Как закалялась жесть - Щеголев Александр Геннадьевич - Страница 36

— Что ж ты натворила… зверенок…

Стоны превращались в тихий вой. Голос угасал.

— Три-четыре минуты, и абзац, — сказала Елена с гордостью. — Проваляется в отключке часов шесть, не меньше.

— Чем ты ее? — спросил Саврасов.

— Это называется «фармакологическое связывание». Его используют в психиатрических больницах, чтобы лишней дозы психотропов не давать. Сильное миорелаксирующее действие. Ну, то есть, расслабляющее.

— Прочитала где-то?

— Нет, Борька объяснил. Под горячий шоколад с круассанами. (Елена пнула мать ногой. ) Это, оказывается, круто.

— А дитилин — что такое?

— Курареподобное вещество. Если в мышцу — тут же судорога, потом расслабление и полное обездвиживание. Человек в сознании, а двигаться не может.

— Яд?

— Ну.

— Значит, она тебя отравить хотела?

Елена не ответила. Она задумчиво разглядывала неподвижное тело под своими ногами.

Гувернер находился в своей комнате: покинуть особняк ему сегодня не позволили. Когда Елена вошла, он играл на компьютере во что-то кровавое, орущее, отвратительно-яркое.

— Хочешь подняться на второй этаж? — спросила Елена.

В глазах его мелькнул страх. Маленькие искорки.

— Зачем?

— Нужна помощь.

— Какая?

— Как врача.

— А где Эва Теодоровна?

— Наверху тебя ждет.

Он поставил игру на паузу. Елена, усмехнувшись, выключила компьютер вовсе.

— Я что, не вернусь сюда? — спросил Борис Борисович, сделав вид, что пошутил.

— Ты дурак? — ответила она грубо. — Там серьезное дело, а других врачей в доме нет.

— Это по поводу Сергея?

— По поводу него тоже.

— Дала бы хоть записаться. Я почти до конца уровня дошел.

— Играть в рабочее время стыдно. Пошли, стрелок…

…Первое, что увидел гость, войдя в студию, — лежавшую на полу хозяйку дома.

Затем он увидел все остальное: Саврасова, безрукого музыканта, Сергея Лю… но главное все-таки — Саврасова.

— Ничего себе! — сказал он обалдело.

Уродец широко улыбнулся ему со своей кровати.

— А что с Эвой Теодоровной? — спросил Борис Борисович.

Елена показала шприц:

— Мама была перевозбуждена. Пришлось успокоить.

— Ничего себе… — повторил он. — Подожди… Она жива?

— Обижаешь. Живее всех живых.

— Так ты хочешь, чтобы я привел ее в чувство?

— Наоборот. Для начала помоги мне ее перетащить. Ты — за плечи, я — за ноги.

— Подожди… В каком смысле — наоборот?

— Давай, давай, не боись! — сказала Елена, наклонилась и взяла мать за лодыжки. — Раз, два, взяли.

Секунду-другую он колебался.

— Куда несем?

— Вон туда. Первая комната налево.

Он решился.

Миниатюрная Эвглена Теодоровна была вполне транспортабельна. Елена, разумеется, справилась бы и одна. Борька ей понадобился совсем, совсем для иного, однако вводить аспиранта в дело требовалось постепенно, щадя его тонкую психику.

Тело доставили в операционную, сгрузили на стол. Борис Борисович озирался. Глаза его разгорались.

— Ты уже все понял? — спросила его Елена.

— Я давно понял.

— Что?

— Твоя мать входит в структуры, которые занимаются нелегальной трансплантологией. Она поставляет товар на рынок. Я прав?

— Сообразительный, — похвалила его Елена.

Пусть думает, что хочет, улыбнулась она мысленно. Нелегальная трансплантология? Пусть. Правды все равно не узнает. Лишь бы сбежать с перепугу не захотел… или блевать не начал…

— Органы куда, на Кавказ отправляете? — показал Борис Борисович свою проницательность. — Самолетами? По моим сведениям, в Москве гораздо опаснее оперировать, засыпаться легче.

— У тебя много вопросов.

— Да, много, — сказал он с вызовом.

Елена подошла к нему вплотную, обхватила мужчину за шею и впилась губами в его пухлый чувственный рот. Поцелуй длился и длился. Когда гувернер шумно задышал через нос, Елена отпустила его.

— Да, — шепнула она ему.

— Что — да? — прошептал он в ответ.

— На твой главный вопрос — да. Я согласна стать твоей женой.

Она расстегнула ему брюки, сунула туда руку, поймала непомерно раздувшуюся плоть и засмеялась.

— Отлично, и здесь «да»! Полцарства в придачу хочешь? Мужу полагается пятьдесят процентов семейного бизнеса. Ты примерно представляешь, сколько это — пятьдесят процентов?

— Тебе еще только пятнадцать лет, — сказал он хрипло.

— Четыре месяца подождешь с формальностями? А без формальностей — хоть сейчас.

— Она даст согласие на брак? — он кивнул на Эвглену.

— Если ты мне поможешь, она на все даст согласие.

— Отпусти, а то я штаны испачкаю.

— Не отпущу. Мое.

— Зачем тебе грязный муж в грязных штанах?

— В будуаре есть душ, туалет и богатый гардероб. Я покажу. Ах, да, ты же и без меня это знаешь… скотина. Пять ночей будешь прощение вымаливать.

— Хоть всю жизнь.

— Ты меня любишь?

— Черт возьми. Конечно, да. Нет, это слишком слабое слово.

— Поклянись.

— Клянусь нашим будущим ребенком.

— Поклянись лучше своей диссертацией.

— Клянусь диссертацией…

Елена вытащила руку из его брюк, отодвинулась и сняла со стены трубку местного телефона.

— Русланчик, — сказала она, пока Борис Борисович торопливо застегивался. — Мама просила вам передать, что мы очень заняты, у нас очень срочная работа… нет, она сейчас не может оторваться, она позже с вами поговорит… да, работа долгая… просила, чтобы вы все звонки заворачивали, она потом разберется… и еще. У нас тут Борис Борисович, помогает нам. Мама подтверждает свое распоряжение насчет него. Не выпускать ни в коем случае, что бы он вам ни говорил… Да, чуть не забыла. Тут ко мне должны прийти два молодых человека, вы их не обижайте. Конечно, мама в курсе. Она вам потом сама все скажет и прикажет…

Разговор закончился.

— Вот так, Борька, — улыбнулась Елена гостю. — Руслан в курсе наших дел, мать его взяла в долю. Назад пути нет, что бы ты сейчас ни решил.

— А что решать-то?

Азарт и алчность вытеснили страх.

— На чьей ты стороне во время дворцового переворота.

— Так это дворцовый переворот?

— Как видишь.

Борис Борисович глубоко вдохнул и шумно выдохнул.

— Что надо делать? — спросил он.

Словно в холодную воду нырнул.

Инструменты лежали в сухожаром шкафу — еще с ночи. Как в термостате. Елена перед сном выключила обработку, но биксы не вынула. И вот теперь ими занимался Борис Борисович: вынимал, осматривал, раскладывал… Гувернер выполнял функции ассистента; впрочем, ни на что другое он пока не годился, нервничал слишком. А Елена сегодня была главной в операционной. Впервые в карьере.

— А это обязательно? — в который раз спросил ассистент.

— Первым делом — обездвижить и деморализовать, — терпеливо повторила Елена. — Она сама так пациентов ломает. Ты же видел — там, в палате.

— Да уж видел.

— Обездвижить навсегда, сечешь фишку? Парализовать волю.

— Как-то это странно… работодательницу. А тебе она вообще — родная мать…

Он посмотрел на Эвглену Теодоровну, распластанную на операционном столе, и сразу отвел взгляд.

— Мать? — изумилась Елена. — ЭТО?! Протри глаза! А фотки, думаешь, кто твоей жене послал? Работодательницу ему жалко!

— Да не жалко мне. Просто…

— Что, потряхивает?

— Есть немного, — признался он. — Руки как будто чужие.

— Ничего, обвыкнешь…

…Лампы давно разогрелись, халаты и стерильные перчатки были надеты.

На икру наложен жгут — чтобы избежать кровотечения. Операционное поле, то есть кожа на лодыжке, стерилизовано (спиртом, затем йодом и снова спиртом, чтобы снять йод). Конечность обложена стерильными простынями.

Время пилить…

Пациентка очнулась, как только Елена сделала разрез, — пришла в сознание намного раньше положенного ей срока. Застонала, шевельнулась.