КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК - Орлов Владимир Викторович - Страница 24

– Самозванцы, - прошептал Соломатин, - это те же фальшивомонетчики…

Вовсе он не хотел высказывать свои соображения вслух, но так получилось. Соломатин даже испугался. Но чего?

А Александра будто бы и не услышала его слов. Шум, но явно не скандальный, в коридоре или в гостиной отвлек ее.

Но ненадолго. Она снова повернулась к Соломатину. Так вот, Лизанька вышла на кандидата в подлинные свои отцы. Не сразу, но вышла. Сначала открытки ему посылала с намеками, потом телефоном пробилась. Причем не наглела, а так, воздушно обволакивала любезного батюшку. Наконец, на какой-то доступной ей ночной тусовке подстерегла кумира и была допущена к личному общению. И тут не ошарашила резкой новостью кандидата, не испортила ему веселье, а лишь романтически намекнула о своем чудесном происхождении. Кумир был поддатый, но не до потери основ самосохранения. Тем не менее повертев фотографию, он охранников не подозвал и не распорядился гнать Лизаньку в шею. «Помню, помню… - пробормотал он. - Может быть, может быть…» Что-то в нем заурчало или зашевелилось. Во всяком случае Лизанька была посажена рядом с ним за стол. А тут еще какой-то бритоголовый бугай мимоходом поинтересовался: «Это что, дочка твоя, что ли? Похожа! Что ж ты ее прятал?» Лизанька сидела скромницей, тихой Золушкой, находящейся ой как вдалеке от тыквы, туфельки и мальца с волшебной палочкой. И торопить явления их не следовало. Мать в свою затею Елизавета не посвящала. Но кое-какие подготовительные фигли-мигли производила, чтобы потом опасно не удивить родительницу. Сейчас она наверняка убежала на встречу с вынужденным привыкать к ней кандидатом.

Странный звук, словно клекот неистовый, возник в натуре Каморзиной Марии, и изо рта ее вылетел рекордной длины пузырь, сантиметров в десять.

– Я сделала это! - вскричала Маша. - Я сделала это!

– Да, пузырь отменный, - выговорил Соломатин с намерением подавить рвотный спазм пищевода.

– Андрюшенька, почувствуйте опять, среди каких крезанутых чудовищ мне приходится проводить первую половину жизни! - возрадовалась Александра.

Шум снова возник в коридоре, тут же дверь открылась и в девичью вошла кузина Елизавета, урожденная Бушминова.

– Вот вы где! Дети подземелья Каморзиных! - весело сказала она.

– Андеграунды повсеместно отменены, - сказала Александра. - Андрей Антонович подтвердит. Кстати, познакомьтесь…

– Соломатин… Андрей… - привстал Соломатин.

– Лиза… - кивнула Елизавета.

Теперь Соломатин мог рассмотреть Елизавету со вниманием. В застолье она показалась ему капризной шалуньей, кокеткой, привыкшей к успехам в компаниях. Сейчас же перед ним стояла, по выражению приятеля Соломатина полковника Шлыкова, побывавшего в небесах Афгана и Чечни, - «отличница». Восторженному отроку могло бы прийти на ум и песенное - «зоренька ясная». Но нынче вряд ли бы где сыскались восторженные отроки. Сам Соломатин побыл некогда восторженным отроком, увы, побыл, а потому не должны были ему привидеться какие-либо зореньки. Тем не менее он был вынужден признать, что перед ним пребыла в воздухе тихая добродетель, не способная вызвать чьи-либо греховные помыслы. «Надо же, до каких слов-то наклюкался! - поморщился Соломатин. - До греховных помыслов! Что еще-то в башку втемяшится?» Из серых глаз, можно сказать, и очей Елизаветы исходило ровное свечение, и оно неким спиральным движением отправляло Соломатина в выси. «Все! - решил Соломатин. - Надо бежать отсюда!»

– Значит, вот вы какой, Соломатин, - улыбнулась Елизавета. - Очень рада, что мы с вами наконец-то познакомились.

«Наконец-то… - удивился Соломатин. - С чего бы это "наконец-то"? И к чему?»

– И я рад… - пробормотал Соломатин.

– Александра, - сказала Елизавета деловито, - можно тебя на два слова? А Андрей Антонович нас извинит…

– Конечно, конечно, - сказала Александра. И кузины закрыли за собой дверь.

Александра возвратилась в девичью минут через десять. Она была загадочная и будто чем-то осчастливленная или хотя бы обрадованная. Можно было предположить, что ее посвятили в тайны, какие нельзя было открыть неразумным сестрицам и уж тем более Соломатину, и это усадило ее на трон высокого знания. Вместе с тем она была явно растерянно-удивленная. А может, и удрученная чем-то. Соломатин же посчитал, что при свидании Елизаветы с отобранным кандидатом произошло существенное событие. Но с чего бы Елизаветино «наконец-то»?

– Андрюша, - сказала Александра, - а вам не кажется, что мы совершенно не похожи на вашего напарника Павла Степановича Каморзина?

– Кто - мы?

– Мы. Три сестрицы. Мы и друг на друга мало похожи.

– Что есть, то есть, - согласился Соломатин. - Вы чрезвычайно разные.

– Ну и…

– Я не понял, - сказал Соломатин.

– Я к тому, - произнесла Александра с печалью, - что мы не обязательно дочери Павла Степановича Каморзина.

Мария и Полина молчали и, как показалось Соломатину, взглядывали на старшую сестру по крайней мере угрюмо.

«Вот значит как! - соображал Соломатин. - И для этой папаша лишь паспортный! И ей, цветущей под знаком Моники, подавай более достойное жизненное устроение. Самозванство, самозванство, столь блазнящее время от времени российское бытие! Но он-то, Андрей Антонович Соломатин, здесь при чем? Какое-то нелепейшее несовпадение!…»

Происходило какое-то нелепейшее несовпадение его личности, его сути и его интересов со стихиями девичьей комнаты. С постаментом к бочке Есенина - случай ясный. А сюда в качестве кого его привлекли? Советчиком или опробователем идеи? Оценщиком замысла? В советчики женщинам он не годился вовсе. И уж тем более не годился в советчики женщинам юным, девчонкам размечтавшимся! О том, что от него нынче хотели, он положил не думать. Вон отсюда и более о трех сестрицах не вспоминать. Они и их жизнь ему - чужие, и он им - чужой. Посидел однажды, сморенный блинами и белым напитком, поглядел на пузыри и ритмические движения Полины («Она меня утомила…») и баста. Нельзя пребывать в несовпадениях, нельзя.

– Вы знаете, юные леди, - встал Соломатин, - я, видимо, переусердствовал в застолье, извините, но мне надо на свежий воздух… Слабый я человек, не волевой… и беседу вашу могу испортить…

Он стал пошатываться даже, мол, вот-вот может рухнуть, словно бы потекли перед ним вниз и вверх губы Моники, ноги Курниковой, перевернутые формы мадам Брошкиной.

В коридоре его обхаживали хозяева и гости, уговаривали посидеть и оклематься, свежим воздухом подышать на балконе, а доктор наук Марат Ильич даже стягивал с руки магнитный браслет, обещал моментальную поправку, но Соломатин был тверд. Павел Степанович Каморзин шепотом у двери благодарил его за визит и понимание, советовал исследовать шкатулку и уж, конечно, зазывал на дачу, летом, понятно, когда он устроит постамент и водрузит на него реликвию. Соломатин чувствовал взгляды - Александры, похоже, обиженной, верхняя губа барышни, вечно приподнятая, прижалась к нижней, и Елизаветин взгляд, лучисто-озорной и будто бы Соломатина к чему-то подзадоривавший. Уже перед открытой дверью вынырнула шустрая Полина, заявила: «А не сбегаете ли вы, наш мачо, не сделав Дью?!» Но тут же она была отодвинута (и силой) средней сестрой. Глаза Марии не были уже сонными, они казались большими и в них угадывалось беспокойство.

– Надеюсь, Андрей Антонович, ко всему, что выказывали сегодня Александра и наша кузина, - произнесла Мария, - вы отнесетесь с осмыслением.

И липкий, выделанный пузырь не вылетел из ее рта.