Лучший частный детектив - Молчанова Ольга Павловна - Страница 62

За чаем стало заметно, что Успенцев пришёл в себя от дневной усталости. Он, смакуя, напиток, спросил:

— Ну что, Дашенька, чем ты нас порадуешь или озаботишь по поводу писем и записной книжки?

Даша раскрыла свою сумочку, достала блокнот и сложенный вчетверо исписанный лист бумаги.

— Ребята, я предлагаю начать с этой книжки. Хромов вёл её в течение долгих лет, начиная с 1898-го по 1939-й. Записи были крайне лаконичными: одна-две строки и дата, больше ничего. Вот, например: «Ненавижу: почему одним всё, а другим ничего. 12 апреля 1898 года». Или вот ещё: «Все письма Х-го у меня. Пусть теперь расскажет хозяину, как он распорядился его деньгами. Август 1899 года».

А вот, внимание: «Ритуал прошёл так, как он описан в одном из писем. Это оказалось просто. Подъём сил невероятный! Март 1900 года».

Очень интересны такие две записи: «Х-ий больше не помеха: он надёжно прикован к стене, где и почиет в Бозе. Сентябрь 1900 года», и «Копылов помещён рядом с Х-ким: закономерный конец для кровопийцы и эксплуататора. Октябрь 1919 года». И так далее.

По записям можно отследить весь жизненный путь этого человека, которого всю жизнь съедала чёрная зависть к окружающему миру, и который для него олицетворял, прежде всего, Копылов. Здесь и встреча с Землячкой, чьи убеждения привели его в восторг, и революционные события рядом с Нестором Махно, которого он, судя по репликам, уважал, но не более того: на его взгляд, Нестор Иванович был недостаточно жестким, чтобы быть вождём народных масс.

Из книжки следует, что Хромов был очень привязан к сестре. Её смерть и собственное положение человека без ноги существенно травмировали его, с одной стороны, а с другой заставили смириться с неизбежностью судьбы. Последняя запись, сделанная его рукой, такова: «Жизнь человеческая предопределена кем-то так, что никакие религиозные ритуалы не в состоянии изменить её финала. Хорошо бы попросту стереть этот мир, как неудачную запись на странице природы. 7 октября 1939 года». Умер Хромов на следующий день после того, как записал эти строки.

Несколько скупых строчек в дневнике написаны, насколько я поняла, рукой Эмилии. В них она постепенно приходит к решению повторить ритуал, о котором узнала из дневника и письма Хворостовского. Её явно не устраивала собственная жизнь, что совсем не удивительно при таком диагнозе. Несчастный человек — вот кем была эта девушка. Она, наверное, случайно обнаружила тайник под шкафом, а затем и то наследство, что оставил ей в подземелье прадед.

Вот так, если коротко. Потом сможете прочитать дневник при желании. Тебе, Игорь, он явно пригодится, если ты решишь и этому приключению придать литературную форму.

Она положила блокнот на стол и пододвинула ко мне. Я взял его и пробежал глазами, что называется, по диагонали.

— Хорошо, потом почитаем с коллегой на досуге. А что с письмом Хворостовского? Я что-то не вижу его.

— Их было два, а если быть точным, то полтора: одно целое в конверте и часть другого. Так вот, то, которое было в конверте, помимо текущей информации о последних днях жизни журналиста в Порт-о-Пренсе, содержит подробное описание редкого ритуала вуду. После его совершения у человека, на которого он направлен, якобы меняется судьба. Это, правда, чревато некоторыми непредвиденными обстоятельствами, но риск стоит того. В процессе выполнения его нужно лишить жизни десять молодых женщин, придать их телам особые позы, а кроме того, следует параллельно выполнять ряд иных действий, принимать особое снадобье, состав которого там указан, а также делать ещё многое.

— И где же это письмо? — спросил Успенцев, с интересом слушавший девушку.

— Его нет. Простите, ребята, без согласования с вами я сожгла его.

— Зачем? — вырвалось у меня.

— А затем, что, не дай Бог, оно ещё раз попадётся в руки какому-нибудь идиоту, недовольному своей жизнью. Так уже было с Эмилией, и вы знаете, чем это закончилось. Кстати, об этом ритуале есть кое-какие сведения и в этой части последнего письма Хворостовского, которое он писал своему патрону уже здесь, в Екатеринославе. Помните, окончание его мы читали в самом начале нашей детективной истории. Оно было среди бумаг, найденных мною в архиве.

Мы переглянулись с Успенцевым.

— Пожалуй, ты поступила правильно, Даша, — сказал Лёшка, — тем более, что сделанного уже не вернёшь. Предлагаю ещё по чашке чая, и попросим нашу мисс Хадсон прочитать оставшееся письмо Хворостовского, чтобы представление об этом человеке было полным.

Я заварил чай и Даша начала читать.

«Дорогой Мина Семёнович! Вот уже несколько дней, как я нахожусь в Екатеринославе. Не стану описывать мой путь домой. Он занял более месяца и был чрезвычайно утомителен. По приезду я сразу же побывал в редакции газеты, где с удивлением узнал о том, что мои отчёты о поездке так и не были получены Вами по причине их отсутствия. Мне совершенно непонятно такое положение дел, поскольку я исправно отправлял в Ваш адрес свои заметки. Понимая, что увидимся мы не скоро в связи с тем, что совпадают ваша и моя поездки, я попытаюсь коротко описать события, которыми так богат был мой вояж в Новый Свет, чтобы Вы поняли, отчего он так затянулся.

Итак, около полугода назад я по Вашему предложению отправился в путь для того, чтобы познакомиться лично с необычными вещами, которые имеют место в природе, и с которыми совершенно не знакомы обычные люди, являющиеся читателями нашей газеты.

Вы, я уверен, помните, что послужило толчком к подобному решению. До сих пор жаль, что нам так и не удалось тогда уговорить Беридзе, этого заядлого искателя приключений, составить мне компанию. Это он поведал нам о таинственной религии вуду, об оживших мертвецах и жутких ритуалах, в которых он лично принимал участие. Публикации о столь необычных вещах, появись они, должны были существенно поднять тираж газеты, сделав этот проект прибыльным, как и все те, которые были когда-либо начаты Вами.

Путь в Соединённые Американские Штаты был долог. Я поездом добрался до Парижа, оттуда — в Кале и далее через Ламанш в Англию. В Америку я отбыл из Ливерпуля и спустя две недели неспешного плавания сошёл в порту Нью-Йорка. Я не стал задерживаться в этом городе, который, казалось, переполнен энергией предпринимательства, а сразу же поездом отправился на юг в Новый Орлеан, что в штате Луизиана. Там я должен был начать своё знакомство с религией вуду, которой якобы придерживается местное чернокожее население.

В поезде я познакомился с неким мистером Эдвардом Майзлом, который оказался католическим священником. Узнав причину, по которой я предпринял путешествие, он вызвался помочь мне советом. Из его рассказа следовало, что в Луизиане религия негритянских племён Африки в значительной мере слилась с христианскими верованиями и уже мало напоминает ту изначальную, которая имела место когда-то в рабовладельческих латифундиях.

А если я хочу увидеть истинную вуду, то мне нужно ехать на Гаити. Там ещё есть места, где она сохранилась в нетронутом виде, и меня может ожидать много интересного. Особенно, если мне удастся расположить к себе кого-то из местных жрецов, мужчину, которого называют «унган», но лучше женщину, которую зовут «мамба». Унганы и мамбы являются адептами белой вуду, а вот тех, кто исповедует тёмную вуду, называют «бокоры», и лучше их избегать. Хотя с точки зрения журналиста, который ищет для своей газеты нечто необычное, то, конечно, тёмная вуду предпочтительнее. Но его обязанность, как истинного христианина и пастыря, предупредить меня об опасной — дьявольской — стороне подобного увлечения.

Узнав, что я владею французским и английским языками как родными, мистер Майзл сказал, что при благоприятном стечении обстоятельств меня ожидает много интересного, особенно со стороны бокоров. А если вдруг кто-то из них проникнется доверием, то, возможно, мне даже посчастливится присутствовать при таких редко исполняемых ритуалах, как изменение жизненного пути, предназначенного человеку Господом нашим, и возвращение жизни в тело умершего. Сам же он никогда не искал возможности видеть эти колдовские оргии. Для этого, кроме веры во Всевышнего, нужно обладать ещё и очень крепкими нервами.