На скалах и долинах Дагестана. Среди врагов - Тютчев Федор Федорович - Страница 21

Земля медленно шуршит и осыпается, то и дело около Спиридова падают небольшие комья черной слежавшейся глины, в которой извиваются толстые длинные красные черви…

Еще несколько минут работы, и проход будет от крыт, и наступит то огромное, страшное, от чего нет спасения… Ближе, ближе, до Спиридова уже доносится тяжелое, зловещее дыхание работающего мертвеца, он слышит, как скребут его костяшки-пальцы твердую землю… вдруг большой камень, оторвавшись от стены, с силой ударяет Спиридова в бок. Петр Андреевич невольно вскрикивает и открывает глаза. Тусклый свет слабо льется в крошечное, построенное под самым потолком окно.

В полутьме противоположной стены сидят Арбу зовы, дедушка и внучок, и о чем-то тихо, монотонно беседуют между собой. Прямо перед собой Спиридов увидел хорошо запечатлевшуюся в его памяти фигуру Николай бека, а сзади него, в почтительном расстоянии, двух человек нукеров и одного из тюремщиков. Щеголевато одетый в черную черкеску и шелковый голубой бешмет, туго перетянутый серебряным поя сом, с лихо заломленной на затылок папахой и об вешанный богато отделанным в серебро оружием, Николай-бек произвел на Спиридова впечатление чего-то блестящего, светлого и жизнерадостного, осо бенно по сравнению с прочими татарами, до крайности грязными и оборванными.

Поглаживая одною рукою свою остроконечную бороду, Николай-бек с любопытством, в котором просвеивалось искреннее сочувствие, пристально глядел в лицо Спиридова.

— Здравствуйте, Петр Андреевич, — произнес он, протянув руку с какой-то едва уловимой неуверенносью, точно он сомневался, что Спиридов ответит на его рукопожатие, и когда Петр Андреевич крепко и сильно пожал протянутую ему руку, легкая улыбка скользнула на губах Николай бека, и он заговорил веселым, самоуверенным тоном: — Иван, наш общий с вами знакомый, усмехнулся он, — мне очень много рассказывал про вас, главным образом про ваше бесстрашие, как он выражается… Вы действительно очень смелы, как я сам вчера имел возможность убедиться… Этим-то вы главным образом и подкупили Шамиля, так как имам терпеть не может трусов.

— Вчерашним моим спасением жизни я обязан, кажется, вам, Николай-бек. Вы повлияли на Шамиля, присочинив мне небывалое родство; боюсь толь ко, чтобы ваша выдумка не повредила впоследствии, когда обман откроется, нам обоим.

Николай-бек лукаво улыбнулся.

— Шамиль ни на одну минуту не поверил моему рассказу, но при теперешних условиях ему выгодно было верить. Вы не смотрите, что он простой уздень — у него голова политика, он постоянно занят разными соображениями и весьма дальновиден, уверяю вас. Любо дорого смотреть, как он вертит, как пешками, всеми этими муллами, кадиями, наибами и старшинами, да и ими ли одними? Вот уже скоро три года, как он ловко обманывает ваших генералов, усыпляет их бдительность, морочит наивными обещаниями и в то же время деятельно готовится к войне. Пока он только силы свои пробует, почву нащупывает, но скоро настанет час, когда он явится во всей своей силе и дерзости и объявит вам беспощадную войну на жизнь и смерть.

— По вашему тону можно подумать, будто вы допускаете возможность победы со стороны Шамиля? — удивился Спиридов.

— Как вам сказать, победы не победы, но при нудить вас уйти с Кавказа он, пожалуй, принудит. Вы не знаете сути обстоятельств. В России, разумеется, о них скрывают, а потому вам кажется, будто вы имеете дело только с Шамилем. Это заблуждение. Надо вам сказать, что за Шамилем стоит Турция, деятельно его поддерживающая, а за нею, в свою очередь, Англия и Франция. Особенно Англия. К нам в Ашильты то и дело приезжают турецкие эмиссары с предложением услуг: денег, оружия и даже офицеров. Недавно приезжал один из константинопольских улемов с письмом от главного визиря, в котором он уведомляет Шамиля, что на турецкой границе уже собрано большое войско, и как только имам начнет энергичные действия против вас, турки объявят войну и вторгнутся на Кавказ. Одновременно англо-турецкий флот сделает нападение на Черноморское побережье. Ваши войска очутятся как в клещах и принуждены будут быстро отступить. Когда вы будете выброшены на Кубань и Терек, Шамиль предложит вам мир на почетных условиях. Он готов признать себя вассалом России и даже уплачивать дань, но при условии, что бы вы, в свою очередь, признали его владетельным князем всего Кавказа и на вечные времена установили границей линию от Анапы до Каспия, по Тереку и Кубани, не вмешивались бы в его управление краем и не заключали союз с Грузией.

Спиридов насмешливо покачал головой.

— Неужели вы все это серьезно? — спросил он Николай-бека.

— Разумеется, серьезно! — слегка загорячился тот. — И что такого особенно неисполнимого вы видите в нашем плане? Не станет же Россия воевать со всей Европой и Турцией из-за Кавказа?

— Вы не так говорите. Европа не станет воевать с Россией из-за Шамиля — это так. Наши враги охотно интригуют против нас, готовы даже помочь нам оружием и деньгами и изо всех сил стараться создать нам как можно больше затруднений; но помериться с нами в открытой борьбе они не решатся ни под каким видом. Шамиль жестоко заблуждается, если рассчитывает на это. Россия сломит его, и очень скоро. Все его счастье в том, что в Петербурге на него смотрят до сих пор как на предводителя шайки абреков, а на всю Кавказскую войну — как на простое усмирение; но как только там оценят всю серьезность ее, дело разом, и круто, изменится. Войска будут увеличены вдвое, втрое, впятеро, наконец, если только это понадобится, и в какой-нибудь год два все большие аулы будут заняты нашими гарнизонами, и тогда война сама кончится, Шамиль падет, а с ним и все его сообщники. Из ваших слов я догадался, что вы лелеете мечту, когда Шамиль добьется признания себя владетельным князем, занять при нем какой-нибудь важный пост. Поверьте мне, это пустые бредни. Шамиль погибнет, и вы с ним. Говорю это из чувства расположения к вам. Я хотя только второй раз вижусь с вами, но от Ивана много слышал о вас; к тому же я обязан вам жизнью, а потому мне искренне жаль, что вы так заблуждаетесь.

Николай-бек слегка нахмурился.

— Что же мне прикажете делать? У меня все пути отрезаны. Вернуться к вам — это значит идти на каторгу или на виселицу… Нет, моя песенка спета, и что бы ни случилось, а до последней минуты мне Шамиля оставлять никак нельзя. Бросимте этот раз говор, побеседуемте лучше о вас. Вчера у Шамиля была халбата[13], и на ней был решен вопрос о раз мере вашего выкупа. За вас хотят требовать первым делом десять тысяч рублей деньгами, второе — воз вращение четырех наибов и третье — выдачу убийцы Гамзат-бека Хаджи Мурата. Исполнить первое требование, если вы действительно богаты, просто, но второе и третье — значительно труднее. Наибов, особенно Измаил-бека, а на его-то возвращении мы особенно настаиваем, русские едва ли захотят вернуть, что же касается выдачи Хаджи-Мурата, то об этом и толковать нечего — русские его не выдадут ни под каким видом.

— Стало быть, мне нет надежды на избавление из этой смрадной дыры? — воскликнул Петр Анд реевич.

— Ну, положим, надежду терять никогда не следует, вечно держать вас Шамиль в плену не будет. В конце концов он принужден будет сделаться сговорчивей, но предупреждаю: это может случиться не так скоро, и вы должны приготовиться ко многим неприятностям. Хуже всего для вас — это то, что я и Шамиль, мы оба завтра уезжаем на некоторое время. В наше отсутствие Агамал-бек, которого вы напрасно, говоря правду, возбудили против себя, постарается вам насолить елико возможно. Убить вас или истязать каким-либо иным способом он не посмеет, но горя причинит немало, я в этом уверен. На всякий случай я все-таки прикажу Ивану следить за тем, что будут делать с вами, и в крайнем случае пусть он обратится к Наджав-беку; это старик хороший и защитит вас. Пока прощайте, не падайте духом и не очень тужите, авось все хорошо кончится. Советую только, особенно в наше отсутствие: не будьте очень резки с Агамаловым и вообще с наибами и не раздражайте упорным отказом. С ними со всеми необходимо политиковать и стараться обойти их. Нахрапом ничего не сделаете, только себе досадите. Помните же это.