Становление (СИ) - Старый Денис - Страница 12

Ну а 24 декабря безумный марафон прервался. Все-таки Рождество и работать в такой праздник, как и в Новый Год, было бы неправильным. Даже государь не одобрил бы.

*………….*…………*

Петербург. Зимний дворец

24 декабря 1795 года. Вечер (Интерлюдия)

Император Всероссийский Павел Петрович пребывал в растерянности. Государь занимался законотворчеством и подписывал указы, которые были готовы еще до того, как наследник престола стал приемником.

Полчаса назад был подписан указ о создании фельдъегерского корпуса. В Пруссии он есть со времен Фридриха Великого, так почему нет в России? Не порядок, должен быть. Впрочем, такое подражание можно считать вполне продуманным и нужным для России.

— Вот, Юрий Александрович, и не знаю, как поступить с двумя людьми, — обращался Павел Петрович к только позавчера назначенному статс-секретарем императора Неделинскому-Мелецкому.

— Дозволено ли мне будет узнать, государь, о ком идет речь? — спросил уже бывший директор Главного Народного училища в Москве.

— Я о Костюшко и о Салтыкове Николае Ивановиче. С поляком несправедливо обошлась моя матушка. Я уже писал Тадеушу, чтобы он присягнул мне и пошел на службу в русскую армию. Такая свежая струя в нашей закостенелой армии нужна. Но он отказался, да еще в наглой форме. Ну а Салтыкова я хотел бы наградить, но не хочу видеть близко рядом со собой, — рассказал о своих печалях император.

Неделинскому-Мелецкому было интересно, почему именно об этих людях думает император, если уже через три дня Павел Петрович наметил похороны матушки, ну и… батюшки, тело которого уже эксгумировали и проводили повторное бальзамирование, чтобы тот мог не пугать своим видом, а быть, словно только что почил. Не о похоронах ли нужно разговаривать?

Однако, Юрий Александрович, еще две недели назад считавший, что никогда не будет более принят в высшем обществе Петербурга, да и в некоторых домах Москвы, не станет перечить своему избавителю от забвения. Нынче Неделинский-Мелецкий сделает все, чтобы остаться рядом с троном.

Это же сладостное чувство, когда те, кто еще двенадцать лет назад отказали Юрию Александровичу в визитах, теперь унижаются, готовы на все, лишь бы выказать новому статс-секретарю свое почтение. Так что, нет, пусть император будет безумным, Неделинский-Мелецкий готов вместе с монархом сходить с ума.

— Скажите, Юрий Александрович, а обязательно ли мне, даруя чин генерал-фельдмаршала, назначать того человека на должность? — спросил император, но не дал ответить статс-секретарю, продолжил. — Да, так верно будет. И почет и высший чин армейский, ну и поместье присмотрю Салтыкову. Людишек и земли не бывает много. Так и сделаю!

— Это мудро, Ваше Императорское Величество, — сказал Неделинский-Мелецкий.

— А с Костюшко… Слово пусть мне свое даст, что воевать супротив державы моей не будет и путь себе в Америки уезжает! Да, так! Пусть все знают, что государь Российской империи не злоблив, но справедлив! — настроение Павла Петровича резко улучшилось, когда он нашел решение волнующих вопросов.

Ну а насчет похорон, так император не волновался. Состоятся, куда деться. Пышностей отдельных не будет. Такие представления, что были когда-то на похоронах Елизаветы Петровны, избыточны. Главное, чтобы коронация прошла успешно, да у присутствующих дам падучая не случилась от того, что мертвеца, пролежавшего в земле более тридцати трех лет, переоденут и на его голову возложат корону.

Ну а как же? Должна же справедливость восторжествовать! А еще, Павел Петрович должен убрать и малейшее инакомыслие по поводу своего права повелевать и быть монархом-самодержцем. Если отец не был коронован, а мать узурпаторша… Можно же всякие дурные мысли положить на эту основу несправедливости. Нет, все будет, как нужно, и он, Павел восстановит порядок.

Был еще небольшой, но значимый повод для того, чтобы перезахоронить Петра Федоровича, отца нынешнего императора. Екатерина намекала при дворе о том, что Павел, сын не своего отца, законного Голштейн-Романова, а Сергея Салтыкова, с которым, тогда еще только жена наследника Российского престола, Петра Федоровича, крутила роман. Конечно, все это не правда, Павел это точно знал, у него даже портрет отца есть и он сравнивал себя и Петра Федоровича. Похожи, даже очень, больше сходства, чем с самой матерью. Но для всех остальных нужно провести неприятную процедуру и показать преемственность от отца к сыну, но никак иначе, чтобы даже стереть с памяти узурпаторство матери.

— Что там у меня еще? Куракин Алексей Борисович? Может войти! А какие сведения от Александра Борисовича Куракина? Едет ли, поспешает? — спрашивал и частично сам же отвечал император.

— Да, Ваше Императорское Величество, генерал-прокурор ожидает в приемной. Александру Борисовичу отправлен нарочный, но из Саратова не так легко добраться по снегу. А вот Степан Борисович Куракин отписался, что прибудет на днях, — отвечал статс-секретарь.

— Хорошо, пусть войдет князь! — повелел Павел и сел за стол.

Через пять минут генерал-прокурор Алексей Борисович Куракин уже докладывал государю о той работе что ведется, что сделана, ну и о сроках, когда все будет готово.

— Я доволен, князь. Мне докладывали, что такое число дел нельзя и за год разрешить, но ваш подход весьма понятен и приемлем, — император усмехнулся. — А ведь на вас поступил донос, Алексей Борисович. Пишут, что тиран, ну это ладно, там, думаю иначе и не сладить ничего. Но еще пишут, что вы сами ничего не делаете, а лишь обвиняете в бездействии иных. Поставили, стало быть, своего секретаря, а он и всю работу выполняет.

Павлу понравилась реакция Куракина. Растерянность, смущение, злость, ну и осознание вины. Значит, все же есть такое, что работу выполняет секретарь.

— Ха-ха! — сдержано посмеялся император. — А вот представьте, князь, что мне придет донос, что помещик не высаживает самолично репу, потат, или сам не доит корову. Так что? Виноват в чем-либо помещик, если и репа уродилась и потат не сгнил, да и молока в хозяйстве много? Нет, помещик все правильно сделал. Ну так в чем разница в вашем случае?

— Вы мудры, Ваше Величество, — с облегчением сказал Алексей Куракин.

— У меня много Куракиных, как и Безбородко и других, главное, чтобы порядок в управлении был и толк, — говорил император с видом, словно озвучил ответ на главные вопросы всего человечества. — Впрочем, ваш… Сперанский, кажется, может далеко пойти. Он принят вами на службу?

— Да, Ваше Императорское Величество, как секретарь генерал-прокурора он нынче надворный советник, — отвечал князь.

— Стало быть, потомственный дворянин и пехотный подполковник. Презанятно. Но я даровал вам полномочия и подобное назначение не считаю за недостойную протекцию. Коли работает справно, так тому и быть. Это же он еще и пиит и проект финансовых преобразований через вас подал… Занятный у вас секретарь, Алексей Борисович, не отдавайте его кому иному, а то… — Павел Петрович рассмеялся.

Павел Петрович не сказал, но подумал, потому и рассмеялся, что не будет такого секретаря и Куракин, как чиновник ничего из себя представлять не будет. Но такое отношение отнюдь не значило, что государь преуменьшает роль Куракина. Дела делаются и всегда в том есть заслуга именно руководителя.

Дождавшись, пока государь отсмеется, нехотя, но все-таки Куракин открыл свою папку и вынул оттуда два листа.

— Что сие? — без особого интереса спросил Павел, даже с нотками укора.

Император посчитал, что Куракин решил воспользоваться ситуацией и будет сейчас просить. А Павел не терпел, когда на него нажимают, он сам решал кому и что даровать. Но, бумагу взял, готовясь ставить генерал-прокурора на место и отчитывать.

— Это вирши, вернее сказать, вирш и текста вероятного гимна. Мой музыкант и ноты подобрал. Если будет угодно Вашему Величеству ознакомится, — сказал Куракин, ловя себя на мысли, что он-то хотел бы, что император не знакомился с такими великими словами, сложенными виршем.