Приглашение в Ад - Щупов Андрей Олегович - Страница 51

– Чем же они питались? – поразился Вадим.

Лебедь наморщил лоб, как-то не враз пожал плечами – сначала правым, потом левым.

– Ладно, – Вадим осмотрелся на лестничной площадке. – Где они сейчас?

Без особой уверенности Лебедь шагнул к двери, обитой синим дермантином, робко постучал.

– Роланд, не бойся, это я, Лебедь, – тоненько предупредил он. Звонко щелкнул замок, дверь отворилась. Вадим недоуменно шевельнул бровью. Он ожидал увидеть подростка, но оказалось, что молодому хозяину насчитывается едва ли пять или шесть лет. С рассказом Лебедя подобный возраст никак не стыковался. Вытащить из развалин взрослую женщину? Таким крохам?…

В коротеньких, более похожих на шорты штанишках, в свитерке, с серьезным не по возрасту личиком, Роланд смотрел на него изучающими глазенками.

– Это мой друг, – торопливо объяснил Лебедь. – Он вам поможет, честное слово!

– Нам помогать не надо, – вежливо отказался мальчуган. Помявшись, добавил: – Спасибо.

Говорил он на удивление правильно, без детских интонаций. А насупленная его фигурка по-прежнему загораживала проход, не пуская в квартиру.

– Понимаешь, – Вадим присел перед мальчуганом на корточках. – У меня масса знакомых врачей. Замечательных, умных, добрых… Они постараются помочь твоей маме. Но для этого ее нужно вывезти отсюда. А пока ее будут лечить, вы поживете в интернате, идет? Здесь неважный район, Роланд. Дома падают, люди болеют, а мне бы хотелось сказать твоей маме что-нибудь утешающее, когда она поправится. Если вы по-прежнему будете тут прятаться, как я ее утешу?

Сосредоточенное личико Роланда как-то враз обмякло. Он взметнул свои черные глазки на Вадима, порывисто отвернулся.

– Может… Может, это летаргия, – дрогнувшим голосом произнес Роланд. Он и в самом деле был умным мальцом. – Я читал, такое бывает. Вы только проверьте. Обязательно проверьте…

И, посторонившись, пропустил их. В прихожую.

Миновав гостиную, Лебедь с Вадимом оказались в простенькой ничем не примечательной спаленке. В кресле у окна сидела мертвая женщина. Длинные ресницы, строгие черты – даже в смертном сне она была красива. Вадим обратил внимание на то, что женщина прикрыта детским одеяльцем. Там, где одеяльца не хватило, красовалась розовая кофточка. Словно разгадав недоумение гостя, Роланд скупо пояснил:

– Мы решили, что ей холодно. Она так замерзла.

Вадим шагнул к сидящей, легонько прикоснулся к кисти. И сразу ощутил холод. Тот самый, что ни с чем не спутаешь. Мысленно отметил знакомую странность – никакого тлена и никакого запаха. Боря, помнится, пытался этим заниматься и тоже ничего не понял. Что-то вроде самопроизвольной мумификации. Серный компонент в коже и мышцах, восковая пленка. А откуда и почему – неизвестно.

Смущенно обернувшись и стараясь не встречаться с Роландом взглядом, Вадим прислушался к доносящемуся из прохода разудалому чавканью.

– Это моя сестренка, – скупо пояснил мальчуган.

– Вот как? – выпрямившись, Дымов медленно прошел на кухню. Сестра Роланда, чудо лет трех-четырех, весело поедала из тарелки какую-то мучнистую бурду. Очень походило на то, что мальцы предусмотрели все заранее – и возможные сборы, и дальнюю дорогу. Кормил сестренку Роланд явно впрок – может быть, самым последним.

– Мы домой поедем, да? – глаза девочки встретились с глазами Вадима и тут же заискрились весельем. В отличие от брата, она еще не понимала, что происходит, гостей не боялась, от каши, простоватой и неумелой, получала истинное наслаждение.

– Домой, – буркнул Роланд, протискиваясь мимо Вадима. – Собирайся.

– Чем-нибудь помочь, Роланд?

– Нет, я справлюсь.

В этом Вадим не сомневался. Малец был на редкость самостоятелен. Во всяком случае с одежонкой девочки он управился довольно умело. Сидя на табурете, сестра болтала ногами, а брат терпеливо застегивал на ней многочисленные пуговки, поочередно ловя непоседливые ступни, натягивая на них салатного цвета сандалики.

– А шушек нам там дадут? – встрепенулась вдруг девочка.

– Дадут. Обязательно дадут.

– И шупу, да?

– И супу… – Вадим немало уже перевидал осиротевших детей. Какая-то особенная несправедливость чувствовалась в их пришибленных наивных вопросах. А самое жуткое заключалось в том, что к этому невозможно было привыкнуть.

Когда покидали квартиру, девочка обернулась и помахала женщине в кресле.

– Пока, пока, мама!

У Вадима засаднило горло.

– Мама к нам еще приедет. – Буркнул Роланд. – Попозже.

– И она не будет молчать, да?

– Нет, не будет.

Голова девочки беспрерывно крутилась. Одних уверений брата ей было недостаточно. Поймав на себе ее вопрошающий взгляд, Вадим не слишком искренне подтвердил:

– Ну, конечно, приедет. И обязательно расскажет какую-нибудь сказку.

В подъезде им пришлось перешагивать через грибные наросты. Из какой-то неряшливой щели высунулась гигантская мокрица, тут же юркнула обратно.

– Ой!.. – девочка боязливо поджала ноги, повиснув на руках Лебедя и Вадима, тут же звонко расхохоталась. – Какая усатая!

Роланд сумрачно шагал сзади. В руках он нес узелок, в который собрал все, что посчитал необходимым.

Наверное, ЕЙ было легко с ними, – подумал Вадим, а в следующую секунду они вышли из мертвого дома, которому уже через час или два суждено будет пылать под керосиновыми струями огнеметов. Умершие лежали здесь чуть ли не в каждой второй квартире. Эти двое – были единственными, кого удалось обнаружить Лебедю. И снова дети, между прочим! А отчего, почему? Должно быть, взрослое население угодило в особый черный список. В очередь на тот свет детей отчего-то не пропускали…

Древняя машина пыток, ременные петли – на ногах и руках… Артура растягивало во все стороны, как морскую звезду, цепко стиснув лучи, преследуя одну-единственную цель – постараться подольше не разорвать, доставить максимум боли. Он уже не ощущал своего тела. Все чувства вытеснила и затмила боль – единая, смешивающая органы, конечности в одно целое – в трепещущий сгусток кровоточащего и кричащего. Зрение, слух, обоняние – все превратилось в отсутствующие понятия. Хотелось сжаться в комок, снова стать эмбрионом. Но, увы, тело ему более не подчинялось. Нечто распластывало плоть и сознание, копаясь в груди, как скребет щепкой в муравейнике любитель-естествоиспытатель. Временами случалось чудо, и Артур проваливался в обморочный омут. Но и это длилось очень недолго. Как за глотком воздуха, ему приходилось выныривать под клокочущее небо, и десятки молний немедленно вонзались в сердце и мозг, вызывая все ту же изнуряющую боль.

Хуже нет, чем бороться с болью один на один, будучи прижатым к стене, без малейшей надежды на спасение. Бессилие удесятеряет боль. Оттого, должно быть, и мечтали древние воины о смерти в бою – с мечом в руках. Так было проще. Один ослепляющий миг – и все. Никаких пыток, никаких мучительных отсрочек. В смерть тоже можно нырнуть, как в воду, боль же – совершенно иная среда. В ней вязнешь постепенно, с удручающей неторопливостью погружаясь в булькающее мессиво миллиметрами жизни. Именно в этой временной протяженности и заключается самое ужасное. Тяжесть настоящего и полная неопределенность будущего. Потому и начинаешь желать конца. Какого угодно, лишь бы поскорее.

Впрочем, и эти рассуждения грешили условностью. Кто вообще установил, в каком состоянии мы обязаны жить? Может быть, состояние боли – норма? Ведь привыкаешь к мысли о будущей своей кончине, кончине родных, близких, кончине всего мира со всеми его красотами, загадками и причудами. Стало быть, отсрочка тоже может быть утешением. Трение рождает мозоль, постоянство неприятного – привычку! Терпимость, конформизм, лояльность и бездна прочих синонимов. Ведь надо как-то жить! Значит, надо оправдывать формы бытия, оправдывать боль.

Артур продолжал жить – в этом не было сомнений. И главным тому доказательством являлись его муки. Больно, значит, жив. Значит, есть еще чему болеть. Совесть тоже ноет только у действительно живых. У покойников все обычно спокойно.