Зелье - Катерли Нина - Страница 6

- Отодвиньте, пожалуйста, куда-нибудь вашу картошку, вы мне пачкаете одежду, - негромко попросил Мокшин, приподнимаясь, но дамочка не пошевелилась, а еще изобразила на своем воробьином лице возмущение.

- Куда это, интересно знать, я уберу? Тут не повернуться. Вам хорошо сидеть и рассуждать.

- Стыдно, молодой человек, - тут же раздалось слева. Рыхлый старик, только что безмятежно дремавший рядом с Олегом, уже стоял. - Садитесь, садитесь, девушка, даме - место, я постою, это пусть другие сидят, которые постарше, имеют право.

Он пыхтел и негодующе сверлил Олега взглядом. "Девушка". Рыцарь. Не глядя на него, Мокшин сказал тетке:

- Зачем столько эмоций? Садитесь, ради бога. А самое правильное было бы сразу войти, как положено, и переднюю дверь и занять законное место.

- Нахал! - вскинулась дама, а стоящий рядом ветхий джентльмен тут же радостно зашамкал:

- Какая бестактность! Позор!

Не обращая на все это никакого внимания, Мокшин начал энергично протискиваться к выходу. Что, собственно, такого оскорбительного он сказал этой кожаной? Испугалась. Как все же люди боятся правды, а ведь нет ничего опаснее, чем обольщаться на собственный счет. Никакая тушь, никакие помада и белила уже, увы, неспособны сделать вас, мадам, молодой и красивой. И кожаное пальто не спасет. И комплименты. Вся эта неравная борьба со старостью только отнимает последние силы и в результате, естественно, сердцебиения, и стоять в автобусе с полной сеткой - тяжело. А внуки небось растут хулиганами.

- Принес книгу? - сразу спросила Варя, когда, отперев дверь своим ключом, Мокшин вошел к ней в квартиру.

- И не одну, - сказал он, выкладывая на стол из портфеля три тома Пруста, словарь иностранных слов и сборник английских новелл.

- Ну-у... Я же не это просила. Я - "Силу духа".

- Незачем тебе читать всякую макулатуру, только головенку забивать и время тратить. Приличные вещи надо читать, а не барахло. Помнишь, я в январе уезжал в Бакуриани, дал тебе "Бойню номер пять"? Ты ведь так и не удосужилась. Вот, почитай Пруста.

- А без Пруста тебе со мной скучно?

Вот, пожалуйста, и тут те же игры. Давайте будем делать вид, что все не так, как есть на самом деле, а как нам хочется. Будем красить ресницы и надевать кожаное пальто, и тогда нас в наши пятьдесят восемь лет в автобусе станут называть девушкой. Будем капризно надувать губки - и нашей невежественности как не бывало: "Ну, что ты, моя девочка, конечно, мне с тобой совсем не скучно, ты вообще у нас профессор, просто это мой любимый писатель, и я хочу знать твое мнение о его творчестве".

- Если говорить начистоту, - спокойно произнес Мокшин, - то в последнее время иногда бывает - да, скучно. Про старшую медсестру Мусю я ведь уже все как будто бы слышал, про Людкиных женихов - тоже, что дежурить сутки тяжело - усвоил. Ничего обидного в том, что я принес тебе книги, по-моему, нет. Вуз ты уже не кончишь, а так...

- У тебя что-то случилось? На работе? Нет? С мамой?

- Ну зачем ты так сразу начинаешь хлопать крыльями? Что могло случиться, глупенькая? Сказал, что думал, пора бы уже привыкнуть.

- Я никогда не... я не знала, что тебе скучно, - проговорила она каким-то жалким голосом, - зачем же ты со мной встречаешься, раз скучно?

Некоторое время Мокшин молча смотрел на Варю. Интересно, чего она хочет сейчас? Чтобы он сказал, что пошутил, чтобы вообще этого разговора _как бы_ не было? Вот этими дрожащими губами, слезами на глазах она выпрашивает, чтобы он сейчас отказался от своих слов. Чтобы соврал.

- Не хочешь ты читать Пруста, ради бога, не читай, - сказал Мокшин с раздражением, - я хотел как лучше, но вообще-то можно и без умных разговоров. В конце концов, я не для них к тебе прихожу, а как женщина ты меня вполне устраиваешь. Да что ты так смотришь?! Я же тебе говорю - ты хорошая, добрая, милая.

- Как женщина... устраиваю? - странным голосом спросила Варя.

- Можешь не сомневаться. Устраиваешь. Гарантию даю. Во всяком случае, на сегодняшний день.

- На сегодняшний день... - опять сомнамбулическим голосом повторила она, - устраиваю... на сегодняшний день...

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами и опять - опять! - молча просила: "Ну, соври! Соври!" А он не мог. И не хотел.

- Ну откуда же я знаю, что будет потом, - сказал Мокшин и обнял Варю за плечи. - Кто вообще это знает? А если я завтра отдам концы?

- Тогда я тоже.

- Не болтай. И не кисни. Никто про себя ничего не знает, Варька. Можно загадывать сколько угодно, можно давать пустые обещания, клятвы... Можешь ты, например, быть уверена, что через год я тебе не надоем, не опротивлю?

- За десять лет не надоел.

- ...Не можешь ты быть уверена. И я не могу. Вот смотри: сегодня нам с тобой уже по тридцать пять, верно? Через пять лет будет по сорок. Допустим, мать умрет...

- Зачем ты так?

- А почему? Почему я должен делать вид, что именно моя мать будет жить вечно? Ей сейчас уже под семьдесят, и она пережила блокаду. Ну, пять лет еще, ну, десять от силы... Так вот, я останусь один и решу жениться. Мужчина в сорок лет еще далеко не старик, а женщина...

Варя молчала.

- Ну, чего ты? Куда денешься, закон природы. И разве преступление, что мне захочется когда-то иметь семью, детей? Что я - да! - думаю об этом? Это очень грустно, очень обидно, даже жестоко, но... в сорок лет здорового, полноценного ребенка ты ведь мне не родишь. К сожалению.

- Разве я в этом виновата?

У нее дрожали губы, дергалась щека, лицо сделалось некрасивым и старым. _Уже_ старым.

- Ни в чем ты не виновата. Но и я не виноват, что тебе не двадцать лет. И хватит. Ей-богу, хватит, это уже мазохизм какой-то.

- Как... как ты можешь? Мы целых десять лет вместе...

- Вот именно. Целых.

- Мои родители прожили тридцать.

- Они были мужем и женой. У них была ты.

Совершенно неожиданно у Варвары маятником замоталась голова, она упала на тахту лицом в подушку, плечи задергались.

- Я тебе надоела! Ты меня не любишь! Не нужна! - невнятно выкрикивала она, и все это было так на нее непохоже, и так было жалко ее, просто черт знает как жалко! Он смотрел на вздрагивающие плечи, на задравшийся у пояса свитер, на вцепившуюся в подушку руку с коротко остриженными широкими ногтями. Она плакала в голос, по-деревенски, так, наверное, бабы по покойнику ревут.

Тут только одно теперь поможет: "Люблю, буду вечно, до гробовой доски, клянусь..."

- Брось, перестань, слышишь? - Мокшин сел рядом с ней на тахту. - Я очень, очень хорошо к тебе отношусь, честное слово, привык к тебе...

Рыдания усилились. О, дьявол, будь он неладен, этот отвар.

- Зачем... зачем ты мне все это сказал? Для чего? - вдруг выкрикнула Варя. - Я же ничего от тебя не требую. Никогда не требовала... Зачем сейчас... ведь все было так хорошо... как у тебя поворачивается язык?

"Зачем сказал". А она зачем спрашивает? Ничего я не знаю, может давно уже осталась одна привычка... ничего я не знаю. А она... да и все... нет, они не просто боятся того, что есть, - драться готовы, из горла вырвать ложь, обман, вот ведь какие дела...

- Послушай, Варька, - Мокшин схватил ее за плечо и повернул к себе лицом (до чего некрасива, глаза запухли, нос расплылся), - успокойся. Сейчас я тебе все объясню. Не могу я врать, понимаешь? Нет, ничего ты не понимаешь, погоди...

Мокшин вынул из портфеля бутылку с остатками настоя.

- Смотри. Это то самое. Ты просила книгу, а я тебе принес... да вытри ты слезы наконец!

Он отвинтил пробку и протянул бутылку Варе.

- Вот. Выпей. Тут еще стакан, не меньше. Я лично перед уходом испил полчашечки, чего и тебе желаю. В целях эксперимента: начнешь меня крыть, шпарить правду-матку. Но клянусь: не обижусь, рыдать не начну. Вот увидишь. Пей!

- Господи! - Варя быстро села и обхватила его за шею. - А я-то, дура... Ну конечно же, ты просто отравился этой дрянью. Это бывает. А я поверила, могла о тебе _так_ подумать.