Удача – это женщина - Адлер Элизабет - Страница 28

— Хватит тебе пялиться на девчонку, — ревниво шепнул ему на ухо Сэмми Моррис, пробегая мимо с чистыми бокалами на серебряном подносе. — Она слишком богата для ребят вроде нас.

— А почему бы киске не взглянуть на королеву? — отпарировал Джош, хотя и сознавал, что приятель прав.

Гости, побывавшие в тот вечер на балу у Гормена Хэррисона, долго потом восторгались царившей на нем роскошью, сколько денег было затрачено на торжество. Правда, все они также в один голос утверждали, что дочь мистера Хэррисона не стоит таких затрат.

Фрэнси стояла, встречая гостей, рядом со своим могущественным отцом и очаровательным братом. Выглядела она, впрочем, неплохо, хотя на ее месте любая другая девушка, одетая в белые кружева и украшенная розами и бриллиантовой диадемой, смотрелась бы не хуже. Приветствуя гостей, дочь мистера Хэррисона даже не пыталась изобразить улыбку на своем бледном лице. Затем она села во главе стола и сидела, почти не шевелясь, замерев, словно статуя, не притронувшись ни к одному из стоявших перед ней великолепных напитков и блюд. Когда они вместе с отцом открывали бал, она выглядела испуганной и танцевала кое-как. С тем же испуганным выражением на лице она приняла приглашение на танец престарелого графа фон Виртгейма. В сущности, она танцевала только с графом фон Виртгеймом, уж миссис Брайс Лилэнд проследила за этим. Правда, граф был слишком стар даже для того, чтобы стать дедушкой мисс Хэррисон, к тому же, как все знали, у него не было денег, зато имелись старинный титул и обширные поместья в Баварии. Наблюдая за странной парой, многие гости веселились от души, а миссис Брайс Лилэнд многозначительно поднимала брови — словом, всем скоро стало очевидно, что на их глазах заключается сделка, смысл которой понимали и дети. Один из гостей даже заявил громче, чем требовали приличия:

— Все знают, что Хэррисон старается поскорее выдать замуж свою сумасшедшую дочь и дает за ней миллион долларов приданого, и все для того, чтобы сбыть ее с рук.

Когда Фрэнси услышала эту фразу, она замерла на месте и побледнела, как смерть, а через мгновение ее лицо стало пепельно-серым. Вскрикнув от ужаса, она подобрала пышные юбки и бросилась вон из зала. Изумленные гости расступались перед ней, словно волны Красного моря перед народом Израиля. Гормен бросился за дочерью, а вслед за ним заспешила миссис Брайс Лилэнд, но некоторое время спустя оба вернулись в зал. Было похоже, что они не смогли найти беглянку. Танцы продолжались, как обычно, все присутствующие притворились, что ничего необычного не произошло, хотя с огромным интересом ожидали продолжения скандала.

Наконец через несколько минут все увидели, как в зал ворвался младший брат виновницы торжества и зашептал что-то на ухо отцу. Тот, в свою очередь, тоже побледнел, только не от страха, а от гнева, и широкими шагами направился к выходу, стараясь сохранить достоинство, но, тем не менее, присутствующим показалось, что он в эту минуту был способен на убийство. Убийство и в самом деле едва не произошло, когда Гормен застал Фрэнси, рыдавшей на балконе в объятиях симпатичного молодого официанта.

В то время как бал, затеянный в ее честь, продолжался, Фрэнси вновь оказалась запертой наверху в своей комнате. Она кинулась на постель, рыдая от унижения и колотя кулачком по ни в чем не повинной подушке. Затем вскочила и бросилась к зеркалу, чтобы рассмотреть как следует «сумасшедшую дочь», разодетую в глупейшие тряпки, на которых красовалась невидимая этикетка с надписью «один миллион долларов». Боже, отец унизил ее в глазах всего города. Оказывается, все прекрасно знали, разумеется, кроме нее, что он всего-навсего хотел избавиться поскорее от обузы, какой считал свою дочь. Ну что ж, а она лишний раз продемонстрировала всем, насколько он был прав.

В отчаянии Фрэнси сорвала с головы бриллиантовую диадему и швырнула ее об стену. Затем полетели на пол кружевное платье, шуршащие нижние юбки и перчатки — не помня себя от стыда и ярости, она стала топтать их ногами. Потом освободилась от сковывавшего движения тесного корсета и, продолжая рыдать и на чем свет стоит ругать отца, снова взглянула на себя в зеркало. Опухшими от слез глазами на нее смотрело полуобнаженное существо с пятнами на щеках и с растрепанными волосами.

— Вот я какая на самом деле, — сказала она себе, — неодетая и непричесанная кукла, на которую позарился только старик с титулом, да и ему она нисколько не нужна, а нужны только деньги ее отца.

И Фрэнси снова рухнула на кровать и поплакала еще немного.

Когда она выплакала все слезы, а боль и ненависть к отцу слегка притупились, она вспомнила о несчастном лакее, который пытался ее утешить. Он схватил ее за руку, когда она неслась как безумная через холл, и втащил на балкон. Видя, что ее трясет так, что стучат зубы, он снял с себя куртку и накинул ей на плечи. Затем обнял ее и крепко прижал к себе.

— Все будет хорошо, — сказал он сочувственно. — Все будет хорошо, мисс, Даже самая страшная боль утихает со временем. Я это знаю, потому что тоже испытывал такую боль. Поначалу мучаешься очень сильно, но потом становится легче. Лучше перестаньте плакать, мисс, и расскажите мне обо всем. Быть может, я смогу вам помочь.

Но Фрэнси лишь покачала головой — слезы душили ее, и она не могла говорить. Он продолжал обнимать ее, ласково гладя по голове и произнося слова утешения до тех пор, пока ее слезы не утихли. Тогда она подняла голову и взглянула на него в первый раз внимательно.

У него были такие же белокурые волосы, как и у нее, но глаза оказались темными, под длинными, загнутыми вверх ресницами. Нос изысканной формой напоминал греческие статуи, а лоб был широким и гладким. Юноша был настолько хорош собой и казался таким добрым и милым, что Фрэнси показалось, будто перед ней ангел.

— Кто вы? — прошептала она, откидывая назад голову и стараясь рассмотреть его получше.

— Я — никто, — ответил он. — Просто лакей.

Слезы снова заструились из глаз Фрэнси, но на этот раз она плакала от жалости к юноше.

— Я тоже никто, — прошептала она с горечью.

— Франческа! — послышался вдруг громкий окрик. Она в ужасе оглянулась и увидела разгневанные лица отца и миссис Брайс Лилэнд. В следующее мгновение ее уже вырвали из рук спасителя, и отец принялся избивать юношу. Прекрасный нежный ангел истекал кровью, но на этом его испытания не кончились — он был повержен на пол, и Гормен, задыхаясь от ругательств, пинал его ногами. Разделавшись с юношей, он взялся за дочь — грубо схватил ее за руку и потащил по лестнице для прислуги в ее комнату, ставшую тюрьмой. Там он резким движением швырнул ее на пол и прошипел:

— Ты не можешь вести себя в приличном обществе. Ты безумна, ты дрянь и ничтожество! Ты — настоящая публичная девка… И я позабочусь о том, чтобы упрятать тебя подальше и навсегда.

Затем он вышел, хлопнув дверью, а в замке повернулся ключ. Фрэнси вдруг поняла, что он собирается сделать с ней: нет, он не будет морить ее голодом, чтобы она превратилась в «скелет в шкафу» у Гормена Хэррисона, он добьется того, что ее признают сумасшедшей и заточат в Государственный приют для умалишенных около Сан-Хосе. И тогда ему и Гарри не придется больше мучиться с ней. Она все равно для них как умрет.

Эта мысль буквально ошеломила ее. Она кинулась к зарешеченному окну и стала всматриваться в ночь. Луна медленно плыла по небу, пробиваясь сквозь мрачные черные облака. Снизу же, из танцевального зала, продолжали долетать слабые звуки оркестра. Кучка слуг околачивалась во дворе, покуривая дешевые сигарки и обсуждая происшедшее. В конюшне тихо заржала лошадь. Фрэнси вспомнила грустные озадаченные глаза Принцессы, когда отец приставил к ее голове пистолет, и пожалела, что он не пристрелил и ее вместе с собакой. Но Фрэнси знала, что Гормен не станет ее убивать. Он ее изобьет. И избегнуть этого не удастся.

На следующий день в семь часов утра она стояла в кабинете Гормена. Тот, как всегда, был безупречно одет, свежевыбрит и благоухал французским одеколоном. Он стоял, потряхивая в руке собачий поводок, и ждал.