Мумия - Столяров Андрей Михайлович - Страница 19

— Минут на десять нас отрубило, как вы считаете, Григорий Аркадьевич?

Гриша выгнул запястье с «ролексом» в золотом плоском корпусе:

— Похоже, что так…

— И, по-моему, интервалы между «обмороками» сокращаются.

— Я это тоже заметил…

В мониторе что-то пискнуло.

— Надо уходить из Москвы, — негромко сказал седой. Пистолет он уже спрятал и вместо него вытащил из кармана платок, которым обтер ладони. Лицо у него было красное, точно обваренное. — Под Свердловском есть резервная база правительства. Командный пункт, средства связи. Я надеюсь, что Урал и Сибирь нас поддержат…

Один из операторов кашлянул:

— Министерство обороны не отвечает! — А второй немедленно откликнулся, словно эхо. — Министерство внутренних дел сигнала не принимает!..

Зависло молчание.

— Что с президентом? — в упор спросил я.

Гриша опять посмотрел на меня, будто не узнавая. Вдруг — моргнул, сморщился, точно в нос ему что-то попало, и ответил, по-видимому, слегка стыдясь своих слов:

— С президентом?.. Президент, вроде, в порядке… Под охраной… Ну — переутомился немного… Я надеюсь, что он придет в себя… через пару часов…

Седой человек крякнул.

— Нет у нас президента. Нет, и, вероятно, в ближайшее время не будет!.. — он выругался и сплюнул. — Седина была, как парик. Казалось, что она сейчас съедет набок.

— Федеральная служба безопасности не отвечает! — доложил оператор. Но второй перебил его взволнованным голосом. — Саратов на связи!..

Гриша осторожно, двумя пальцами поднял телефонную трубку.

— Товарищ министр сельского хозяйства? — радостно пророкотали там. Я слышал каждое слово. — Докладываю: хлебозаготовки по Саратовской области будут выполнены досрочно! Народ работает с огоньком, товарищ министр! Заверьте товарища Сталина, что мы дадим десять процентов зерна сверх плана!..

Гриша, как заминированную, опустил трубку обратно. Лицо у него стало задумчивое.

— Дождались, — протяжно вздохнул седой.

А полковник меланхолически взял фломастер и обвел Саратов на карте жирным синим кружком. Я заметил, что таких кружков было много.

— Докатилось до Волги, — сообщил он. — По-моему, скорость распространения замедляется. Посмотрите, Григорий Аркадьевич, и плотность уже несколько меньше. Есть надежда, что за Урал это не перевалит…

Седой мгновенно оборотился к нему всем телом.

— Так чего же мы ждем? Пока нас тут всех прихлопнут, как тараканов? Аэропорт, я полагаю, работает. Коммунисты не такие идиоты, чтобы помогать Иосифу Виссарионовичу. А?.. Вы что-то сказали, Григорий Аркадьевич?

Гриша дощечкой поднял руку.

— Секундочку!

И сейчас же что-то щелкнуло в коробочке репродуктора на стене, засвистело, захрюкало, прошлось по диапазону, подстраиваясь, и оттуда, как тесто, не умещающееся больше в посуде, поползла шепелявость выдающегося политического деятеля современности: «С новым вдохновением и уверенностью… Под руководством Коммунистической партии… Ленинским курсом… Вперед, к победе социализма!»… Точно стая голубей, закипели аплодисменты. Было слышно, как Леонид Ильич берет с трибуны стакан с водой, отпивает, проталкивая газировку сквозь горло, возвращает с пристуком стакан на место и, собравшись с силами на новый абзац, выдыхает: «Товарищи!..» За дыханием чувствовалась тишина громадного зала — драпировка на окнах, знамена рыхлого бархата. Я словно перенесся в другую эпоху.

Остальные, по-видимому, чувствовали то же самое. Потому что седой человек ощерился, словно кошка. У него даже глаза стали круглые.

— Господи, да выключите вы эту бодягу! — И не дожидаясь, пока кто-нибудь откликнется на его возглас, сам рванулся к стене. Нагнулся, задирая светлый пиджак, и с остервенением выдрал вилку из розетки. Распрямился и потыкал ею в сторону Рогожина.

— Вот, Григорий Аркадьевич! Это — на вашей совести!..

— По крайней мере, мы теперь знаем, чего ждать, — Гриша с кривой ухмылочкой потянул сигарету из валяющейся перед ним пачки, прикурил, помахал рукой, разгоняя клуб дыма. Равнодушно спросил полковника, который, будто лошадь, мотал головой. — Что с вами, Сергей Иванович?

— Звонят, вроде, — неуверенно сказал полковник. Приложил к уху ладонь, похлопал, точно старясь избавиться. — Вроде бы — колокола… Как-то странно…

У меня хватило благоразумия промолчать.

— С Министерством иностранных дел связи нет! — доложил оператор. Седой человек, видимо, на что-то решился.

— Ладно, тогда — каждый сам за себя, — брюзгливо сказал он. — Ладно, я не собираюсь ждать, пока меня здесь закопают…

Он набрал воздуха в грудь, намереваясь что-то добавить. Его не слушали, полковник по-прежнему диковато тряс головой, Гриша кивал в такт словам, явно отсутствуя. Вдруг его холодноватые глаза распахнулись. Стенка за спиной у седого покрывалась мелкими трещинками. Их число увеличивалось, они тянулись друг к другу. Будто с той стороны на стену давило что-то тяжелое. Проглянула неприятная чернота, кирпичи древней кладки, легкой струйкой зашуршала штукатурка на плинтус, под коробочкой радио отвалился довольно большой обломок, а из яркого мрака трещины просунулось что-то землистое — нечто серое, угреватое, как корни растений, точно щупальцами обвило седого за горло — лопнула кожа, седой человек захрипел и вдруг выгнулся, словно по нему пропустили заряд электричества.

— Бах!.. Ба-бах!.. — лопнули экраны перед операторами.

Град осколков хлестнул по полковнику, вскочившему на ноги. Тот согнулся, держась за иссеченный на животе китель. И еще одно корневище просунулось сквозь выпирающие разломы. А из трещин на потолке полезли бледные червеобразные ленты — мокрые, липкие, как вываренные макароны. Сразу две из них с чмоканьем присосались к ближайшему оператору, и сержант закричал, как будто ему сверлили лобную кость. А червеобразные ленты опутывали его со всех сторон.

Гриша Рогожин, отшатнувшись, со всего размаха ударился затылком о дверцу книжного шкафа, дверца распахнулась и оказалась настоящей дверью из комнаты. Гриша вместе со стулом выкатился в темноту коридора и рванул к светящейся продолговатой надписи «Выход». А затем та же дверца шкафа хлопнула меня по ногам, я упал, больно ударившись о выступ стула, но тут же вскочил и тоже ринулся по затхлому коридору. Позади раздался крик, затем хруст. И вдруг он стих, сменившись смачным тяжелым чавканьем.