Пожарная застава квартала Одэнмате (СИ) - Богуцкий Дмитрий - Страница 52

В один из тех дней меня неожиданно позвал к себе хозяин театра.

— Господин Исава, Канкуро нужно гулять, его голосу полезен свежий воздух. Прошу вас, на него уже покушались, составьте Канкуро компанию.

— Конечно, господин Сарувака.

— И этого кабукимоно, Нагасиро, прихватите. Он может быть полезен.

Мог ли я отказать? Надо ли говорить, как рад оказался Нагасиро? Пожалуй, я мог считать себя теперь вполне отдарившимся за введение меня в это общество.

Наша прогулка началась утром прямо от театра, мы шли до замкового рва и далее уже не спеша прогуливались вдоль широкого, как иная река, рва, поглядывая на затянутые черным мхом огромные валуны на той стороне, составлявшие наклонный вал выходящей к воде крепостной стены.

Канкуро шествовал впереди, похлопывая по ладони сложенным веером. На спине его белого кимоно искусный мастер начертал черной тушью в стиле театральных афиш мускулистых зубастых рогатых демонов, азартно топивших в бушующем море бочки для сакэ с надписью «Торговый дом Коноикэ» на каждой.

Канкуро ни с чем не смирился.

Нагасиро неброско следовал за нами, не собираясь нарушать свой обычай угрюмого молчания даже ради беседы с предметом своего поклонения.

— Ты владеешь малым мечом? — спросил я тогда у Канкуро.

— От вас ничего не скроется, господин Исава.

— Ты где-то учился?

— У отца. Моего предыдущего отца. Господин Сарувака, мой батюшка, замечательный человек и право носить свой меч заслужил, но владеет он им только на сцене.

— Значит, ты происходишь из семьи самураев?

— Воины следуют за Кабуки с момента его появления. Основательница Окуни странствовала с воином Нагоя Сандзабуро. Он принес ей личную присягу на сухом дне реки Камо в Киото в год, когда она впервые выступила перед лицом наместника Ставки в старой столице. И следовал за нею всю свою жизнь. Мне приятно вспоминать, что я происхожу из его рода.

— Понятно, — пробормотал я.

— Нагасиро! — Канкуро обернулся к нашему попутчику, широко взмахнув веером, а я сильно удивился тому, что Канкуро помнит его имя. — У тебя есть мнение по поводу нашей обновленной пьесы?

— Ваша новая роль передает должный дух, — угрюмо, но вежливо произнес Нагасиро, приблизившись к нам. — Раньше ваш Ёсицунэ был комичен, почти смеялся, разделывая беднягу Бэнкэя. А теперь видно, что он герой, несокрушимо следующий своим путем.

— Недавно со мной произошли некоторые напряженные события, и в связи с ними я завел определенно плодотворные знакомства, полезные для создания верного впечатления, — озорно произнес Канкуро, прикрыв рот сложенным веером. — Ну же, господа! Смотрите веселей! Не пристало столь образцовым представителям этого города пребывать в печали, будьте эдокко, получайте радость от своей жизни! Пожары и поединки — это буйные и прекрасные цветы Эдо, его цвет и его вкус! Без них жизнь стала бы невыносимо пресна! Вам ли быть в печали? Все хотят быть такими, как вы, будьте достойны этого признания.

Должен сказать, это было неожиданно. Мы с Нагасиро переглянулись. Я недоумевал, а тот, вдруг белозубо ухмыльнувшись, закинул на плечо красные ножны с мечом, что нес в руке, развернул плечи и с дерзкой улыбкой, широко расставляя ноги, зашагал вперед вразвалочку навстречу почтительно расступавшейся толпе, бросавшей вслед боязливые и восхищенные взгляды, которые я ранее относил на счет нашего спутника-актера.

И я тяжело задумался.

Что? Что это значит? Значит, быть эдокко? Мне действительно оставить прошлое и так же дерзко смотреть вперед, забыть Какэгава и все, что было до того, и жить на этих улицах каждый день как последний, в готовности к смерти? Разве я могу сказать, что это место не по мне? Разве не так и должен жить воин в наши мирные времена?

Я огляделся, и до меня окончательно дошло, я окончательно понял, что уже никуда из этого огромного и недоброго города не денусь. Я допустил, что достиг конца пути, что я действительно умру здесь, может, погибну на этих улицах, в драке, или от огня, или от своей руки. Может, и от голода. Но здесь.

И смирился с этим.

Но вряд ли я полюблю пожары или драки. Я уже не молод для таких молодецких утех.

А ведь и не думал, что старого воина можно научить новым штукам, но театр научил. Научил, как мне жить дальше в этом новом страшном и прекрасном мире, как найти в нем свое место, а точнее — себя.

Надо быть героем своей истории и следовать по ней до конца, каким бы он ни был.

Меня рассчитали концу месяца, как и было уговорено. Господин Сарувака обещал позвать при случае снова, что я благоразумно не принял во внимание, подарил мне кошелек, в который сложил заработанные мной восемь бу — один к одному, все как положено, и это кроме бесплатно просмотренных мною спектаклей без счета.

Служители театра, люди в черном, внезапно поднесли мне на прощание бутылку сакэ в соломенной оплетке. Пришлось ее тут же открыть и налить всем хотя бы по одной. Хаясу на это безобразие только степенно кивнул.

А еще на прощание я получил подарок от Канкуро. Это была свежеотпечатанная черной тушью на желтоватой бумаге афиша, где юноша представал в спектакле о воинах в непривычной роли степенного и медлительного седого воина-старика.

Канкуро все еще продолжал учиться всему у всех и продолжал расширять свои амплуа…

Я подарил эту афишу Нагасиро — он это заслужил. И тот это оценил.

Так настал конец этого странного месяца — и уже пришло время цветения камелий. И я покинул театр, успокоившись душой, готовый жить дальше. В этом огромном городе.

В Эдо.

Глава 22

Цветы Эдо, не из тех, что пахнут приятно

Чего есть прекрасного в столичном городе Эдо? В теплом, буйном, богатом и алчном, строгом и равнодушном городе сёгунов Токугава, запускающем свои каменные пальцы в морской залив, связанном водными путями и огромными горбатыми мостами через забранные в булыжный камень реки и каналы. С огромной крепостью в середине спирали сходящихся к центру каналов. В городе, населенном родовитыми князьями, их гордыми вассалами, блестящими проститутками, банщицами, держателями чайных домов, крепкими рыбаками и лодочниками, носильщиками, грузчиками, строителями — буйным и резким людом портового столичного города. Чего есть прекрасного в нем, самом большом, вольно раскинувшемся городе всех Четырех морей, ну кроме прекрасных видов далекой облачной громады священной горы Фудзи, естественно?

С недавних пор я знал ответ на этот вопрос.

Пожары и драки.

Так положено отвечать настоящему горожанину Эдо — потомственному кичливому и драчливому эдокко и всякому, кто желает за него слыть. Пожары и драки — вот цветы Эдо, и нет в этом городе ничего более прекрасного, горячего и более волнующего.

Ну, может, только театр «Сарувакадза», с его блистательной труппой Кабуки, но об этом судили только те, кто там бывал, а простому люду представление было не по карману.

А покуда все желающие могли наслаждаться цветами города в обоих видах разом. Горел прибрежный рисовый склад, а перед складом кипела добрая драка.

Склад горел в том неясном месте, где Одэнматё уже переходил в Хондзё, или, наоборот, недалеко от уходившего в землю Муцу тракта Ёчу-Дочу. И две колоритные пожарные команды из Одэнматё и Хондзё сошлись перед ним не на жизнь, а на смерть, решая, на чьей земле горит пожар-кормилец и кому его гасить.

Морды били, таскали друг друга за кимоно и воинские накидки, кидали в пыль, били палками и мечами в ножнах. Треск огня и разрываемой одежды, крики дерущихся и напуганных чаек, жар и пот битвы.

Рисовый приказчик только носился между дерущимися и ломал руки, а потом и вовсе упал в пыль, свернулся калачиком и голову закрыл в полном отчаянии.

— Кто побеждает? — спросил я.

— Да вроде наши. Не, пришлые. Да не — наши бьют! — Младший из Хиракодзи, Тогай, болел всей душой за приютивший нас квартал. — Точно наши! Вон погнали этих! Эй! Давай! Молодцы!

Пинками отогнав претендентов, наши пожарные быстро организовались в группы и набросились на расползающееся пламя, а точнее, на сам склад. Бодро растаскивали тлеющие бревна и доски уже завалившейся кровли. Валили тонкие стены. Таскали воду от близкой реки. Удивительное дело: пламя, словно лишившись почвы под собой, осело, потускнело, цвет дыма сменился на белый, и вот его уже загасили, затоптали, засыпали землей, заплескали водой.