Дело глазника - Персиков Георгий - Страница 10

– Это, я так понимаю, убитый, – произнес Роман Мирославович, кивнув в сторону панно. На земле, прямо «под ногами» государя-императора, лежало что-то, формой напоминающее человеческое тело, накрытое серовато-белой тканью.

Рядом же с ним стоял коленопреклоненный мужчина, подозрительно напоминающий изображенного на картине кавалериста. Судя по подрагивающим плечам и общей скорбной позе, мужчина рыдал. Рядом толпились журналисты, что-то записывая. Слышались щелчки камер, то и дело с треском загорался магний вспышек.

– А это его превосходительство, – с благоговением воззрился на коленопреклоненного «кавалериста» Чайников. – Петр Саввич Латецкий. Как убивается-то, сердечный.

Будто услышав, что его представили, Петр Саввич повернул голову к вновь прибывшим. Пружинистым движением поднялся с колен без чьей-либо помощи, тем самым продемонстрировав свою отличную физическую форму, и отдал несколько коротких распоряжений. Что именно он сказал, слышно не было, но репортеры немедленно ретировались, а рядом с губернатором образовался широкоплечий становой пристав лет пятидесяти. Он вручил начальнику перчатки, которые тот неспешно и надел, подходя к гостям.

– Доброе утро, господа, – поприветствовал Латецкий сыщика и священника и окинул их влажным доброжелательным взглядом. – Какая трагедия! Шестая жертва. Шестая! Но на сей раз злодей покусился на святое. Во-первых, погиб представитель власти, ветеран балканской кампании, городская знаменитость. Во-вторых, это произошло у местной святыни – площади Победы, прямо перед ликом государя, пусть пока и незавершенным. Злочинец хотел покуситься на самое сердце нашего края, осквернить…

– Хватит патетики, ваше превосходительство, – перебил его Роман Мирославович, – газетчики уже ушли.

«Колобок» Чайников еле слышно охнул и огромными глазами уставился на говорящего, видимо ожидая, что на голову сего непочтительного хама немедленно обрушится кара Господня. Однако этого не случилось. Губернатор всего лишь с некоторым удивлением глянул на Муромцева, затем чуть усмехнулся и кивнул:

– Пардон, господа. Сразу перестроиться бывает непросто. Что ж, приступим. Полагаю, большая часть информации вам уже известна из отчетов, каковые мы отправили в столицу.

– Так точно.

– Хорошо. В таком случае… Чертыбашев, доложи господам следователям, что у нас есть по последнему случаю.

Становой пристав коротко взял под козырек и отрапортовал:

– Убиенный – Ермолай Дулин, околоточный надзиратель. В ночь нес вахту тут, на площади Победы. Как и кто его умертвил, никто не видел… Ну или пока свидетелей не нашлось. Тут фонари еще не поставили, так что темень…

– Но здесь будет грандиозное освещение, когда закончатся ремонтные работы, – вставил губернатор и мило улыбнулся.

– Ну да. Значит… утром тело обнаружил другой околоточный, который пришел на смену Дулину.

– А для чего здесь часового выставлять? – поинтересовался отец Глеб.

– Дык материалы покрасть могут. Народишко тут случается шибко ушлый, а покрасть есть что. – Пристав стал загибать пальцы: – Стекло для мозаик, мрамор для фонтана, глина белая для лепных украшений, краска, дерево… Художники-то сюда все принесли, чтобы…

– Материалы после убийства проверяли? Все на месте? – резко спросил Муромцев.

– Проверили, так точно. Все на месте, даже холстина не тронута, которой накрывали. Я предложил сургучом все опечатать. Ящики, там, бочки с краской.

– Отличная работа, пристав, – похвалил Роман Мирославович и улыбнулся. Как помнилось отцу Глебу, впервые с момента, как они снова встретились. – Оцепление с площади не снимать. Тело отвезите в морг. И пусть там приготовят тела остальных убитых таким же образом. Сколько их?

– Шестеро, – внезапно перехватил инициативу губернатор.

Сыщик с некоторым удивлением посмотрел на Петра Саввича – у того с лица полностью пропало все благолепие, растроганность и мягкость. На месте преступления стоял холодный, собранный военный, для которого сложные ситуации были далеко не в новинку.

– Крючник Пантелей Сизов, – продолжал между тем Латецкий, – гимназистка Екатерина Белокоптцева, домохозяйка Ганна Нечитайло, желтобилетница Вера Никонова, ее любовник беглый каторжник Иван Непомнящий и Ермолай Дулин – местный околоточный. Ничего их не объединяет: знакомы не были, проживали в разных частях города, связей обнаружить не удалось.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Благодарю, Петр Саввич, – с уважением склонил голову Муромцев. – Значит, нам придется выяснить, что все-таки у этих шестерых общего. Во всяком случае, для убийцы.

Глава 7

Городской морг Энска располагался в полуподвальном помещении на цокольном этаже полицейского отделения, соседствующего с пожарным корпусом. В помещениях у морга, судя по всему, недостатка не было никакого. Идя по тускловато освещенному коридору, Муромцев обратил внимание, что некоторые из дверей явно давно не открывались, а за половиной поворотов было наставлено всякое оборудование, которым если и пользовались, то крайне редко.

И хотя вокруг было относительно чисто, сыщика не покидало ощущение, что управляется это место без особого рвения. Скорее, по необходимости и «так положено», чем из каких-то иных побуждений. В общем, на то, что здесь можно будет получить какую-то неожиданную информацию, рассчитывать не стоило. Хорошо уже будет, если местные эскулапы окажутся хоть мало-мальски полезными.

– Сюда, пожалуйте-с, – произнес встретивший Романа Мирославовича сотрудник морга и распахнул перед ним дверь с надписью: «Прозекторская».

Из помещения пахнуло холодом, подвальной сыростью и формалином. Вдоль стен стояли каталки с телами, накрытыми тканью. У дальней стены, под высоко расположенным окном топтался на месте невысокий пожилой мужчина в белом халате. Монокль в его правом глазу нетерпеливо поблескивал. Постоянно поправляя тканевую маску на лице, мужчина рассматривал тело на каталке и делал какие-то пометки на листе бумаги, прикрепленном к деревянному планшету.

Когда скрипнула открывающаяся дверь, он выпрямился и с неудовольствием воззрился на вновь прибывших.

– Старший агент сыскной полиции Муромцев Роман Мирославович, – представил посетителя сопровождающий. И, повернувшись уже к гостю, указал сдержанным жестом на пожилого человека в халате: – Наш патологоанатом, Акулов Николай Лукич.

– Старший, батенька, – раздраженно поправил младшего коллегу старик. – Старший патологоанатом.

– Кхм… Да, простите, Николай Лукич. Старший патологоанатом.

– Благодарствую. Идите. Идите, голубчик. Думаю, столичному гостю не до церемоний и расшаркиваний.

Сотрудник морга чуть поджал губы, поклонился и быстро вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Возможно, даже с большим тщанием, чем того требовала ситуация. Атмосфера в морге царила не совсем благостная, отметил про себя Муромцев и, повернувшись к Акулову, со всей возможной доброжелательностью поинтересовался:

– Итак, Николай Лукич, чем порадуете?

Роман Мирославович неоднократно сталкивался с подобными индивидами и отлично знал этот тип людей с болезненным чувством собственной важности. Обычно они были уверены, что все окружающие недооценивают их, не отдают должного их бесспорным заслугам и вообще со всех сторон пытаются подсидеть, принизить и обесценить их таланты и усилия. При всем том утруждаться подобные специалисты стараются по минимуму и почти никогда не горят никаким делом, чем бы ни занимались. Муромцеву вообще иногда казалось, что даже получать профильное образование эти «недооцененные гении» идут исключительно для того, чтобы произвести впечатление на окружающих и оправдать свои претензии.

Однако конфликтовать с ними было крайне небезопасно. И не потому, что такой человек мог как-то особенно крупно навредить (хотя по мелочи подложить свинью, безусловно, мог – начальству нажаловаться, например, или распустить очерняющий слушок). Самая большая проблема в общении с такими субчиками была в том, что если они на вас обижались, то добиться сотрудничества и получить необходимую информацию становилось чудовищно трудно, почти невозможно. И тогда приходилось, в свою очередь, жаловаться начальству, прикладывать массу сил, тратить время, пока «гений» не получал по шапке от вышестоящих инстанций и только после этого наконец-то до определенной степени «приходил в себя».