Как закалялась жесть - Щеголев Александр Геннадьевич - Страница 30

Ну, положим, с «эсэмэсками» более-менее ясно: их, скорее всего, шлет Елена. Глупая девчонка решила пошалить. Видно же, какие взгляды она бросает на своего верного слугу (а также слышно, что нашептывает матери). Но всё остальное как понять? Знаки ли это, посылаемые свыше? Или простая случайность?

Вот и сегодня на ужин хозяйка распорядилась поставить не три прибора, как обычно, а четыре…

Повар Сергей принес красно-оранжевые ломти в открытом блюде, разложил их по тарелкам, подал.

— Ты сюда-то тоже клади, не жадничай, — сказала Эвглена Теодоровна, указав на пустующее место.

Четвертая тарелка предназначалась тете Томе. Как и бокал с вином. Дань памяти усопшей, — так объяснила мать свое распоряжение насчет количества приборов. (Дань глупости, думала на сей счет Елена.) Впрочем, посмотреть, как отреагирует на эту блажь господин Лю, было нелишне.

Нервничал господин Лю. Всегдашняя его невозмутимость стоила ему заметных усилий, что при внимательном наблюдении становилось очевидным: забыл нарезать лимон, вместо белого вина поначалу принес красное…

На ужин была форель под кедровым соусом. Роскошно звучит, но ужасно невкусно есть. Хотя сама по себе форель — это очень красиво и очень вкусно. Прежде чем положить кусок в рот, Елена счищала ножичком пахнущую хвоей дрянь… своеобразный был ножичек. От рукоятки отходило нормальное лезвие, которое потом утоньшалось. И вилка была специальная — с двумя зубцами. И вообще, вокруг тарелки лежало множество мелких, почти хирургических инструментов (вилочки, ножички, щипчики), — для операций над морепродуктами. К рыбе обязательно подаются морепродукты, из коих сегодня были креветки. В детстве, помнится, Елена отказывалась кушать рыбу только потому, что нужно было пользоваться всеми этими штучками.

— Что вы ищете, Борис Борисович? — спросила Эвглена Теодоровна.

— Лимон.

— А вы любите остренькое, шалунишка. Почему вы сегодня такой молчаливый? Что с вами?

Гувернер и вправду приехал какой-то пришибленный, потухший. За истекший час произнес, самое большее, пять с половиной фраз.

— Размышляю об оптических иллюзиях.

— В каком это смысле? — напряглась Эвглена Теодоровна.

— Да вот… смотрю на радужную форель… это ведь радужная форель?

— Разумеется.

— Лучи света, падая на брызги воды, рождают радугу, прекрасную, но такую недолговечную. Вода не умеет сохранять прекрасное. Те же лучи, падая, к примеру, на фотопленку, тоже рождают разноцветные картины, куда устойчивее и прочнее. Но по какой-то причине то, что люди оставляют себе на память, язык не повернется назвать прекрасным… Красота эфемерна, лишь уродство стабильно и надежно.

Хозяйка дома неодобрительно покачала головой.

— Похоже, дружочек, тяжелая пища действует вам на нервы.

— Рыба, мама, — это легкая пища, — вмешалась Елена. — А Борька, по-моему, опять завел песню… ты будешь смеяться… о любви. Что нового ты хочешь поведать нам о любви, Борис Борисович?

— В соотношении с рыбой? — уточнил тот.

— Под рыбу, как ни под что другое, естественно говорить о любви. Потому что это вода, и потому что перед нами не простая форель, а радужная.

— Какое отношение вода имеет к любви? — Эвглена Теодоровна поморщилась. — Что за странная ассоциация?

— Нам на эстетике рассказывали, — сказала Елена. — Вода — это среда, в которой человек чувствует себя легче, чем на суше. А женщина чувствует себя в воде более изящной, более слитой с окружающей средой. Не зря так любят показывать эротические сцены именно в воде: в ванне, в море…

— К черту с вашей любовью, — произнес Борис с раздражением.

— А-а, так речь, наоборот, о ненависти?

— Ненависть — вовсе не противоположность любви, дорогая моя отличница. Эти чувства одного знака. На другом полюсе, к вашему сведению, лежит безразличие. Двойка вам по эстетике.

— Хватит, — попросила Эвглена Теодоровна. — Эротические сцены им подавай…

— Но главное — любовь, как и вода, протекает сквозь пальцы, — повысила голос Елена. — Не удержишь, хоть ты трех холуев ко мне в школу подошли.

— Да хватит! — рявкнула мать, отбросив вилку. — Других тем для разговора нет, что ли? Как жрать, так они за свое…. Борис Борисович, если я хоть раз услышу от вас это нелепое слово, вы понимаете какое, вы будете тут же уволены.

Гувернер склонил голову, отрезал от лимона горбушку и принялся выжимать ее над остатками блюда…

Что мы тут нагородили, с отвращением подумала Елена. Вся эта болтовня, вся эта безобразная чушь, — о чем?

О том, какую подлость сегодня сделала мать. Только об этом. Что бы Елена ни говорила — она говорила о Вадиме Балакиреве и о той несправедливости, которую взрослые называют заботой… и мысли матери, судя по ее горящему взгляду, работали в том же направлении.

О чем говорил за ужином Борис Борисович, было не вполне ясно. Да это никого и не интересовало.

Наличие четвертой тарелки было забыто. Упокоившаяся душа Тамары, рабы Божьей, не потревожена была ни единым поминанием.

— От меня жена ушла, — объяснил он. — Кто-то подбросил ей эти чертовы фотографии… Извини, но я, боюсь, не смогу с тобой сегодня полноценно заниматься.

Борис Борисович невидящим взглядом изучал анатомический атлас над столом.

Он впервые назвал ученицу на «ты».

— Что за фотографии?

— Ну, там где я…

— Со мной? — спросила Елена. — У нас же ничего особенного не было. Лапал — это да, поцелуйчики себе позволял… и все, кажись.

— С тобой — тоже подбросили…

«Тоже»? Елена удивилась. Фотки, где они в разных видах целуются взасос, а руки Бориса шарят в разных укромных местах, сделала и послала, разумеется, она сама. Сделала давно, а послала не далее как вчера. Проверочку решила учинить, сымпровизировала. Но, получается, был и какой-то другой компромат?

— Вон оттуда снимали, — показал гувернер. — Не вскакивай, я уже проверил — камеру изъяли… Главное — зачем? Зачем? Что за тварь завелась у вас в доме…

— У нас в доме много чего странного творится.

— Квартиру я пока жене оставил. Поживу здесь… а дальше видно будет…

— Это ж твоя квартира! — возмутилась Елена. — Вернее, моей матери.

— Я и говорю — пока…

Она прекрасно знала его обстоятельства. Ситуация была такова: провинциал из далекого Саратова приехал когда-то покорять Москву, поступил в медицинский, закончил с отличием, поступил в аспирантуру, женился на такой же провинциалке… Эвглена Теодоровна купила аспиранту квартирку неподалеку, — там они с молодой женой теперь и проживали. А до того — ютились в общаге, о чем Борис Борисович очень не любил вспоминать. Квартира, согласно уговору, окончательно ему бы отошла, когда Елена закончила школу и поступила бы в медицинский.

— Все — к чертям…

Он обхватил голову руками и коротко застонал…

Елена с любопытством разглядывала его руки.

У Борьки были короткие толстые пальцы и короткие, но ухоженные ногти.

Ногти — это крайне важно, это едва ли не первый показатель светскости. Или, наоборот, несветскости. Нормальному человеку трудно представить, насколько влияет на репутацию то, с какими руками ты приходишь в общество. Руки должны быть холеными, причем, чтобы достичь требуемой степени холености, нужно потратить не меньше года. Проблема именно в ногтях — как за ними не ухаживай, нельзя за короткое время сделать им форму… А пальцы, в идеале, должны быть тонкими и длинными. Если пальцы короткие — это минус человеку…

Борис Борисович появился в жизни Елены чуть больше года назад. Аспирант с короткими пальцами. Как же он старался соответствовать стандартам! Ему ведь приходилось бывать с ученицей в таких местах, куда его раньше пустили бы разве что в составе бригады «скорой помощи». И за год он достиг поразительных результатов — речь опять же о ногтях, конечно… За все надо платить, Боренька, подумала Елена. Хочешь заполучить принцессу — сделай последний шаг и стань мерзавцем. Жену надо было бросить еще прошлым летом. Так-то.