Долг чести - Поселягин Владимир Геннадьевич - Страница 41

Все личные вещи у меня осмотрели, оружие пока забрали, холодное – тоже. Приняли документы убитых британских солдат и карты, что удалось добыть. Кстати, вещи тоже забрали, но честно все описали, номера оружия – тоже, большая сумма денег удивила, но я пояснил, что уничтожил два английских патруля на «Доджах» и продал машины туркам. Они рублями платили. За трофейное оружие и амуницию – тоже. Так что это все законные трофеи. Что с бою взято, то свято. Я обнаглел настолько, что даже попросил копию описи, и мне чуть позже ее выдали. Все точно.

Думал, после этого меня в штаб на допрос повезут, но нет, пока летчики изучали самолет, внутри лазали, подошли журналисты интервью брать. Сначала со мной поработали фотографы. Одет я был стильно, переоделся перед посадкой в светло-зеленый летный комбинезон. Купил его во Франции, и мне его по размеру подогнали, у него восемь карманов. Этикетки я срезал, а контрразведчикам сказал, что трофейный. Под комбинезоном только белье, холодно на ветру. Ботинки с сержанта трофейные, светло-коричневые, на голове – шлемофон, ремень и кобура. С виду непонятно, что пустая. На ремне еще пустые ножны были, я их назад сдвинул, чтобы не видно было, и фляжка, тоже трофейная. Она удобнее наших, честно признаюсь.

Я замерз, пока фотосессия шла, все же в легком комбинезоне был, а все, кто меня окружал, как раз в теплой одежде ходили. Наконец, мучения закончились, и я стер улыбку с лица. Поблагодарил матроса за бушлат, накинув его на плечи, и меня повели в сторону штаба. Видимо, сначала допрос или опрос, тут как поглядеть, и потом – на поругание журналистам, что перья точат и бумагу готовят. И я не ошибся.

Два часа меня вертели и опрашивали. Насчет потери памяти тоже долго крутили. Описал, как получил ожоги на руках, как бежал, как уничтожил патруль, не догадавшись документы собрать, продал машину, приобрел местную одежду и ослика, замаскировавшись, добрался до аэродрома. Помог генералу с полковниками, пытался уйти, но меня так скрутило, что пришлось помощь звать, и помогли. Ну и дальше до момента выздоровления, потом – угон самолета с пленением командира части, а полковник им и был, ну и подрыв всего, что было на аэродроме. Жаль, самолеты улетели, все на задании были, но инфраструктура базы сильно пострадала.

Кстати, по поводу этого меня успокоили, разведчика высылали, тот подтвердил сброс бомб на Одессу. Там англичане до сих пор не могут пожары потушить. Я уточнил по пленным, что со мной бежали, мне пояснили, к ним едва ли сто человек вышли, поэтому о побеге знают, газеты писали. Двое на военного корреспондента вышли, тот и раздул историю. Такие дела.

После этого со мной уже начали работать журналисты. Тут я раскрылся во всей красе, ярко описывая все, что происходило. Большая часть, конечно же, выдумка, но мне нужно было подать себя, и хорошо подать. Причем описал, как меня отлично встретили и провожали до самой столицы. Все четко сделано, без нареканий.

После этого меня отвезли в столичный госпиталь, и я попал в руки врачей. Дистрофию мне подтвердили, электроожог на руках – тоже, как и факт самого лечения. Сейчас, конечно, дело куда лучше, но врач, профессор медицины, настоятельно советовал еще полежать у них. А я что, против? Как скажут, так и сделаю. В общем, я в процедурной был, как раз комбинезон надевал после всех анализов, крови чуть не пол-литра выкачали. Шучу, меня и так шатает, но все равно помучили с ними, и медсестра попросила снаружи подождать.

Накинув халат сверху, я вышел и сел на скамью, народу изрядно шастало, я не заметил, как подошел и сел напротив меня незнакомый офицер. Погон не вижу, скрывает халат, но точно авиатор, фуражка выдает. Рядом с ним сел второй, возрастом постарше. Тот, что чуть позже подошел, пыхнул на меня свежим запахом табака. Видимо, курил. Они с большим интересом, как будто им заняться нечем, стали меня рассматривать. Это как-то нервировало, так что я вопросительно приподнял бровь.

– Вершинин, – кивнул один. – Без сомнений.

– Да, – подтвердил второй.

– Мы знакомы? – на всякий случай спросил я.

– При обращении к офицеру нужно встать.

– То, что вы офицеры, на вас не написано, тем более я память потерял, и весь этот устав и положенные обращения для меня – темный лес. Врачи вон хотят меня вообще комиссовать, в разговоре мелькнуло. Мы в госпитале, и, как мне сообщил профессор медицины, я сейчас их пациент.

– Не помнишь нас? – утонил тот.

– Офицеры, причем из ВВС, – задумчиво протянул я. – Раз вы делаете намеки о наших встречах ранее, то, скорее всего, Вершинин, то есть я, раз мне сказали, что я он, служил с вами. Я прав?

– Прав. Я – поручик Казановский, поручика получил два месяца назад, ты уже в плену был. В полку командую взводом связи. А рядом со мной твой бывший командир борта прапорщик Зиновьев. Это ты в плен попал, а он вышел к нашим. Штурман ваш погиб.

– Ясно.

Тут Зиновьев слово взял, говорил не торопясь, степенно:

– Я раньше фельдфебелем был, но офицерское звание получил за уничтожение крупного стратегического железнодорожного моста. Я один к нему прорвался. Обратно горел, едва до передовой добрался. Из нашего полка только мы и остались, кто тебя помнит. Да начштаба еще, ну и парни-техники. Мы сейчас под Москвой, пополняемся людьми и техникой. Нас дернули рано утром и на транспортном борте доставили сюда.

– Ясно.

Он за подвиг выслужил офицерское звание, но прапорщика, значит, без дворянства. Если бы со званием и дворянство получил, пусть не наследное, то звание было бы не прапорщика, а хорунжего.

Тут подошел контрразведчик, что меня допрашивал, ротмистр, и спросил у офицеров:

– Ну что, я так понимаю, признаете?

– Похож на Вершинина, – кивнул прапорщик. – Только тот малахольным был, а этот – боец. Сразу видно, по взгляду. Этот и самолет угнать мог, и полковника в плен взять.

– Потеря памяти трудно диагностируема. Может, приметы какие есть?

– Точно! А ведь у него ожог на левой лопатке, сам видел в бане. Давний, рассказывал, что когда дом горел, помогал вещи выбрасывать в окно, вот уголек и попал. Даже одежда загорелась.

– А что вы на меня смотрите? – пожал я плечами. – У меня глаз на затылке нет, я не знаю. А врачи, осмотр делая, мне не сообщали, только записывали.

– Да, – согласился ротмистр. Достав из планшетки несколько листов, видимо, копия осмотра, изучил их и подтвердил: – Есть шрам на левой лопатке.

– Самому посмотреть надо, – с некоторой степенностью сказал прапорщик. Ему, кстати, лет сорок на вид было.

Пожав плечами, я расстегнул комбез и, вставая, обнажил левое плечо. Тот слегка отодвинул нательную рубаху и, смотрев ожог, уверенно сказал:

– Вершинин это. Точно он.

– Ясно. Подпишите протокол встречи и опознания. Сейчас я вас провожу. Сегодня можете погулять по столице, а завтра вас поездом отправят обратно в Москву.

– А пообщаться с сослуживцем, господин ротмистр? – спросил поручик.

– Нет времени у него. Свободны, – был ответ.

Как я и предположил, ожидалось награждение. Во дворец меня не пригласили, что странно, дело действительна громкое было, тиражи газет уже распечатали и выносили на продажу. Награждали в главном зале Генштаба. Тут кроме меня еще трое были, все офицеры.

Значит так, с офицерским званием пролет, я получил звание фельдфебеля и два ордена. Первый – за уничтожение аэродрома, второй – за захват полковника с бомбардировщиком. Все вкупе. За освобождение лагеря не дали, доказательств нет, все с моих слов. Хорошо еще, что за последние годы награждение заметно упростили, это делается быстро, и только высокие награды и дворянство вручает лично император.

Награды хорошие и почетные, это были солдатские Георгиевские кресты третьей и четвертой степени. Хотя за такие дела как-то мелочно поступили генералы, тут и посерьезнее можно. Лишь поблагодарил за их щедрость. Форму мне предоставили заранее, причем сидела просто отлично, сапоги, даже шинель выдали. Все галуны и погоны на месте. Фуражка имелась. Все положенное вещевое имущество для унтер-офицеров. Оружие, пистолет «Волкова». Ремень широкий с портупеей, один ремешок.