Дело глазника - Персиков Георгий - Страница 2

Здоровяк швейцар жестом осадил разволновавшихся рабочих, ожидавших в салоне, и, прихрамывая, поднялся на второй этаж. Осмотревшись, заметил хозяйкины брови, хмуро соединенные в одну, кулаки, упертые в бедра, запертую дверь и сменил обычное благостное выражение лица на озабоченное. Он уже занес огромный сапожище, чтобы высадить дверь, так докучавшую хозяйке, когда та протестующе замахала руками:

– Стой! Куда ломать-то сразу? Дурак ты и есть! Подожди, тебе говорят!

Лея наклонилась к двери и закричала тоном максимально угрожающим, на какой была способна:

– Последний шанс тебе даю, язва тебя побери! Открывай дверь добром, или…

Тук! Тук! Тук!

Лея, подпрыгнув, отпрянула от двери. Стук, доносившийся из комнаты, был страшный, громкий и настойчивый, словно мертвец колотил из закрытого гроба. Остальные двери на этаже открылись одна за другой, и из-за них повысовывались головы любопытствующих.

Тук! Тук! Тук! Дзин-нь!

Стук повторился, закончившись звуком бьющегося стекла. Хозяйка побледнела и, вцепившись Тихону в рукав, затараторила визгливой скороговоркой:

– Ну что ты встал столбом, олух?! Вышибай эту дверь проклятую немедля!

Тихон послушно мотнул головой, коротко ухнул и двинул пяткой в дверной замок. Дверь, брызнув щепками, распахнулась, и все вокруг заглушил истошный крик Леи Бронштейн.

Оконная рама, болтаясь под порывом ветра, еще раз издала троекратный стук, разбрасывая осколки стекла. На полу растеклась лужа мокрого снега, керосиновая лампа чуть светила, выхватывая из темноты туалетный столик, сверх всякой меры украшенный завитками и розами, разоренную постель, стул со сложенной одеждой и обнаженный труп Калерии, застывший на полу.

Она лежала, вытянув руки так, словно прыгала в реку с высокого утеса, полные груди разлеглись по сторонам, а волосы разметались, как у горгоны. Рядом, касаясь ее пяток своими, лежал труп шулера. Он вытянулся в такой же странной, принужденной позе, худой и бледный, и вместе они были словно две стрелки на чудовищном циферблате. Но никто не обратил внимания на открытое окно и странное положение трупов, все взгляды притягивало только одно – их головы, аккуратно отделенные от тел и повернутые под жутко симметричными углами, с зияющими кровавыми безднами вместо глаз.

Глава 1

Бесконечная ноябрьская ночь наползала на выстуженный Петербург. Тьма, изгнанная из города на лето, возвращалась, отыгрываясь за долгое свое отсутствие. Каналы набухли от мокрого снега, словно нездоровые темные вены, и вода норовила выплеснуться на камни мостовой, стремясь соприкоснуться с низким, тяжелым небом. В узком просвете между волнами и небом стеной валил густой мокрый снег. Мрак царил везде.

В последние годы Петербург стал еще мрачнее. Он расползался во все стороны, перемалывая деревянные домики пригородов и покрываясь красно-кирпичными бубонами фабрик и заводов. Дым и смог смешались с болотным туманом, и теперь стало решительно невозможно рассмотреть, что ждет там, впереди.

И из этой мглы, неясный и неопознанный, темной махиной наступал новый век. Он еще плохо был различим, но уже уверенно и нагло сталкивал в бездну век предыдущий, и все летело в нее вверх тормашками под взрывы бомб террористов и рев моторов. А из тумана медленно возникали силуэты всадников, и к знакомым уже Голоду и Войне присоединился новый, на кумачовом коне, и имя этому невиданному всаднику – Революция…

– Иван Дмитриевич?

Будылин с трудом отвел взгляд от темного окна, за которым ветер бесшумно гнал волны по чернеющей Фонтанке. Мрачные, беспокойные мысли сами лезли в голову в такую погоду и покидать ее не хотели. Иван Дмитриевич Будылин работал в сыскной полиции с самого момента ее основания, и борьба со всяческим беспокойством, а также освещение различных мрачных углов человеческой жизни ярким фонарем правосудия стало для него за эти годы не только профессиональным призванием, но и самой его внутренней сутью. И сейчас, будучи уже начальником всего петербургского уголовного сыска, он проливал свет на человеческую натуру на срочном докладе перед двумя важнейшими людьми Петербурга – градоначальником и министром внутренних дел.

– Иван Дмитриевич? Вы упомянули об участившихся случаях душевного помешательства. Потрудитесь объяснить нам с Виктором Вильгельмовичем поподробнее, о чем конкретно идет речь?

Министр, хозяин кабинета в здании у Чернышева моста, в котором и проходила встреча, с легким нетерпением глядел на Будылина, ожидая ответа. Начальник сыска вернул лицу привычное выражение спокойного добродушия, повернулся к мрачно застывшему в кресле градоначальнику и, прокашлявшись, продолжил:

– Как я уже сказал, подобные вспышки обычно не редкость в осеннее время года. Скверные погоды, холод и недостаток солнца действуют угнетающе на душевное здоровье и часто вызывают обострение или проявляют доселе скрытую болезнь. Но то, что происходит последние несколько лет, никакими сезонными недомоганиями объяснить решительно невозможно. Полюбуйтесь.

Он раскрыл на столе пухлую кожаную папку, приглашая своих высокопоставленных собеседников ознакомиться с содержимым. По сукну немедленно расползлись фотографические карточки, с которых смотрели всевозможные буйнопомешанные, маниаки и насильники, педантично составленные Иваном Дмитриевичем в отдельную картотеку. Градоначальник подался вперед из кресла, недоверчиво выгнув бровь, а министр внутренних дел встал у Будылина за спиной, напряженно закручивая свои исполинских размеров седые усы. С карточек на честную компанию глядели скошенные лбы, выпученные глаза, губы, растянутые в темных, безумных улыбках.

– Циркулярные психозы, маниакального характера в основном. Всевозможные виды параноидных расстройств, бред, галлюцинации, аффекты… В основном из Обуховской больницы, но теперь прибавилось и из других…

– Ну что ж, выглядит, конечно же, неприятно, но я не вижу тут больших поводов для тревоги. – Градоначальник задумчиво потер кончик носа, вчитываясь во врачебные каракули. – В конце концов, безумному преступнику куда сложнее скрываться от правосудия и строить свои планы – ибо он, как я уже заметил, безумен! Недуг выдаст его рано или поздно, ведь не может же совершенно сумасшедший человек разгуливать по улицам, оставаясь никем не замеченным!

– Позвольте не согласиться, – покачал головой Будылин. – Нарушение душевного здоровья далеко не всегда ведет к разрушению мыслительной и логической системы человека, иногда напротив – в мозгу выстраивается новая, патологическая система, по сложности и функциональности не уступающая здоровой, но совершенно аморальная, преступная и безумная по своей сути. Именно преступники такого сорта и представляют собой большую угрозу. Искусно скрывая свой недуг, они способны годами промышлять убийствами, насилием, душегубством, поджогами, днем являясь под маской добропорядочных граждан, а ночами являя свою истинную личину.

Министр, сопя и шевеля своими непомерными бакенбардами – объектом гордости и эпиграмм, перебирал фотокарточки, морщась, если в руки попадалась особенно неприятная физиономия. Наконец он прервался и кинул на Будылина строгий взгляд:

– И что же сыскная часть, Иван Дмитриевич? Неужели у ваших орлов нет управы против этой новой напасти? Почему нам все всегда как снег на голову?! Эх, как будто мало нам было анархистов!

Он в сердцах шлепнул фотокарточки на сукно, словно невезучий игрок. Будылин смиренно выдержал волну начальственного гнева и спокойно возразил:

– Сыскари, филеры, тайные агенты хороши против грабителей, фальшивомонетчиков или бомбистов. Но как использовать их против преступника, не знающего жажды наживы, не имеющего никаких объяснимых мотивов или конкретного плана? Против одиночки, одержимого манией? Обычному полицейскому чину неподвластны загадки современной психиатрии. И это даже тут, в Петербурге. А в иных отдаленных губерниях, столкнувшись с маниаком-садистом, оставляющим за собой изувеченные трупы, народ первым делом бежит громить жидовские лавки, а полиция гоняется за дьяволопоклонниками и раскольниками. Оно, конечно, людей на время успокаивает, но вреда истинному убийце от этого совершенно никакого. Нет, господа, тут нужен новый, особый подход.