Дамы из Грейс-Адье и другие истории - Кларк Сюзанна - Страница 32

— Об этом я и толкую, — сказал Давид — Вашим детям нечем себя занять, вот они и пускаются во все тяжкие.

Давид часто укорял Тома, что тот пренебрегает отцовским долгом, чем неизменно вызывал раздражение друга, считавшего себя образцовым родителем. Он щедро обеспечивал всех своих детей и внуков, и только в исключительных случаях лишал их жизни.[24]

Удивительно, как некоторым эльфам удается справляться с этим затруднением, и немудрено, что многие эльфийские отпрыски со временем восстают против родителей. Так, Том Ветер-в-поле более семи веков был вовлечен в кровопролитную воину со своим первенцем неким принцем Риалобрэном.

— До замужества юные девушки должны вести себя смирно, - сказал Том. — Вы же не станете с этим спорить?

- Я признаю, что юных иудейских и христианских девушек до замужества следует держать в узде. Однако в их случае между школьной партой и свадьбой проходит всего несколько лет, тогда как для фей ожидание может растянуться на века. Возможно, вам следует пересмотреть свое отношение к женскому полу? Разумно ли во всем уподобляться христианам? Вы переняли даже их манеру одеваться!

— Как и вы, — нашелся Том.

— Подражая христианам, вы подстригаете свои лохматые эльфийские брови!

— По крайней мере, они у меня есть! — парировал Том. — А где твоя борода, иудей? Разве Моисей носил седой парик? — Том пренебрежительно щелкнул Давида по макушке. — Что-то я сомневаюсь.

— Вы забыли родной язык! — воскликнул Давид, поправив аккуратный паричок.

— Как и вы, — снова возразил эльф.

На это Давид отвечал, что иудеи чтят свое прошлое, молятся на древнееврейском и пользуются родным языком в особо торжественных случаях.

— Однако речь шла о ваших дочерях и внучках. Интересно, как вы управлялись с ними в бруге?

Следует признать, замечание вышло бестактным. Ничто не могло обидеть Тома сильнее, чем напоминание о бруге. Если вы носите белоснежное белье и полуночно-синий сюртук, тщательно ухаживаете за ногтями, а волосы ваши сияют, как полированное красное дерево, короче говоря, если вы обладаете утонченными манерами и изысканным вкусом, вряд ли вам польстит упоминание о том, что первые две-три тысячи лет своей жизни вы провели в темной сырой норе. Не говоря уже о том, что в те давние времена вы наверняка носили килт из грубой неокрашенной шерсти и размокшую кроличью накидку (если вообще не щеголяли голышом).[25]

— В бруге, — Том нарочно помедлил, чтобы Давид понял, что воспитанные люди не имеют обыкновения упоминать о подобных вещах в разговоре, — эта проблема не возникала. Дети рождались и вырастали, не зная, кто их отцы. Я понятия не имею, кем был мой родитель, и никогда не стремился это выяснить.

К двум пополудни Том и Давид добрались до Ноттингемпшира[26] — графства, с древности знаменитого своими дремучими лесами. Разумеется, в позднейшие времена лес уменьшился до сотой части былого размера, но еще были живы несколько древних деревьев. Посему Том не преминул выразить уважение тем, кого считал своими друзьями, и презрение — тем, кого недолюбливал.[27]

Пока Том здоровался с деревьями, Давид забеспокоился о мистере Монктоне.

— Вы уверяли меня, что он не так уж болен, — заметил Том.

— Ничего подобного я вам не говорил! Однако, как бы то ни было, мой долг — добраться до больного как можно скорее.

— Хорошо-хорошо, чего вы так раскипятились! — сказал Том. — И куда вы направляетесь? Вот дорога!

— Мы же ехали в другом направлении!

— Вовсе нет, хотя кто знает. Впрочем, обе дороги, в конце концов, сольются в одну, поэтому не имеет значения, какую из них мы выберем.

Томова дорога вскоре обратилась узкой и неухоженной тропинкой, которая привела друзей на берег широкой реки. На другом берегу стоял одинокий городишко. За ним дорога продолжалась, и странно было видеть, как, покинув город, она расширяется, словно спешит поскорее оставить эту глухомань и добраться до более процветающих мест.

— Вот это да! А где же мост? — удивился Том.

— Кажется, его нет.

— Как же мы переберемся на ту сторону?

— Здесь паром, — отвечал Давид.

Длинная железная цепь соединяла берега. Цепь крепилась к каменным столбам. На другом берегу к цепи, при помощи двух железных скоб, была прикреплена древнего вида лодка с плоским дном. Вскоре появился такой же древний паромщик и с помощью цепи перетянул лодку через реку. Том и Давид ввели лошадей на паром и паромщик переправил их на другой берег.

Давид спросил у паромщика, как называется городок.

— Торсби, сэр, — отвечал старик.

Торсби представлял собой дюжину улиц с захудалыми домишками. Мутные окна и дырявые крыши. Забытая повозка торчала посередине центральной улицы. Вероятно, когда-то здесь располагалась рыночная площадь, но травы и колючие кустарники так заплели все вокруг, что становилось ясно — местные жители давно позабыли про ярмарки. Лишь один дом мог сойти за жилище благородного джентльмена: высокий старомодный особняк из серого известняка со множеством узких фронтонов и дымовых труб. Дом выглядел вполне респектабельно, хотя и весьма провинциально.

Местная таверна называлась «Колесо Фортуны». Вывеска изображала человеческие фигуры, прикованные к громадному колесу, которое поворачивала сама Фортуна — пригожая розовощекая дама. Из одежды на ней была только повязка. В согласии с унылым духом этого места, художник не стал изображать персонажей, для которых свидание с колесом закончилось благополучно, зато подробно живописал, как колесо безжалостно давит и расшвыривает прикованных к нему бедняг.

Ободренные этими жизнерадостными картинами, иудей и эльф поспешили миновать Торсби быстрым галопом. Однако на выезде из города Давид услыхал крик: «Джентльмены! Джентльмены!» и топот ног. Он остановился и оглянулся.

К путешественникам приближался человек.

Выглядел он весьма необычно. Маленькие и почти бесцветные глазки. Нос, словно круглая булочка, и розовые круглые ушки украсили бы миловидного ребенка, но совсем не шли незнакомцу. Однако забавнее всего было то, что глаза и нос сходились в верхней части лица, а рот, словно поссорившись с ними, красовался в гордом одиночестве в самом низу. Одет незнакомец был крайне неряшливо, на голове топорщился коротко остриженный ежик жидких тусклых волос.

— Вы не заплатили сбор, господа! — воскликнул он.

— Какой еще сбор? — спросил Давид.

— А как же! Сбор за переправу! Сбор за то, что вы пересекли реку!

— Вы ошибаетесь, мы заплатили, — ответил Давид. — Паромщику, который переправил нас на этот берег.

Странный незнакомец улыбнулся.

— Вовсе нет, сэр! Вы заплатили пенни паромщику за работу, а сбор за переправу — совсем другое дело. Всякий, кто переправляется через реку, должен заплатить мистеру Уинстенли, а я как раз собираю плату. Всадник и лошадь стоят шесть пенсов. Два всадника и две лошади — двенадцать.

— Не хотите ли вы сказать, — изумился Давид, — что я должен заплатить дважды, чтобы попасть в это Богом забытое место?

— Сбор тут ни при чем, Давид, — беззаботно заметил Том. — Просто этот мерзавец хочет, чтобы мы дали ему двенадцать пенсов. Улыбка не сошла с лица странного человечка, но в глазах зажегся опасный огонек.

— Джентльмены вольны оскорблять меня, как им заблагорассудится. Оскорбления у нас бесплатны. Однако я вынужден поставить вас в известность, что я вовсе не мерзавец. Я — адвокат. Да-да, адвокат! У меня обширная практика, даже в самом Саусвелле. Однако, прежде всего я — поверенный и управляющий мистера Уинстенли. Мое имя, господа, Пьюли Уитс!

— Адвокат? — удивился Давид. — В таком случае прошу простить меня.

— Давид, — возмутился Том, — ну где вы видели таких адвокатов? Только посмотрите на него! На эти стоптанные башмаки, эту видавшую виды шляпу! Вылитый разбойник! — Том наклонился. — А сейчас мы уезжаем, мерзавец. Счастливо оставаться!