Белая ферязь (СИ) - Щепетнев Василий Павлович - Страница 29

Двигаемся мы целой флотилией. Впереди два катера, разгоняют непонятливых, а понятливые на фарватер не суются. За нами пароход «Царь Михаил Феодорович» в роли ресторана, для приёма избранных посетителей, ну, и самим питаться тоже. Замыкает флотилию опять пара катеров. Между прочим, с пулемётами, укрытыми до времени брезентом. И маленький катерок рядом с нами, на посылках. Внушительно! Но штандарт только на «Межени». Флагман!

Когда мы отплывали — или отходили, так, что ли, говорят речники? — пристань была залита огнями, играл сводный духовой оркестр, а люди заходили по пояс в воду, провожая нас. Из простого народа которые. Мужики, мастеровые. Дети тоже. Для них наш приезд — событие. Никогда царя не видели, а теперь видят. Мы стояли на верхней палубе, и я махал провожающим платком. Белым. Батистовым. Камиллы де Буа-Траси. Шучу. Сестрица Мария одолжила свой.

Суббота прошла в движении по реке, отдохнул. Смотрел по сторонам. Волга сейчас совсем не та, что в двадцать первом веке. Тогда, в будущем, Волга не просто река, Волга — система водохранилищ, широких, огромных, недаром зовутся морями, берег не всегда и увидишь. А здесь берега близко. Хочешь — левый, хочешь — правый.

Зато в реке водится стерлядь. Мсье Пьер вечером на удочку поймал стерлядку на шесть фунтов, и был тому весьма рад.

В воскресенье же — Кострома. Собор, монастырь, обедня, молебен, музеи, дворянское собрание… Интересно, но утомительно. Впредь я решил, что на публике более двух часов не показываюсь. Как устану — сразу отдыхать.

Сейчас стоим на бочке — так называют плавучую стоянку. Машина не работает, тихо, Волга едва-едва качает пароход, всё мило и спокойно.

Я встал, медленно дошел до гальюна (на кораблях ведь гальюн?), медленно вернулся. Спать не хотелось, а лежать — хотелось. И я взял со столика книгу, «Winnetous Erben», улёгся, и стал читать. Нужно срочно подтянуть немецкий. Я, конечно, знаю базис. Как проехать в аэропорт? В этом отеле вайфай бесплатный? Где ближайшая мечеть? Какова мощность мотора вашего автомобиля? Но девятьсот тринадцатый год — это немножко другое.

Хотя Карл Май вряд ли поможет. Просто мне интересно, что сейчас читают гимназисты.

Индейцы, бледнолицые, лошади, винтовки… Благородные апачи хотят, чтобы лошади и винтовки были, а бледнолицых не было. Лошади как дар Маниту, и винтовки как дар Маниту, и патроны, само собой, дар Маниту благородным апачам. А подлые команчи пусть ножками от апачей бегают, как те когда-то бегали от них. Хорошее желание, жаль, несбыточное. А как они жили до Колумба? Нет, не инки и не майя, а те, что в прериях, апачи, команчи и прочие?

И я заснул, и видел во сне старый фильм, в котором всё было прекрасно — и лица, и мускулы, и одежда, и поступки. С Гойко Митичем. Но чёрно-белый. Мне здесь цветные сны почти не снятся. Здесь — то есть в нынешней России. Даже не знаю, почему. Может, мозг ещё не готов воспринимать цветные сны? Он, мозг, у меня восьмилетний, недозрелый. Я так думаю. Специальную литературу не смотрел, да и есть ли она сейчас, в одна тысяча девятьсот тринадцатом году, в библиотеке Papa?

Я одновременно скакал на коне, стрелял из пневматического пистолета, и размышлял об особенностях мозга детей младшего школьного возраста. Такой вот сон на Волге.

Проснулся от тихого, но настойчивого покашливания. Дядька Клим будит, значит, время. Дядька Андрей остался в Царском Селе — неделю назад его оперировали по поводу аппендицита. Операция прошла хорошо, дядька поправляется, а я стараюсь не думать, что будет, если аппендицит случится у меня.

Завтракали семейно, в кают-компании. «Царь Михаил Феодорович» — это для торжественных приёмов, а здесь, на «Межени», мы по-простому. Хотя и на серебре едим, но не царском, а ведомственном, министерства путей сообщения.

Я выпил стакан морковно-свекольного сока, сёстры — тоже. Я как-то сказал, что это очень хорошо помогает от прыщей. У меня-то их, прыщей, нет! Они поверили, попробовали — и теперь каждое утро пьют. Вера горы двигает, а уж прыщи просто сметает. Свеклы с морковью в нашей державе хватает, не жалко.

Сегодня опять Кострома. Однако то, что ночевали мы на «Межени», а не на твердой земле, говорит о многом. Например, охрану парохода организовать легче. И комфорт здесь, выходит, лучше, нежели в Костроме. Или…

Ну, не буду гадать.

Опять причал, опять встречающие, опять собор, крестный ход. Крестным ходом в окружении лучших людей города мы шли до места закладки памятника, в честь трехсотлетия династии. И каждый из нас передал каменщику именной камень. Гранит. Небольшой, конечно. Большие камни нам пока рано ворочать. Мой так и вообще дядька Клим нес, я лишь коснулся. Едва, перчаток не испачкал. И сёстрам помогал он, и Mama. Papa же сам, только сам. Он сильный, Papa. В своей весовой категории, конечно. Сильный и выносливый.

Потрудились для истории, а дальше разделились. Mama c девочками отправились в женский монастырь, Papa — в дом губернатора, а потом в офицерское собрание, а я — на пароход. Устал, мол, мне бы отдохнуть.

Отдыхал я на верхней палубе. Вынесли кушетку, поставили под навес, в тень, майское солнце коварно, я и улегся. Это у нас, в России май, а в Европе уже июнь. Разница во времени. Если когда-нибудь стану царем — ни за что менять старый календарь на новый не буду. У всех лето, а у нас — весёлый месяц май. У всех уже осень, а у нас почти две недели лета в запасе. Хорошо? Чудесно! И шпионов всяких, диверсантов с толку календарь сбивает: договорится эмиссар с резидентом на встречу седьмого ноября, приедет — а у нас ещё октябрь! Пока будет болтаться в «Англетере», тут его и вычислят.

И я опять уснул. Здесь дневной сон в почёте, а для детей обязателен. Я и не против, привык, и сам охотно сплю. Час, а то и полтора — днём. Мысли сами приходят в порядок, словно прилежный библиотекарь расставляет книги, то есть мысли, на нужные полки. Самоорганизация ментального процесса. Возможно, даже наверное она была и у меня там, в двадцать первом веке, да я этого не замечал. А теперь замечаю, потому что мне и восемь, мне и семнадцать.

Сон был легкий, сновидения — на текущую тему. Будто мы, я и сёстры, осчастливили визитом гимназию. Встреча с преподавателями, встреча с учениками. Все вокруг нарядные, да и мы — хоть на фотокарточку. Я в летней ферязи китайского шёлка, сёстры тоже не плошают, фотограф ставит большую камеру на треноге, одной рукой снимает крышечку с объектива, другой держит блиц-лампу. Сейчас вылетит птичка! Кажется, обычное дело, но мне тревожно. И даже страшно. Что делать? Фер-то ке?

Но здесь, на счастье, я проснулся. Вернулись Mama и сёстры, и мало что вернулись — решили сфотографировать, как я сплю. Кодакировать — так это порой называют.

У нас у всех есть фотокамеры «Кодак». Компактные. Ну, это здесь и сейчас они считаются компактными, на самом деле это довольно увесистые ящички, фунта по два с половиной. Но не пластинки используют, а плёнку, шестидесятимиллимитровую. Катушки хватает на дюжину снимков, что очень удобно. Карточки выходят на удивление хорошие, видны мельчайшие детали, можно даже рассматривать с увеличительным стеклом, такая чёткость.

Но я редко пользуюсь фотоаппаратом, для меня он всё-таки тяжёл, после смартфона-то. Я художник! Мои снимки — у меня в памяти, откуда я извлекаю их с помощью карандаша.

Я дал сёстрам наиграться вволю, пусть фотографируют. Спящий мальчик — беспроигрышный сюжет. Сразу после спящей кошки. Потом сел, открыл глаза, и спросил:

— Где мы?

— Где, где… В Костроме! — ответила Анастасия.

Я встал, прошёл по палубе, глядя вокруг.

— И в самом деле, Кострома! А я-то думал, что Москва!

— Как же мы попадем в Москву? Через Оку разве?

— Можно и через Оку. А лучше построить… вырыть… соорудить канал Москва — Волга, судоходный, как Суэцкий, только лучше. И украсить статуями! Ночью подсвечивать статуи электролампами! Плывешь этак, плывешь… И нечувствительно уже Чёрное море!

— Как же Чёрное? Волга впадает в Каспийское море! — это Татьяна. Любит править ошибки.