка с растворимым кофе чуть не выскользнула у меня из рук. Вообще-то я предпочитаю кофе в зернах, но сейчас у меня нет ни времени, ни сил их молоть. Я ставлю грязную чашку рядом с банкой из-под сардин, опустошенной вчера вечером. Пока вода закипает на газовой плите, купленной на премию, которую мне вручили за поимку Эмиля Бюиссона, я подтягиваюсь, опершись руками о край стола. Застыв в воздухе, я думаю о Мессине. Судя по описаниям прекрасной Лилиан Серизоль, этот Американец совсем не похож на меня. По всей видимости, проблемы с женщинами не заставляют его сильно переживать.

«Липп», как говаривал Толстяк, — это национальное достояние. В этой пивной на бульваре Сен-Жермен каждое утро встречаются театральные и политические знаменитости Парижа, чтобы обсудить последние новости и отведать за большой кружкой пива балтийскую сельдь, соленую говядину или фирменное блюдо из тушеной капусты.

С волнением я вхожу в вытянутый зал, украшенный зеркалами и фарфором. Очаровательный интерьер 1900 года… Стеклянная перегородка делит помещение на две части. Налево — собственно пивная, служит чистилищем для клиента. Здесь он послушно ждет, пока назовут его фамилию и пригласят пройти за столик. Направо — специальный зал, где известные политические деятели соседствуют с самыми яркими звездами. Это особое место, откуда все хорошо видно и, самое главное, ты сам хорошо виден. И сорокалетний коротко остриженный и плотно сбитый хозяин — от Роблэна я узнал, что его зовут Роже Каз — тщательно следит за подбором клиентов. Он как неумолимый цербер стоит в дверях и выделяет места только избранным.

Толстяк устроился с бокалом вина под деревянной лестницей, ведущей в общий зал на втором этаже.

— Борниш, вы опоздали всего на две минуты. Это неплохо. Знаете, о чем я подумал?

Я бы предпочел не знать этого. Мне жутко хочется пить. Я сажусь напротив и заказываю подошедшему официанту кружку светлого пива. Чтобы не опоздать, мне пришлось бежать как сумасшедшему по всем переходам в метро. На дистанции от площади Одеон до Сен-Жермен де Пре, где находится знаменитая пивная, я побил, наверное, все рекорды по бегу. Подумав немного, я отвечаю:

— Нет, патрон.

Вьешен хитро смотрит на меня.

— Если Мессина приехал под своей фамилией, значит у него паспорт в порядке. Тогда, по прибытии в Париж, он должен был заполнить анкету полиции и указать адрес, неважно, настоящий или вымышленный. Эта анкета должна быть в архивах полиции аэропорта. Следите за моей мыслью?

— Конечно, патрон.

— Вывод: вы сейчас немедленно поедете в Орли, проверите анкеты и списки пассажиров.

Вполне логично. Однако, я позволил себе усомниться:

— А если он прилетел не в Орли, а в Брюссель, Рим или приехал на поезде, тогда ничего не выйдет. Для РЖ[3] достаточно предъявленного паспорта…

Толстяк, задумавшись на минуту, отпил глоток из своего бокала и от удовольствия провел языком по губам. Я уже выпил три четверти стоявшей передо мной поллитровой пивной кружки.

— Все это так, — согласился он, — но все равно надо проверить. Может, остался адрес. Гостиницы что-нибудь дали?

Отдел гостиниц, находящийся на пятом этаже нашего здания, занимался контролем приезжих. Ему иногда удавалось выявить мелких жуликов, приехавших в Париж и по наивности указавших настоящее имя при заполнении гостиничной анкеты. Сомневаюсь, что Американец такой человек, который может попасться на этом.

— Ничего нет, патрон.

— Как это ничего? — бормочет Толстяк. — А по Сери-золь?

— Выбыла в неизвестном направлении с улицы Лекэн! Я там был вчера. Префектура устроила там засаду…

Толстяк чуть не подпрыгнул. Когда ему напоминаешь о префектуре полиции, у него портится настроение.

— Что вы несете?

— К сожалению, это так, патрон. Но не расстраивайтесь, я им подстроил одну штуку… ну, как вы учили.

Толстяк стиснул зубы, но мне кажется, в его глазах светится признательность. Он отпил еще глоток из бокала и поставил его на стол.

— Интерпол опять свалял дурака, — пробурчал он. — Если они, как обычно, направили копию в американское посольство, у которого есть свои связи в префектуре, то сейчас в доме на набережной Орфевр большой сбор. Здорово! Ну, я все выскажу этому Бейкеру, когда он завтра появится у нас.

Может быть. Однако я чуть-чуть смущен. Только теперь я понимаю, почему коротышка в спецовке стоял на улице Лекэн перед домом Серизоль. Еще я думаю, что влезаем в борьбу с мафией, подталкиваемые честолюбивым патроном, не имея ни средств, ни денег, только мы вдвоем с Идуаном, и теперь нам уже не удастся спокойно сыграть в электрический биллиард в кафе «Президанс».

Толстяк замолчал. Молчание затянулось, и я почувствовал, как во мне растет раздражение. Я уже жалею, что не поехал в Коррез. Я слишком хорошо знаю Вьешена, для него не существует никаких условностей. Если я не приведу ему Мессину, а его захватят люди из префектуры полиции, я быстро окажусь где-нибудь на пограничном посту в провинции и до пенсии буду ставить печати в паспортах.

Я бросаю взгляд на часы: одиннадцать тридцать. Это не ускользнуло от наблюдательного шефа.

— Да, я знаю, что вас ждут, — сказал он раздраженно. — У вас всегда развлечения на первом плане… Я не забуду отметить это в вашей ежегодной аттестации…

Я отрицательно качаю головой:

— Да нет, патрон, я не тороплюсь…

Он делает вид, что не слышит меня.

— Завтра с утра поедете в аэропорт встречать Бейкера, шофером возьмите Крокбуа. Затем, если успеете, поедете в префектуру и поищете там материалы на Франко Лангуста. Я постараюсь узнать что-нибудь через своих информаторов. Если будет что-нибудь новое, позвоню вам вечером. Я надеюсь, ваш семейный праздник не затянется до ночи…