Бог Ярости (ЛП) - Кент Рина - Страница 56

Любым возможным способом.

За последние две недели я видел свою кровь чаще, чем когда-либо. На днях я позволил ей течь и течь, пока не потерял сознание в ванной. Какая-то часть меня хотела, чтобы я никогда не проснулся.

Часть меня молилась об этом, пока я лежал на полу в ванной, глаза были затуманены влагой, а сердце слишком устало, чтобы продолжать качать кровь в моем бесполезном теле.

Мой мозг отключился, и мысли пришли к пониманию того, как я чертовски сильно устал.

От себя.

От всего.

И я все еще уставший.

Моя кисть скользит по холсту, добавляя мазки теплых цветов, переплетая и смешивая их, пока они не совпадут с моими полыми внутренностями.

Искусство — это единственное, что помогает мне оставаться на плаву. Я даже перестал ходить на тренировки после того, как намеренно вывихнул лодыжку.

Я перестаю общаться с людьми под разными предлогами. Учеба. Работа. Учебные дедлайны.

Сейчас у меня просто нет сил ни на кого и ни на что. Но больше времени, проведенного в одиночестве, только подталкивает меня к вредным привычкам.

Причинение себе вреда, кровь и гребаная ненависть к себе.

Я кручусь по спирали и не могу остановиться.

Падаю и не могу дотянуться до дна.

Моя рука дрожит, и пластырь, который я прикрыл своими толстыми часами горит. Рану покалывает, а кровь приливает к едва заживающему порезу.

Ощущение конца света будоражит мой мозг, и слюна заливает внутреннюю поверхность рта.

Тик.

Ты так чертовски слаб.

Тик.

Позорище.

Тик.

Чертовски бесполезен.

Кисть выпадает из моих трясущихся пальцев и падает на пол, оставляя оранжевый мазок.

Я открываю ящик справа от себя и почти на автопилоте достаю свой швейцарский армейский нож. Если я просто воспользуюсь им еще один раз, никто не узнает.

Если я просто очищу себя от черных чернил, окружающих меня, то не буду чувствовать себя запертым в собственной шкуре, и все закончится.

За исключением того, что я повторял те же самые слова последние пять гребаных раз, когда это делал. Пять раз за две недели. Пять.

Черт возьми. Я теряю контроль.

И все же мои пальцы обхватывают рукоять, я снимаю часы и затем кладу их на стол. Сдираю пластырь и смотрю на темно-красную кожу. Когда я делал это в последний раз, порез был таким глубоким, что я потерял много крови. Я думал, что он никогда не заживет и мне придется накладывать швы.

Кожа снова срослась сама по себе, бесплодно надеясь на завершение, на исцеление, как гребаный мазохист.

Первый раз я порезался случайно, когда брился в семнадцать лет. Я наблюдал, как крошечная капелька крови скатилась по моей челюсти и шее, и испытал огромное облегчение.

Это был первый раз, когда я смотрел на свое отражение целую минуту, не испытывая потребности разбить зеркало.

Поэтому я стал немного небрежен при бритье и резал себя то тут, то там, чтобы увидеть больше крови. Чем сильнее текла кровь, тем больше исчезали черные чернила.

Но я делал это редко. Был предельно осторожен, чтобы не вызвать подозрений у родителей. Поэтому, когда папа пошутил, что, возможно, ему стоит снова научить меня бриться, я перестал делать эти маленькие порезы на лице и шее.

И начал бриться там, внизу, делая порезы между бедер, где никто не мог их увидеть. Я сидел в ванне и смотрел, как из ран сочится кровь, закрывал глаза и вдыхал чистый воздух.

После поступления в университет я начал резать свое запястье, но только в одном и том же месте, делая три пореза, которые можно будет спрятать под часами.

Но их я тоже делал достаточно редко. Не чаще раза в месяц, может быть. Когда тошнота сжимала мне горло, и я не мог дышать, не захлебываясь черными чернилами.

Когда было больно до такой степени, что я не мог существовать в своей гребаной шкуре.

Но за последние пару недель это до такой степени участилось, что я уже не могу это контролировать.

Когда я был с Николаем, я не делал этого, потому что он был ужасно проницательным. Он чувствовал, что с моей рукой что-то не так, и продолжал спрашивать об этом в течение нескольких недель. Я не шучу, он говорил:

— Кстати, как ты повредил руку? Рана выглядит серьезной.

Учитывая, что мы занимались сексом, я не решался резать себя между бедер, и самое странное, что меня не переполняло желание увидеть свою кровь.

Я мог справляться с этим желанием, пока оно не стало невозможным.

До сегодняшнего дня, когда я фантазирую о том, как отрежу себе гребаное запястье.

— Милый… пожалуйста. Я так волнуюсь за тебя. Пожалуйста, поговори со мной. Скажи что-нибудь. Что угодно.

Мамины слова, сказанные ранее, проносятся как в тумане, и я издаю дрожащий выдох. Я сказал ей, что люблю ее, а затем повесил трубку, потому что не мог справиться с болью в ее голосе.

Папа звонил мне, но я не брал трубку, потому что, услышав беспокойство в его голосе, я бы не выдержал. Меня пугает, что я — разочарование, которое ни в чем на него не похоже. Может, он и был строг с Лэном, но на самом деле это потому, что он напоминает ему его самого.

Я — гребаная аномалия, которая вызывала беспокойство только у моих родителей. Гребаный ураган разочарований и несостоявшегося потенциала.

Вибрация выводит меня из транса, и я дважды моргаю, а затем тянусь к телефону раненой рукой, слегка дрожа, сердце замирает в горле.

В последние пару недель, чтобы справиться с бесконечной ломкой, я писал себе сообщения, как будто переписываюсь с Николаем.

У меня достаточно гордости, чтобы не связываться с ним после того, как он меня бросил, но мне было не больно отправлять эти сообщения самому себе. Представляя, что это он. По крайней мере, так я мог выразить свои чувства словами.

Такие глупые смс как:

Зачем ты появился в моей жизни, если собирался уйти?

Зачем ты сделал меня зависимым от тебя, если не собирался оставаться?

Если я попрошу прощения, ты вернешься?

Ты никогда не был какой-то шлюхой. Я даже не интересуюсь подобным. И я, блять, здесь игрушка, а не ты.

Мне даже бегать больше не нравится. Ты испортил это, как и все остальное. Чертов ублюдок. Пошел ты.

Я запутался, Николай. Очень сильно. Ты должен радоваться, что уклонился от пули.

Я ненавижу себя. Почему бы и тебе ненавидеть меня?

А, ну да. Теперь ты тоже меня ненавидишь. Наконец-то. Поздравляю с пробуждением. Лучше поздно, чем никогда.

Ты вернулся к Саймону и другим своим приятелям по сексу? Уже нашел мне замену?

Эта последняя мысль часто затягивает меня в черную дыру моего разума, и я не могу избавиться от нее, как бы ни старался.

Я видел Николая в бойцовском клубе пару раз, в основном потому, что не мог больше не видеть его, но всегда уходил раньше, чем он обращал на меня внимание.

Точно так же, как я писал эти сообщения себе, а не ему.

Но вот в чем дело.

Вчера вечером я напился с Реми и, вернувшись в комнату, был не в себе. Поэтому я просмотрел хаотичный Instagram Николая, в который он выкладывает самую случайную ерунду.

Это привычка, которой я придерживаюсь в последнее время, и она помогает усмирить моих демонов. По крайней мере, на некоторое время.

Около десяти тридцати, когда я обычно ухожу в пентхаус, он выложил фотографию телевизора со сценой из вечернего сериала о тайнах убийств с хэштегами: #Смотрю #В одиночестве.

В этот момент мое сердце возродилось из пепла, но лишь на долю секунды, прежде чем я увидел все комментарии от мужчин и женщин, жаждущих его и предлагающих составить ему компанию. В том числе и от гребаного Саймона.

Ты можешь смотреть на меня, папочка;)

Помните ту часть, где я напился? Я плохо соображал, поэтому написал ему сообщение.

Брэндон: Ты скучаешь по мне?