Вдовье счастье (СИ) - Брэйн Даниэль - Страница 61

Не потому ли Леонид хотел меня вернуть ко двору? Он мечтал добраться до балов и приемов, его могли не привечать, если он проигрался до такой степени, что кредиторов встречал на каждом шагу и вынужден был от них бегать. Карточный долг — это не тысячи, которые ты должен купчине неотесанной бородатой, его принято или платить, или смывать позор…

Кровью. Моя ухмылка сказала офицеру что-то не то, он нахмурился, дождался, когда я усядусь, расправлю юбку и дам понять, что готова к дальнейшему разговору, и сел напротив. За столиком стало тесно.

— То, что вы сделали, Вера Андреевна, — улыбнулся офицер, я подумала — кто ты такой, чего тебе от меня надо? — Спасло не только вас, но и меня. Вы не хуже прочих осведомлены о моем положении.

Да я не представляю, кто ты такой. Я вздохнула, изображая сочувствие, на самом деле я начинала плавиться от жары, способность сопереживать таяла и стекала по моей спине каплями пота. Над моей головой полыхали свечи, а стоят они немало, как там у классика — «давал три бала ежегодно и промотался наконец». Какая печаль.

— Я ваш должник, Вера Андреевна. — Какой музыкой льются его слова, приятно знать, что и мне кто-то должен. Факты от грубой лести я отличаю, но продолжай. — Могу вообразить, как нелегко вам было отречься от доли жены и матери, принять отношение света и эти взгляды…

Он повел рукой в зал, я проследила за ним зачем-то, Вышеградская нервно дернулась, пожилая брюнетка ей что-то сказала. С офицером я согласилась безмолвным кивком, прикидывая, сколько еще человек навяжется мне с дурацкими разговорами, смогу я поддержать беседу или нечего говорить, и черт с ним. Офицер мое молчание истолковывал, как ему было удобно, не догадываясь, насколько мне хороша любая его интерпретация.

— Я не верил, что «Апраксина и Аксентьев» это вы. Я знал вас столько лет, Вера Андреевна, знал совсем юной, видел ваш первый выход в свет. Вы возвышенны, утонченны, одухотворены…

Прежняя Вера была такой? Лукея говорила «дура-барыня», не так уж и неправа.

— …из тех, кого возводят на пьедестал. — Не очень объяснимое волнение офицера передалось и мне, я задергалась, не понимая причины. Люди могут в новых обстоятельствах проявлять несвойственный ранее характер, ему ли не знать, не мальчик давно, так насколько же он близко меня все-таки знал, раз даже мать не удивилась моей метаморфозе, не говоря уже о слугах. — Вы из тех, из-за кого стреляются на дуэли.

Я справилась, дежурная улыбка осталась ровной. Грохнула музыка, дав передышку и мне, и офицеру заодно, но дальше я старалась не упустить ни единого слова. Какая, к чертовой матери, дуэль?

— Вам оказалось под силу пренебречь предрассудками и пересудами света, и я поступил ровно так же, как вы, — продолжал он, и этикет не позволял ему орать, а мне — лечь на стол грудью, чтобы все слышать. — Я сдал купцам под строительство пристани берег реки, отдал под вырубку сад — там будут дачи, но какая, право же, все это мелочь, Вера Андреевна, если я таким образом спасу и земли, и титул.

Я все-таки дернула уголком губ, скрывая оплошность, и насупилась. Кто говорил мне об этом человеке — Лукея и Вышеградский, у каждого был мотив его недолюбливать, а у меня?

— Вы правильно поступили, князь, — сказала я помолчав. Фальшиво и пафосно, но нужно расставить все точки над «i».

Не следует забывать, что Вершков сватался к Вере и что теперь между нами исчезли препятствия — муж и родители, но не мог же он притащиться на бал из-за меня, не ради этой встречи Леонид выклянчивал у графини для меня приглашение. Это было бы романтично, но вот сейчас творится жизнь, а не роман.

— Но вы заблуждаетесь, полагая, что я забыла, что я мать. Все, что у меня нынче есть, мои дети, все, что я делаю, ради них, и если я не ушла в обитель, то потому, что я оставила бы самое мне дорогое.

— Вдовий траур не будет вечным, — разлил патоку Вершков и здорово выбесил меня этой фразой. Слово «мать» здесь характеристика плодовитости мужа, дети — побочный продукт кратких радостей супружеской жизни и огорчительный повод при разделе наследства на слишком много персон. Мои малыши отца не воспринимали как близкого человека, а Вера, пусть и кормила, появлялась в детской на полчаса, прочий день посвящая обожанию «гиения», одухотворенная бестолочь. — Вы молоды, бесконечно собой хороши. Боль не вечна, Вера Андреевна. Я буду рад, если за все отплачу вам так, чтобы облегчить вашу тоску, и это мой долг перед тем, кто был моим другом, — он поднялся, поклонился, я сделала вид, что рассеянно рассматриваю зал, а когда обернулась, выхватила лишь широкую спину среди каких-то гвардейцев.

«Логично, но нет», — оскалилась я, настроение из злобного становилось досадным. Много времени не потребовалось, чтобы самые прыткие из дворян смекнули, как можно поправить пошатнувшиеся дела.

Я вдова, одетая в перешитое платье из здравой и обоснованной экономии, на мне чужие драгоценности, и мой бывший жених намекнул, что не против еще раз прислать сватов, причем сразу после того как он обхаживал вторую невесту, куда богаче и знатнее, чем я. Меня же глодала совсем не любовная ревность, а та, что Вершков вломился в мой коммерческий огород.

Сколько таких, как он, в этом зале? Я посмотрела на колоду карт, на лакея, пробежавшего с подносом. Я зря себя довожу, Вершков до недавнего времени был почти что неприкасаемым, он незаконнорожденный сын, ему пришлось выживать, он терся возле бесприданницы Веры не из высоких и нежных чувств, а потому что брак со мной давал ему хоть сколько-то приемлемый статус в обществе. Можно вспомнить мою покойную мать, вся эта лощеная заштопанная публика скорее начнет солому жевать, чем свяжется с торговлей или услугами, и купцам мое участие в делах было в новинку, даже Аксентьеву, не все до сей поры принимали меня всерьез.

Люди в зале прибывали, свободных мест за столиками не осталось, но это были не игроки, а все те же пожилые дамы и их мужья. Мне кивали со снисходительностью, потом вглядывались в побрякушки, и выражение лиц менялось на изумленное. Я изнемогала от жары, незаметно промокала рукавом пот, жажда мучила невыносимо, и наконец я себя убедила, что ради меня никто не рискнет травить какого-нибудь вельможу. Я взяла у лакея лимонад, отпила, чуть не отсалютовала бокалом какой-то даме — опомнилась вовремя, и увидела пожилого мужчину, уверенно направлявшегося ко мне.

Глава тридцать четвертая

Так подходят к добыче кредиторы — но их я уже не боялась, или официальные лица, и расшитая золотом лента, пересекавшая грудь мужчины, мне не нравилась. По какому-то заведенному обычаю на балу почти все кавалеры были в форме, не обязательно военной, звенели эполетами и бренчали пустыми карманами, но я пока не видела тех, кто будто бы находился при исполнении.

— Вера Андреевна, прошу вас пройти со мной, — приказал мужчина. Легкая шепелявость не вредила его убедительности, и я не спеша поднялась.

Кем бы он ни был, ничье внимание наш разговор не привлек. Я недоумевала, а мужчина не скрывал раздражения моей медлительностью.

— Прошу, Вера Андреевна, — поторопил он желчно, — и с вашей стороны дерзость не представиться. Надеюсь, вы сможете испросить за это прощения.

Последняя фраза прозвучала с пониманием. Я, держась на полшага позади, пошла за ним в конец зала, мимо вспотевших музыкантов с выпученными глазами, мимо белого рояля, за которым в окружении кавалеров сидела скучающая девица с надутыми губками, мимо закрытых дверей боковых комнат. За карточными столиками сидели как грустные грибы пожилые тучные дамы и обгладывали меня до костей тяжелыми взглядами.

Лакей затворил за нами двери, звуки из зала резко стихли, меня окружил бесконечный коридор, по обеим сторонам которого ровно, как в отеле, шли комнаты. От потертого шика рябило в глазах, кисея на юбке шуршала непозволительно, и знакомая паника свернулась под колотящимся сердцем. Мой провожатый, остановившись у ничем не примечательной двери, доверительно заметил, понизив голос: