Дагги-тиц - Крапивин Владислав Петрович - Страница 40

Взрыватель

Был уже вечер, но дома не оказалось ни матери, ни Егошина. Зато встретила Инки Маргарита Леонтьевна. Встала на пороге.

– Ангелы небесные! Что с тобой?

– Что? – буркнул Инки. Не любил он вмешательств егошинской сестры в свои личные дела.

– Что с твоими брюками!

– Ничего… Сам постираю…

Он выстирал бриджи в жестяном корыте, развесил на перилах шаткого балкона. Лег на свою койку.

– Алька! Кис-кис…

Альмиранте был дома. И явился на зов друга (хозяином он Инки не считал: как и все настоящие коты, он был сам себе хозяин).

– Иди сюда, бродяга.

Алька устроился на Инкиной груди. Был он уже почти взрослый кот, увесистый. Потерся мордой об Инкину майку, заурчал.

– Вот такая у нас жизнь, – сказал ему Инки.

Алька считал, что жизнь совсем даже не плохая. В миске у порога лежала свежая рыбешка с базара, форточка для прогулок была открыта, Инки чесал его за ухом, а часы отмеряли привычный ритм: «Дагги-тиц… дагги-тиц…»

Инки глянул вверх. На леске никого не было. «Шастают где-то», – подумал он про Сима и Жельку. Впрочем, без досады. У них, у двоих, было, наверно, полно всяких своих забот и не всегда хватало времени для Инки. Появлялись только в какие-то особые моменты…

Сейчас тоже был особый момент. Но не такой, когда могли что-то посоветовать два маленьких канатоходца. Все решать мог только сам Инки.

Что решать?

Господи, что он мог решить, что сделать в этой сумятице событий, вопросов и тревог, навалившихся на него, будто каменный оползень?

Недавно еще казалось, что все просто. Страшно, но просто. Гвидон все решил и был прав своей беспощадной правотой. А Инки был друг Гвидона и должен был ему помочь. В этом тоже была суровая правильность. И безвыходность. А если безвыходность, то куда денешься? Оставалось только ждать. Когда все закончится…

Но Инки не мог просто ждать. Не мог убедить себя, что ничего от него не зависит. Он же был не в стороне. Он был внутри событий, как шестеренка в устройстве ходиков. Там от любого колесика, даже самого маленького, зависит работа механизма (движение времени!). «Дагги-тиц… Дагги-тиц…» – стучали ходики, и в этом нынешнем их стуке чудилась Инки непривычная напряженность. Натужность какая-то. Неохота двигать секунды и минуты. Потому что… они двигались к смерти.

Инки ни капельки не было жаль Молочного. Крохотную муху Дагги-Тиц он тогда, осенью, жалел до слез, а этого большого упитанного гада – ничуточки, хотя тот и был человеком (или человеком он не был?). Но Инки не хотел случая смерти вообще. Никакого. И уж тем более такого, с которым был как-то связан.

Да нет же, он не боялся за себя. И вообще больше думал не о себе, а о Гвидоне. Вернее, и о себе, и о нем. Как они будут после этого…

А сделать ничего было нельзя. Гвидон не откажется от того, что задумал, хоть бейся головой о бетон… Да и не станет Инки его упрашивать, не посмеет…

Значит – никак…

«Дагги-так… Знаешь как…» – сказали часы.

«Но тогда я стану предателем…»

«Дагги-стань… А если не сделаешь этого, станешь им тоже…»

В этой мысли было хоть какое-то оправдание.

Инки спиной и локтями толкнул себя с постели. Алька обиженно соскочил на пол.

Да, Гвидон собирался сделать то, что задумал. Свое. Инки помогал ему, потому что был его друг… А теперь Инки должен был сделать свое. Потому что… потому что тоже…

Был уже двенадцатый час ночи. Июньской светлой ночи, когда солнце прячется за горизонт совсем недалеко. Небо оставалось вечерним, над крышами мягко светился желтый закат.

Маргарита Леонтьевна давно ушла к себе, оставив на плите приготовленный для троих ужин. Матери и Егошина все еще не было дома. Ну и хорошо, не будет «Кешенька, ты куда так поздно?»…

Бриджи на балконе еще не высохли, были жесткими, как отсыревший брезент. Инки натянул что попало под руку – трикотажные шортики с заплатой, в которых играл Оську, и пятнисто-зеленую футболку (в самый раз для маскировки).

Сердце стукало в ритме маятника. Сильно, однако без страха: ведь он решил… В прихожей Инки сунул ноги в просторные кроссовки, сказал через плечо Альке:

– Не вздумай опять шастать среди ночи… – И захлопнул за собой дверь.

Лисья гора чернела на закате своим щетинистым хребтом. Над ней дрожала звездочка. А тонкого месяца не было. Стояла та пора, когда в небе появляется разбухшая луна. Инки глянул назад. Луна была. Но бледная, неуверенная. К тому же она висела среди темных, собравшихся на юго-востоке туч, которые вполне могли скоро стать грозовыми. А, наплевать…

Инки вышел на Земляной Вал. Пусто было вокруг и тихо, только издалека, от центра, доносились ритмы и галдеж. Это тусовалась на дискотеке школьно-выпускная молодежь (наверно, отмечали очередной сданный экзамен). Башенки, флюгера и узорные решетки на крышах Земляного Вала казались нарисованными сажей. Среди них Инки заметил черного котенка – на кирпичной трубе, повыше узорчатого дымника. Раньше его не было! Видимо, хозяин домика укрепил там эту жестяную фигурку недавно… Котенок показался Инки хорошей приметой – будто привет от Альки…

Вал кончился, потянулась через иван-чай тропинка, потом – поросшие кашкой и подорожником, усыпанные древесным мусором лужайки. И вот он – край болота. Как раз то место, с которого днем они с Гвидоном начали свой путь через осоку и чавкающую жижу.

Инки помнил этот путь так, будто прошел им только что.

Он подобрал в траве метровую сучковатую палку. Оставил в подорожниках кроссовки. Ступил в теплую болотную сырость. В ней прогнулись под ступнями набухшие притопленные доски. Пробежали по ногам цепочки пузырьков. Чавкнуло. Сильнее, чем прежде, запахло осокой и еще какой-то приторной душной травой. Тревожно прокричали лягушки. «Ну и фиг с вами», – сказал Инки, земноводных тварей он не боялся, не то что Полянка.

Мысль о Полянке вильнула, скрутилась тревожной пружинкой, задрожала, но в чем причина, Инки уяснить не сумел – провалился выше колен. Шепотом заругался (стало легче), выбрался опять на затопленный деревянный тротуарчик. Оглянулся: далеко ли ушел от берега? Оказалось, что далеко. Решетки и фигурки над крышами Земляного Вала казались игрушечными…

А луна сделалась очень большой, стала ярче и в тесноте черных туч напоминала громадное яблоко в пасти чудовища. Инки решил, что на эту картину лучше не смотреть. И стал смотреть вперед, на звездочку в отблесках заката. Она была левее сухой березы на островке.

Доски кончились. Ноги опять стали увязать выше колен, хорошо, что палка была, помогала сохранять равновесие… Лягушки начали орать весело и равномерно. Может, хотели подбодрить мальчишку? А чего его подбадр… подбодр… успокаивать? Он и так не боялся. Почти… Ну, страшновато было, что вдруг шагнешь не туда и бултых навеки в трясинную глубину. Ходили слухи, что когда-то случалось такое. Но он же помнит дорогу! Вон сухая береза точно впереди, и она все ближе, ближе. А ночное болото вовсе не страшное, интересное даже. Никаких чудовищ, водяных и леших, только светятся в сумерках, как слабые свечки, желтые мелкие цветы. У них тоже свой запах, как у кустистых соцветий в глиняных горшках на подоконниках Маргариты Леонтьевны…

Страшно другое. То, что будет завтра, когда про все узнает Гвидон… Ну, да что бы ни было, а… "У тебя свое, а у меня свое…" А теперь пока главное – перейти болото…

Вот и островок с березой… Инки отдышался, погладил сухой белесый ствол, как живое существо. Ладонями стер с ног жидкую грязь. Опять нудно болели порезы. Инки вдруг представилась Марьяна: «Сосед, ты знаешь сколько миллионов микробов сейчас попало в тебя! Ой, где у меня аптечка…» Инки даже засмеялся – так отчетливо это увиделось. И… двинулся дальше. И скоро выбрался на сушу. К дороге. И без остановки отыскал место, где был спрятан снаряд.

Он сел там на корточки. Отдышался. Сказал себе, что все делает справедливо.