Номер двадцать шесть. Без права на ошибку (СИ) - Летова Ефимия - Страница 41

— С чего ты так решила?! — искренне изумился мужчина с родимым пятном. — Казнить таких сильных магов? Казнить самого Алариуса Мезонтена? Ха! Кто-нибудь из пациентов приюта смятенных духом, может быть, и поверит в такую чушь, но не я. О, нет. Митас тот еще развратник и порой хуже, чем капризный ребёнок, но не безумен, поверь мне. Все они живы, надёжно заперты в темницах и ждут своего часа — пыток и смерти или службы на благо Корина… И поверь, они сделают правильный выбор.

* * *

— Какая тебе разница, — мужчина хмыкает. — Хочешь отомстить или еще чего? Не думай обо всех этих глупостях, заранее обречённых на провал. Маги и власть придержащие всегда будут в союзе друг с другом, что бы они не говорили нам… нас и только нас они будут пускать в расход. Идем со мной, птичка. Ведь ты одна, я прав? Одна, одна. У нас много работы, девочка, свобода и деньги. Всё то, чего у тебя никогда не будет с этим шулером Альтастеном.

— Меня устраивает… мой… хозяин, — цежу сквозь зубы, потому что челюсти буквально сковало. Отчего-то мысль о том, что прошлый хозяин тринадцатого замка может быть всё ещё жив, слишком тяжело укладывается в голове. И дело не в надежде найти его или его сторонников и излечиться. Дело в другом.

Я просто не хочу, чтобы он был жив. Не хочу, не хочу, не хочу!

Мотаю головой, почти забыв о мужчине. Мой страх неуправляем, и это пугает больше, чем всё то, явное и скрытое, что могло этот страх вызвать.

— Иди сюда, — цедит мужчина. Неожиданно прямо в стене дома распахивается неприметная, словно бы вырезанная прямо в камне дверь, и оттуда появляется другой, незнакомый персонаж. Выглядит он не очень-то грозно, но неприятно — желтовато-сероватые волосы клочками неравномерно покрывают лысую голову, кожу испещряют бородавки.

— Рув, что ты застрял? — недовольно говорит он. — Тебе баб мало что ли, ты их с улицы таскать начал?

Мужчина невнятно огрызаться, тянет и тянет меня внутрь. Я не кричу — какой смысл? — но вырываюсь отчаянно, пока я еще на улице, надежда есть, а вот там, внутри, за дверью… Его низкорослый бородавчатый знакомец, напоминающий какого-то сказочного гнома, в нашем молчаливом сражении участия не принимает — вытаскивает из дома на улицу какие-то кули с тряпьем и вообще делает вид, будто нас здесь нет, остальные невольные зрители словно растворились в воздухе, в переулке больше никого не осталось. В какой-то момент потерявший терпение похититель хватается за мой плащ и так яростно дёргает на себя, что ткань разрывается пополам, и крыло больше она не скрывает.

— Тварь..! — Рув отшатывается, отпуская мою руку, отбрасывая прочь оторванный кусок ткани, осеняя себя круговым знамением… надо же, о богах вспомнил. Это был шанс сбежать, и я бросилась по переулку, остервенело взмахивая рассекреченным крылом, когда в спину мне ударило выкрикнутое кем-то из двоих визгливое слово:

— Торико! Держи её, она же…

И я остановилось. Не сама, а словно приклеившись к земле, словно мои ноги обрели корни. Медленно повернулась.

Черная тень из зеркала. Её голос звучал в голове, равнодушный и требовательный одновременно.

— Никто не должен знать, Кори. Никто. Это очень важно. Это твоя жизнь. Они думают, что таких, как ты не осталось. Поэтому тебе нельзя выходить из замка, поэтому ты должна учиться защитить себя. Я дал клятву. Никто не должен знать.

— А если кто-нибудь узнает? — даже сейчас, даже здесь, я ощущаю, как кожа руки покрывается щекотными мурашками.

— Убей его, Кори.

— Я не смогу..!

— Сможешь.

От этого голоса в голове какое-то время не могу пошевелиться, не могу убегать дальше, хотя расстояние между мной и глядящими во все глаза мужчинами позволяет успеть добежать до оживлённого проспекта и затеряться в толпе. Низкорослый и бородавчатый тип, выкрикнувший непонятное слово, заставившее меня замереть на месте, тоже замер, комично вытянув вперед руку, словно оратор на трибуне. На лице хвтавшего меня Рува гипсовой маской застыло отвращение.

Шаг, другой, третий — это не я, а моё тело, оно движется, повинуясь безмолвному приказу, заложенному в него черной размытой тенью, выжившей на дне моей памяти.

— Торико… — почти благоговейно шепчет седовласый, глядя на меня, как на ожившую святыню. — Рув, ты же знаешь, я Лицей кончал много лет назад, нам рассказывали… она же…

Воздух, подвластный мне, не магии, а мне самой, обвивает его шею, словно невидимая веревка, и затягивается, сжимается, почти моментально, ломая позвонки. Почти не издав ни звука, кроме едва слышного влажного хруста, тело человека валится на землю, а я смотрю на него с ужасом, потому что я не хочу его смерти, но…

… но тот, кто приказывает внутри, сильнее.

Рув непонимающе переводит пустой ошеломлённый взгляд с приятеля на меня и обратно, туда, сюда, пока в нём не появляется понимание, он делает шаг к двери в стене дома, но не успевает. Несколько мгновений судорожно хватает ртом воздух, остервенело машет руками в воздухе, словно отгоняя невидимых мошек, а потом падает на колени и дальше валится ничком вниз, ударяясь лбом о землю. Я смотрю на содрогающееся тело, словно сминаемое невидимыми руками. И только когда прекращается даже мельчайшее движение, сковавшее меня оцепенение разом спадает. Отхожу дальше, дальше, спиной вперёд, словно опасаясь (или надеясь?), что мёртвые — они же мертвы?! — встанут и бросятся за мной. Но они не встают, не двигаются, лежат в пустом — пока что! — переулке, словно сломанные манекены из портняжных лавок. Отхожу, сначала медленно, а потом всё же заставляю себя отвернуться от убитых. Как могу, закрываю крыло обрывками плаща и стараюсь не сорваться на бег. И всё равно бегу, уже забыв про Лицей, про свои надежды, опасения, про всё на свете, кроме одного — Кристем. Мне нужен Кристем. Зачем я ушла от него, зачем?!

Я не знаю, каким чудом, каким образом в итоге я добираюсь до королевского дворца. Разумеется, дворец — не блоха на собаке, найти его даже в столице нетрудно, но ни к кому из людей я не обращаюсь, наоборот, отшатываюсь ото всех встречных. Уже темно, поздно, дворец высится впереди огромным светящимся окнами и фонарями черным коробом, исполинским светляком. Я стою у стены какого-то невысокого дома, по округлой обтекаемой форме крыши похожего на часовню безымянных богов, жмусь, словно побитая бродячая собака, высматривающая хозяина.

— Эй… — этот голос, я так хотела его услышать, что даже не вздрагиваю от неождиданности, оборачиваюсь, и вижу Кристема. Он стоит на дорожке перед центральными дворцовыми воротами, но увидев меня, прижавшуюся к стене, делает несколько столь же решительных, сколько и неуверенных из-за хромоты шагов ко мне, торопливо осматривает — вряд ли ему нравится моё перекошенное лицо, трясущиеся пальцы и порванная одежда. Кристем снимает плащ и укутывает меня, ведёт, прижимая к себе, внутрь дворцового парка мимо стоящих навытяжку молчаливых стражников.

Мы проходим внутрь, обнявшись, словно влюбленные, доходя до середины дороги, хозяин сворачивает в сторону и, оказавшись вдали от явких светильников и проходящих туда-сюда слуг и гостей замка, в тени голых, но ветвистых деревьев, порывисто обнимает, прижимая к себе.

— Святые боги, двадцать шесть, где ты была?!

Я поднимаю прижатое к его груди лицо и просто смотрю, не в силах сказать ничего внятного, ничего конкретного в своё оправдание, в объяснение собственных поступков. Сейчас всё произошедшее за день кажется мне невероятным бредом, моя невольная утренняя встреча с магом, бегство от него, Лицей, пожилая, смутно знакомая леди — преподавательница, стихийное буйство в зале, встреча с жутковатым Рувом, непонятное слово его знакомого, пригвоздившее меня к земле, смерть этих двоих… Нет, нет, нет, даже думать страшно обо всём этом.

Но сейчас я здесь, с хозяином. Всё хорошо. И он так ласково, успокаивающе гладит меня по руке, спине, крылу, перебирая перья, так нежно, что я ощущаю себя на мгновение единым целым — не изуродованной половинкой, а живой, настоящей, единой.