Дни поздней осени - Сергиенко Константин Константинович - Страница 31

4 сентября. Вторник

Утром. Особенно тяжко утром. Проснешься, и кажется, все. Жизнь кончена, ничего уж не будет. А что, собственно, может быть? Небо за окном, как серый мешок. Сегодня дождик. Столько слез на оконном стекле. Это дождь. Он и в комнате у меня, на подушке. Он проходит сквозь стены, сквозь крышу. Он один жалеет меня и теплый-теплый бежит по щекам. Замечательный дождик...

5 сентября. Среда

Сегодня у нас прием по поводу выхода «Истории Нидерландской революции». А-ля фуршет, как в лучших домах. Бомонд. Бонтон. Се си бон. Напитки: русская водка, итальянский вермут, кипрский мускат, финский ликер, французские и грузинские сухие вина. Закуски: салаты, паштеты, красная рыба, севрюга, балык, ветчина, языки, колбасы, телятина, пирожки, бриоши. Десерт: яблоки, виноград, персики, сливы, дыня, арбуз. Публика: писатели, историки, редакторы, художники, поэт и даже два дипломата из голландского посольства. Музыка: Бах и Гендель, чуть позднее включат что-нибудь полегче.

На мне шелковое платье свободных форм, волосы распущены, на шее жемчужное ожерелье, в руке рюмка с золотистым вином. Дедушка время от времени подводит меня к разным лицам, знакомит:

— Нет, нет. Я закончил с Нидерландами. Вот, может быть, Маша продолжит.

— О! — Гости пьют за мое здоровье.

— Ваша внучка словно цветок, — заявляет кто-то. — Какие глаза!

Костычев-старший бродит среди гостей с унылым видом. В конце концов забивается с папой в угол. Секретничают. Мама туда глядит. На папу или на Костычева? Ясно, что не на папу.

Дима с Аней сидят в дальней комнате.

— Будешь играть в «канасту»?

Ушла. Кто-то сел за рояль, стал бренчать. Довольно неплохо. Жужжит разговор, гости перемещаются. Как в салоне Анны Павловны Шерер. Дедушка ловко снует меж гостями. Серебряный шарик его головы плавает по салону.

— Это подлинный Тропинин?

— Подлинный, — отвечаю я.

Еще бы не подлинный. Если дедушка покупал, значит, подлинный. Спряталась к себе в комнату, упала на кровать, стиснула зубы. Черт бы вас всех побрал! Подлинных, бронзовых, фарфоровых, хрустальных! Чтоб подавились своим фуршетом, бомондом, бонтоном. Провалились в канасту! Где он, куда вы его подевали? Жужжите, любезничаете, порхаете по салону, а у каждого ножик в кармане. Так и рыщете, выглядывая тех, кто любит. «Какие глаза!» А сам нож из кармана тянет. Боже мой, да любил ли из них хоть один?

Дима заглянул было в комнату и отшатнулся. Всех ненавижу, но себя больше! Жемчужную, шелковую, нидерландскую. Провалиться бы мне в преисподнюю, в вечный мрак, в тартарары. Когда же все это кончится, Боже мой...

6 сентября. Четверг

А надо бы ненавидеть его. Исчез, улетучился. «Мы никогда не расстанемся». Ха! Серебряная неделя, золотая, ха-ха! «Мой Млечный Путь, полуночная звезда». Три ха-ха! Он и вправду любил выражаться красиво, сыпал красотами как из мешка. Щедрый человек. И почему я должна убиваться? Если он так исчез. После того, что было. Писатель! Вот они каковы, писатели. Сочинял роман на ходу, искал вдохновения. Выжимал себя, как тюбик, на бумагу. Родная, любимая, единственная. Все ложь. Я даже не знаю, любил ли он ту. Есть ли она на самом деле? Может, все выдумал, развлекался, острых ощущений искал. А стихи не его. Тот, кто пишет хорошие стихи, не может поступать плохо. Гений и злодейство — две вещи несовместные. Определенно, стихи не его.

А комедия с обручением? Вот уж и вправду комедия! Как я раньше не понимала? Какое обручение в наши дни? Кому нужен этот пустячный обряд? Какая ты дура, Мария. Одноклассникам рассказать — помрут со смеху. Размечталась, расфантазировалась. Обручение. Ха-ха! Еще кольца показывал. Вот актер. Страдать по такому человеку? Нет! Завтра начну новую жизнь. Встану пораньше, зарядку сделаю. Хорошо бы у Нины Петровны то сочинение забрать. Может, еще не читала. Девицы глупой сочинение не поддается объяснению. Скажу, что пошутила.

Сейчас половина двенадцатого. Я в постели. Все растолковала себе, но утра боюсь. Наверное, дождик опять. Наверное, серое небо. Тоска.

7 сентября. Пятница

Неделя с того дня, как он не пришел. В школе писали контрольную по алгебре. Седьмым уроком было военное дело. Из школы домой не пошла, отправилась в переулки. До Герцена добрела. Вот консерватория, тут увидела его в первый раз. Смотрела афиши. «Римские виртуозы». Хорошо бы попасть. Не заметила, как дошла до Пушкинской площади, спустилась в метро. Неделю назад стояла здесь два часа. Надо справить маленький юбилей. Эх, Пушкинская! Станция роковая. Сначала я не пришла, потом он. И ты, мой любимый поэт, что глядишь безучастно? Разве не видишь, как горько мне, безысходно? Так тяжело, так тяжело, мой Пушкин. А ты стоишь на холодном мраморе, и бронзовый взгляд твой направлен вдаль. Куда он направлен? В Болдино, в золотые леса, в глубину России? Или в совсем недалекое Подмосковье? Быть может, ты видишь Черную дачу, и сосны, и можжевеловый куст, и трепетные лоскутки дельфиниума, и красный закат, и наши темные силуэты? Пушкин, мой Пушкин, зачем они облекли тебя в этот мрамор и бронзу, зачем водворили холодного, неживого среди белых колонн и ярких светильников. Помню, читала о дне похорон. Гроб поставили на краю могилы, взяли молотки, и очевидец сказал: «Пушкина заколотили...» Господи! Заколотили Пушкина. Какие слова...

20.30. Дома паника. Дедушка ждал меня, чтобы ехать на исторический факультет, но не дождался и поехал один. В какой-то кружок, квадратик, кубик.

— Забыла, — сказала я.

— Да что же это творится! — Тетя Туся всплеснула руками.

Мама сурово:

— Где ты была?

— На площади.

— ?...

— Любовалась фонтаном.

— Объясни.

И я объяснила. Существует тест. Вопросы одни, а значение им придается иное. В каком виде представляете воду? Море, река, озеро? Я отвечала, фонтан. Оказывается, речь шла о любви. Значит, любовь представляется мне фонтаном. Да, мама, по этому тесту. С тех пор я люблю глазеть на фонтаны. Фонтан не просто извержение воды. Это взрыв чувств. По известному тесту.

— Что ты мелешь? — спросила мама.

— Я с некоторых пор изучаю любовь. По фонтанам.

— Какая любовь? Тебе рано об этом думать. Школу сначала кончи, в институт поступи.

— Получи диплом, заверши аспирантуру, поезжай за границу, — продолжила я.

— Немедленно убирайся в свою комнату! — сказала мама. — Я с тобой поговорю.

— Хорошо, мама.

Я удалилась к себе. Мама вошла следом:

— Что мне с тобой делать, Маша?

— Мама, а тебе не кажется, что ты всю жизнь любишь другого? — спросила я.

— Что? — Она побледнела.

— Живешь с папой, а любишь другого. Всю жизнь.

— Ты с ума сошла, — пробормотала она и вышла.

Я слышала, как быстрым и легким шагом своим она убегает по коридору, повторяя со всхлипом: «Маша с ума сошла...»

1.30. Не сплю. Аня ко мне приходила. Залезла в постель, стала обнимать и спрашивать: «Маш, ты чего?» Я заплакала. Она заплакала тоже, ударяла меня острым кулачком, приговаривала: «Старшая сестра, старшая сестра...» Я вытерла ей глаза, поцеловала. Еле спровадила. Дневник мой, дневник, можно ли так терзаться?..