Аспект белее смерти (СИ) - Корнев Павел Николаевич - Страница 4

Жила тётка всего-то в трёх кварталах отсюда, но пока дошёл, дважды опускался перевести дух на лавочки. Поднявшееся над крышами домов солнце жарило немилосердно, после ночного ливня сильно парило, я обливался потом, кружилась голова, всего ломало, будто навалилась лихоманка.

Окно нужной комнаты выходило на улицу, я без труда забрался на росшую рядом старую яблоню, уселся на сухой сук и позвал:

— Даня!

Послышался какой-то шорох, и ко мне высунулось заспанное лицо двоюродного братца.

— Серый? — удивился он. — Рано ты сегодня!

— Есть кто дома?

— Не. Запрыгивай!

Я перебрался с ветки на подоконник, свесил вниз ноги и усмехнулся.

— Дрыхнешь?

— Шутишь! — фыркнул Данька. — Алгебру зубрю!

— До сих пор считать не научился? — подначил я его.

— Да там же не только сложение и вычитание, дурья твоя башка! — возмутился брат и махнул рукой. — А-а-а, что с тобой говорить, с неучем!

Восьмилетний малец был гордостью семьи, на оплату его обучения шло заработанное не только матерью и отцом, но и старшими братом и сестрой. Очень уж тётке хотелось пристроить сие юное дарование в управу писарем или счетоводом, а то и помощником законника.

Я прислушался к ощущениям в отбитой ноге и осторожно слез с подоконника в комнату, разделённую на две части ширмой. Всей мебели — кровати, два сундука, стойка с посудой и стол. Убого. В Гнилом доме и то лучше.

Осиротев, я прожил здесь до семи лет, а потом нас для этой комнатушки стало слишком много, вот и предпочёл работному дому компанию окрестных босяков. Поначалу было непросто, но справился.

— Ты на урок? — спросил Данька. — Тогда деньгу гони!

— Пустой сегодня, — сознался я. — Как барабан, ага…

— Приходи, как заработаешь! — фыркнул малец.

— Ухи надеру! — пригрозил я.

— Папке нажалуюсь! — прозвучало в ответ.

Муж тётки работал молотобойцем и одним ударом пудового кулака мог вогнать по колено в землю любого окрестного босяка, но я лишь рассмеялся.

— Ох и взгреет он тебя, о подработке узнав! Сколько монет я тебе за всё это время отстегнул, а?

Данька помрачнел.

— Он меня взгреет, даже если узнает, что я просто с тобой вожусь. — Малец вздохнул, поморщился и всё же достал доску и мелок. — Ладно, подваливай! Но в следующий раз грош заплатишь!

— Слово! — торжественно пообещал я.

Считать я умел и безо всяких занятий — этим умением в Гнилом доме никого было не удивить. Худо-бедно выучился и читать, больше от скуки да желания утереть нос зазнайке Даньке, но то — печатные буквы в бульварных листках, а вот затейливая вязь прописей была, особенно поначалу, тёмным лесом. Разобраться с ней и помогал юный грамотей.

Сказать по правде, ни в жисть бы не стал тратить на эту ерунду время и деньги, когда б не случай. Просто приметил, что наш отиравшийся у «Хромой кобылы» в ожидании поручений малец начал первым делом таскать записочки Луке и лишь после этого относил их адресатам. Читать старший не умел, но всякий раз после этого наведывался к ростовщику Жилычу, грамоте обученному. А непонятные закорючки перерисовать много ума не надо, с таким даже дрессированная мартышка справится.

Выходит, полезное дело. Выходит, пригодится, когда сам старшим стану.

Правила начертания отдельных букв я давно вызубрил, путался исключительно с их сочетанием, и Данька битый час писал на доске всякие глупости, а мне приходилось его невозможные каракули разбирать.

Когда начала раскалываться голова, я попросил иголку с ниткой, но если заплаты на коленях выдержали падение на мостовую, то просто заштопать дыры на локтях не вышло. Пришлось рыться в ремках и подбирать подходящие к моей синей рубахе куски ткани.

Данька ещё и квасом угостил. Предложил и сухари, но я отказался. Аппетита не было.

Так мне казалось, пока не распрощался с братцем и не пошёл мимо булочной. Пусть аромат в середине дня и шёл от неё не чета утреннему, но живот откровенно подвело.

Обычно, возвращаясь в Гнилой дом после удачного дня, я покупал сладкие булки, коржики или вываренные в меду орехи и угощал Рыжулю, ну а сегодня пришлось глотать слюну. Именно поэтому и забрался на крышу, где пережидал хандру и приступы дурного настроения. На севере за болотом виднелись фабричные постройки, из многочисленных труб к небу там валили клубы чёрного дыма, а кругом раскинулась Заречная сторона, да ещё далеко на том берегу виднелись особняки Холма и подступавшие к ним крыши Среднего города.

Глаза бы мои на них не смотрели!

Я уселся на скате, стянул жилетку и рубаху, закатал штанины. Место удара на правой голени опухло и почернело, но не столько беспокоил синяк, сколько утолщение внутри. Даже при самом осторожном касании оно отзывалось острой болью — как бы не треснула кость.

Но это ерунда, заживёт! Вот не успей приподнять ногу, тогда — беда! Тогда трость непременно бы колено разворотила.

Черти драные! Чтоб тому старому выродку пусто было!

Я откинулся на спину и закрыл глаза, сам не заметил, как задремал. Проснулся уже на закате, когда из печных труб повсеместно потянулись к небу жиденькие струйки дыма. Болела нога, ломило голову, слегка припекало кожу на лице и груди.

Ну что за день такой? Ещё и обгорел!

Гнилой дом именовался Гнилым отнюдь неспроста. Он таким и был на самом деле — гнилым. Когда б не добротная каменная кладка первого этажа, то давно бы развалился, а не торчал посреди заболоченного пустыря. Окраинные улочки подтопило без малого десять лет назад после того, как разлилась запруженная фабричной дамбой Чернушка, тогда же дом отошёл управе, но покупателей на него не нашлось, а снести не дошли руки, и новыми его жильцами стали малолетние попрошайки и бродяжки. Мы. Босяки Гнилого дома.

Из тех самых первых его обитателей сейчас на болоте жили только я, Лука и Рыжуля. Кто-то сгинул, растворившись на тёмных улочках Заречной стороны, кто-то загремел на принудительные работы и обратно уже не вернулся, а с каторги в Гнилой дом так и вовсе не вернулся вообще никто. Самые пробивные уходили в местные шайки, единицам хватало ума и везения устроиться в матросы, подмастерья или служанки, но таких счастливчиков за все годы не набралось и полного десятка.

Сам-то ещё этим утром уповал на лучшую долю, и вот оно как вышло: хромаю побитым псом в конуру.

Миновав Соломенный переулок, я вывернул к сараям, а только они остались позади, и под ногами захлюпала сырая земля. По петлявшей меж кустов и остатков фундаментов тропинке доковылял до затянутой ряской воды, а дальше стеной выросли камыши, и замаячила чуть поодаль островерхая крыша.

Кочки, тина, осока, ил. Лягушки, стрекозы, пиявки, комары. Особо топких мест поначалу не было, и случайный человек мог провалиться в воду разве что по пояс, но в глубине болота уже ничего не стоило упасть в одну из ям, оставшихся от подвалов давным-давно развалившихся хибар или просевших погребов, завязнуть в трясине или с головой ухнуть в промоину. Вроде — рукой подать, а чужакам не дойти. Изначально Гнилой дом был выстроен наособицу, почти на самом берегу Чернушки, и пусть местная детвора чувствовала себя на болоте как дома, так далеко забираться рисковали только самые отчаянные смельчаки. Таких мы били.

Я закатал штанины и пошёл, особо даже не задумываясь, куда поставить ногу, это выходило само собой. Несказанно больше волновал предстоящий разговор с Лукой. Шёл и гадал, как старший отнесётся к просьбе выделить из общего котла деньги на новый короб с инструментом, заодно прикидывал, кто поддержит меня, а кто начнёт ерепениться и каким образом лучше заткнуть им рты.

Сейчас в Гнилом доме жило девятнадцать босяков, но большинству ещё не исполнилось и десяти лет, мнение малышни никого не интересовало. Право голоса имели только Гнёт, Сивый, Хват, Рыжуля и я сам. Первые два разве что в рот Луке не заглядывали, третий в кулачной сшибке стоил их обоих, вместе взятых, и был себе на уме, но я с ним неплохо ладил. А Рыжуля… Хотелось верить, что она меня поддержит, да только, как ни крути, всё будет зависеть от решения Луки.