Поезд Ноя - Щупов Андрей Олегович - Страница 18

Точно выставленную посудину, дождь заливал их по горлышко, делая одежду тяжелой и мерзкой, сковывая по рукам и ногам, заставляя пить и глотать вездесущую воду. Но все было на благо. Им хотелось бороться, и они боролись. С окружающим мраком, с собственными, превратившимися в вериги костюмами, с шаткостью бронированной почвы под ногами.

– Дождина козлячий! – ругался Марат. – Откуда ты только взялся!

– Это наша целина и гекуба! – с пафосом цедил Горлик. Обратив мокрое лицо к Егору, лихорадочно шептал: – За всю свою жизнь я не соблазнил ни одной женщины! Ни одной! Я всего лишь следовал их желаниям, ты понимаешь?

Егор энергично кивал.

– Стоило им, к примеру, хоть раз намекнуть на желаемое мое отсутствие, и я тотчас испарялся. То есть, может, им этого и не очень хотелось, они же любят поиграть в кошки-мышки, да только я, к примеру, подобных натюрмортов не приемлю! – Горлик потрясал рукой. – Мною всегда, к примеру, повелевал разум. Всегда и всюду!

– Отчего же у них все иначе?

– Да потому что они, Егорша, притворяются. Давно подмечено! Сам рассуди, было бы от чего там охать и ахать! Но ведь ахают! Стонут, понимаешь, ногтями спину раздирают! Спрашивается, для чего?

– Считаешь, притворяются?

– Все без исключения!.. Вот, к примеру, я! Обычное, казалось бы, существо, но с половым трепетом всегда расправлялся без труда. Делал этакое волевое усилие – и преодолевал. Все, думаешь, почему?

– Почему?

– Потому что оставался прежде всего человеком!

– Болваном ты был, а не человеком! – пробасил Деминтас. – Неужели можно всерьез изрекать подобные глупости? Стоите тут под дождем, взираете на вселенную свысока и бормочете вздор… Вон Маратик – и тот умнее вас.

– Почему это умнее!

– Потому что даже Достоевский собирался писать продолжение «Карамазовых»!

– Не понимаю… Причем здесь «Карамазовы»?

– А при том! – Мефистофелем захохотал Деминтас. – При том, мой дорогой Горлик, что ангелочка Лешеньку он хотел превратить в революционера-террориста. И это не блажь писателя, не сиюминутный каприз. Как всякий настоящий провидец, он только хотел констатировать факт. Вчерашние грешники – это сегодняшние монахи-затворники и завтрашние террористы-фанатики. Такая вот психоделическая эволюция. И коли вы пишите, вы тоже обязаны быть провидцами!..

– Луна! – испуганно выкрикнул Горлик. Рука его взметнулась вверх. – Синяя Луна!

Все четверо задрали головы.

– Говорят, – задышал Деминтас в ухо Егору, – с орбитальных станций можно видеть не семь Лун, а одну-единственную. И наша Земля выглядит оттуда совершенно иной.

– С орбитальных станций? Да ведь там все давно погибли!

– Это официальная версия. Потому как связь пропала, а сообщения в последнее время поступали такие, что впору было за голову хвататься. Но только это не сбредивший бортовой кибер, уверяю вас! Астронавты живы. Молчать-то они молчат, но живы. С чего им погибать? Резерва солнечных батарей еще лет на двадцать должно хватить, жратва – сугубо синтетическая, плюс парниковый урожай. Конечно, удобно предполагать, что все там давно спятили от затянувшейся невесомости, только я лично в этом крепко сомневаюсь. Здесь спятить проще, однако живем! На Луну вот эту сволочную глядим, даже смеемся…

Егор взглянул на Деминтаса и содрогнулся. Вместо близкого лица он разглядел желтый костистый череп. Нижняя челюсть его шевелилась, словно пережевывала что-то невидимое, и странным было слышать речь доктора – четкую, вполне связную. Черепа не должны разговаривать, однако Егор воочию наблюдал иное.

Стайка летучих мышей спикировала вниз, но неудачно. Вагон пролетел мимо, – на скорости крылатым тварям трудно было атаковать. Неровная цепь костистых трупиков, промахнувшись, уплыла вдаль.

– А-а!.. – пьяный скелетик Марата покатился по крыше вагона. Запрокинувшись на спину, охранник угрожающе задрал ствол автомата. Кажется, закричал и Горлик. Костлявыми фалангами обхватив себя за плечи, великий компилятор чужих романов присел рядом с Маратом. Громыхнула очередь, и трассирующая нить понеслась в ночной небосвод. Сверкающий пунктир бил в водную мглу, быстро теряясь из виду. Марат жал и жал на спуск. Егору стало казаться, что автоматные пули дырявят и без того ветхие тучи, отчего дождь становится гуще и гуще. Впрочем, сейчас его занимало иное. Обхватив рукой шею Деминтаса, он вместе со всеми надрывался в крике. Мысли ушли, выбитые синими жутковатыми лучами. Небеса рентгеном прошивали их насквозь, пытались запугать. Четверо выбравшихся на крышу топорщились, потрясая кулаками, отвечая небесам бранью. Стоять на крыше несущегося вагона было непросто, но они балансировали руками и продолжали валять дурака. Совершенно оглохший Горлик опустился на четвереньки, мертвой хваткой вцепился в трубу вентиляционного поддува. Патроны у Марата кончились, тишина обволокла черной ватой, попутно укутала жутковатый зрак Луны. Наваждение прошло, люди снова стали людьми.

– Я беллетрист! – сипло выкрикнул Горлик. Откашлявшись, повторил: – Я жалкий никчемный беллетрист!

– Все в жизни беллетристика! – горько успокоил его Деминтас. – Абсолютно все. Умные молчат, глупые спорят. В споре рождается то, в чем не нуждается настоящий ум. Оттого накануне страшного Бог всегда прибирает самых лучших и самых достойных.

– А мы остались, – невесело отозвался Егор.

– Правильно. Все художники – либо мученики, либо откровенные дети.

– А графоманы?

– Графоманы – вообще не художники.

Егор захохотал.

– А мы ведь и есть графоманы! Горлик, я, Путятин! Три дряхлых вагона с дымящими буксами.

– Иногда полезно и подымить! Толстой говаривал, что сначала должна быть энергия заблуждения. Юношеский максимализм – плодовитая штука. Без него нет и не может быть ни жизни, ни роста!

– Но далее по тому же Толстому должна идти энергия стыда! – возразил Егор. – А у кого она есть?

– У меня есть, у тебя… Вон Горлик плачет, значит, и у него есть. И вот когда эти два верблюжьих горба преодолены, тогда начинается энергия постижения…

Врач не договорил, потому что именно в этот момент Марат перезарядил автомат и с диким воплем, в который немедленно тонкой нотой вплелся визг Горлика, ударил очередью вверх. На этот раз пули рассыпались густым веером, и на миг оглохшим пассажирам почудилось, будто с поездом вместе – среди дождя и бушующих внизу волн плывет фонтанирующий огненный кит. Деминтас вскинул голову, глазами впитывая в себя грохочущий фейерверк. Отраженные искры заплясали в его черных зрачках.

– Мы Манкурты, Егор! – яростно выдохнул он. – Вместо энергии стыда синтезируем энергию разрушения.

– Что поделать, нас стало слишком много. Бредовые идеи Мальтуса оказались не столь уж бредовыми.

– Тогда уж не Мальтуса, а господина Тейлора! Это он первый заговорил о мести природы.

– Не знаю… – Егор качнул головой. – Можно ли назвать всемирный потоп местью природы.

– Разве нет? Океан тянется не в абстрактную пустоту, а к нам. Вектор приложения силы – направлен к человечеству. Убежден, когда захлебнется последний из жителей планеты, все само собой успокоится. Животное по имени Земля вздохнет с облегчением, ноосфера скомандует отбой, вода пойдет на убыль. Подобно очищающей лимфе она сделает свое дело, на сдобренных тиной равнинах зародится новая жизнь. Все проще пареной репы, Егор! Природа неистребима. Просто она долго раскачивается. Все ее потопы сродни одному нашему движению, когда ладонью мы утираем с лица пот или налипшую мошкару. Вы правы в одном, нас и впрямь стало слишком много – настолько много, что это ощутила даже Земля.

– Фрактальщики утверждают, что Земля пустотела. – Выкрикнул Егор. – А может, все обстоит чуточку иначе? Может, там внутри – особая земная кровь? Или та же морская вода? Тогда потоп – обычное кровотечение. Пока раны не зажили, кровь будет бежать и бежать.

– Красиво, – Деминтас кивнул. – И потому скорее всего неправда.

– Почему же?

– Потому, дорогой Егор, что мы живем в эпоху Апокалипсиса, в годы, когда красота рушится и нивелируется. Больные редко бывают красивыми. Не самым лучшим образом выглядит и смерть. А значит, начинают доминировать иные понятия, иные категории. Скорее всего нас вообще не должна интересовать первопричина потопа.