Всегда твой (ЛП) - Хара Кай - Страница 67

Я не в себе, не судите меня.

В конце концов он опускает меня на землю и зажимает мое лицо обеими руками, приникая своим ртом к моему.

Его губы двигаются по моим со знанием дела и тоской, мастерски раздвигая мои губы и встречая мой язык, и давая мне понять, что он скучал по мне.

Он целует меня так, будто последний раз целовал меня двенадцать лет назад, а не двенадцать часов назад. Как будто следующий раз он поцелует меня в другой жизни, а не в этой.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я, задыхаясь и улыбаясь, когда он отстраняется.

Он не отвечает, его темные глаза находят мои. Он кладет руки мне на талию, его прикосновение становится теплым и властным, когда он спускается к моим бедрам.

Его голова наклоняется, и его лицо оказывается напротив моего, когда он прижимает свои следующие слова к моему уху.

— Потанцуй со мной.

Мои руки встречаются с его затылком, а его руки крепко обхватывают меня. Прижавшись друг к другу, словно боясь, что другой исчезнет, если мы отпустим его, мы медленно покачиваемся в такт музыке.

Мы почти не попадаем в ритм клубной песни, звучащей из колонок, но это неважно.

Мы танцуем, и я знаю, что запомню эту ночь на всю жизнь.

— Я знал, что именно здесь я должен быть, — шепчет он мне в шею. Его губы горячо смыкаются вокруг моей точки пульса, и он втягивает мою кожу в свой рот.

Я стону, и он отпускает мою шею, выпрямляется во весь рост и смотрит на меня сквозь тяжелые веки.

— Я проехал на красный свет по дороге на встречу, и меня осенило: когда сегодня пробьет полночь, ты будешь свободна и сможешь поцеловать кого-то другого. — Его глаза потемнели от гнева. — Я избавлю тебя от подробностей того, как это меня взбесило, но я подумал, что должен тебе сказать.

— Что ты не хочешь, чтобы я целовалась с кем-то еще?

— Что я хочу больше времени.

У меня дыхание сбивается в горле. Он говорит это просто, как будто это самая очевидная вещь в мире.

— Сколько еще времени?

— Я не знаю. Но я знаю, что еще не готов отпустить тебя.

Еще.

Это резкое замечание, прозвучавшее в конце его фразы, как пощечина. Она прорезает тонкую оболочку счастья и приносит сомнения.

Это не совсем то, что я хотела бы услышать, но он здесь, и разве этого не достаточно на данный момент?

Нера сказала бы, что это не так, что я только подготавливаю себя к новым сердечным страданиям, но здесь нет простого решения.

Уйти сейчас и пытаться залечить разбитое сердце, пытаться забыть его, когда я не могла этого сделать годами, или продолжать и надеяться, что однажды он полюбит меня так, как люблю его я.

— Я думала, что проще вернуться к ненависти ко мне. — Я указываю на это, возвращая ему его же слова.

Он хмурится, а его руки сжимаются на моей талии, словно он боится, что я отступлю и вырвусь из его объятий.

— Я никогда не говорил, что хочу того, что проще.

— А как же правила?

— К черту правила. — Он рычит, его челюсть опускается. — Больше никаких правил.

— Никаких? — спрашиваю я, потому что он помнит, что одно из этих правил было о том, что это просто веселье без чувств?

— Никаких. Только ты и я. — Он снова зарывается лицом в изгиб моей шеи, и я уверена, что слышу его слова. — Мне не следовало садиться на этот самолет, — но их заглушает шум в клубе.

Он целует меня в шею, челюсть и ухо, где шепчет.

— Скажи «да».

— Только вопрос.

Его глаза говорят мне, что он слушает, когда он наклоняет подбородок, чтобы я заговорила.

— Когда я жила в Гонконге, — начинаю я, оценивая его реакцию, но забываю, с кем имею дело. Он сохраняет бесстрастное выражение лица. — Ты прилетел туда и приехал ко мне?

Он кивает.

Такая непринужденная реакция на ответ, который опрокидывает все, что, как мне казалось, я знала, на корню.

— Почему?

Он мог бы сказать мне, что это два вопроса, а не один, но не делает этого. Вместо этого он отвечает так, будто это самый очевидный ответ в мире.

— Мне нужно было тебя увидеть.

Такой простой ответ, и все же его слова разрушают годы предвзятых представлений и предположений.

Он подталкивает меня к миллиону последующих вопросов, но я знаю, что больше ничего не добьюсь от него на эту тему.

В конце концов, именно слова Неры помогают мне принять самое легкое решение.

— Ты всегда руководствуешься любовью.

Так что именно так я и поступлю.

— Да, — вздыхаю я, и сердцебиение учащается, когда его рука проскальзывает под левой складкой моего платья и прижимается к моей груди.

— Спасибо, черт возьми.

Он берет меня за руку и, помахав рукой и улыбнувшись нашим друзьям, наблюдающим за нами из VIP-зоны, ведет меня в гардеробную. Он вручает служащему несколько купюр в обмен на тишину и уединение, а затем начинает трахать меня у стены.

Когда часы пробьют полночь, мы снова окажемся на танцполе, и он будет жадно целовать меня, шепча на ухо, что именно в этом году я стану его женой.

Когда часы бьют час, мы все семеро отправляемся на ужин в круглосуточное заведение, где заказываем блинчики, вафли и бекон и едим вместе, смеясь до самого восхода солнца.

И я начинаю верить, что, возможно, в конце концов все получится.

ГЛАВА 41

Феникс

Сорвать встречу с Бахманом было объективно ужасной идеей, но ничего не поделаешь. Мне не терпелось увидеться с Сикс и сказать ей, что я не хочу, чтобы наша договоренность закончилась этой ночью.

Мне потребовалось ступить на землю в Женеве, чтобы понять, что я совершил ошибку. Я полагал, что смогу просто уйти, как и планировал, но мои мысли были поглощены ею с того самого момента, как я уехал.

Хотелось написать ей сообщение, чтобы убедиться, что она поела и не пропустила ужин в предвкушении сегодняшнего вечера. Хотелось попросить ее сфотографироваться в зеленом платье.

Хотелось позвонить ей, просто чтобы услышать ее голос.

Эти пять дней в ее доме все изменили. Она только-только начала позволять мне целовать ее, и я не был готов отказаться от этого и от нее.

Я знал, что в конце концов придется это сделать, но рассудил, что не обязательно сейчас. План с Бахманом все еще был в разработке, а до свадьбы оставались считанные месяцы.

Мы могли бы продолжать еще пару месяцев или до тех пор, пока один из нас не решит, что с него хватит, и тогда покончить с этим.

Увидев ее на другом конце клуба с потрясенным и полным надежды выражением лица, я едва не лишился чувств. Людей было слишком много, слишком большая толпа, и мне показалось, что путь к ней займет несколько часов.

Я не сводил с нее глаз, даже не моргал, боясь потерять ее из виду, и когда мои руки сомкнулись вокруг нее, а она засмеялась мне в ухо, я почувствовал, что вернулся домой. Или, по крайней мере, то, каким я представлял себе возвращение домой — как тепло, безопасность и почти передозировку допамина.

В первые дни нового года не меняется ничего и меняется все. О нашей помолвке объявляют и сообщают в новостях по всему миру.

О нас заговорили в школе, и Сикс, которая до этого года в АКК была почти анонимной, внезапно оказалась в центре внимания.

Она встречает перемены в равной степени с недоумением и незаинтересованностью, тоскуя по дням, когда она могла ходить по коридорам, а люди, игнорировавшие ее годами, не подходили к ней, чтобы сделать неприкрытое предложение дружбы.

Теперь, куда бы мы ни пошли и что бы ни делали, на нас всегда смотрят любопытные глаза. Они следят за любой сплетней, как стервятники за тушей, пытаясь понять, принимаю я в этом участие или нет.

За неделю, прошедшую с момента объявления новостей, мы провели вместе не так много времени, как мне хотелось бы. Мне почти сразу пришлось уехать с отцом в Корею по делам, оставив Сикс дома.

Переход от практически совместной жизни к тому, чтобы видеться всего пару раз с нового года, был тяжелее, чем мне хотелось бы признать, и я с нетерпением ждал возможности снова быть с ней, о чем еще два месяца назад думал, что никогда не скажу.